Память льда. Том 2 - Стивен Эриксон

Борьба — война, — идущая внутри Кованого щита, была почти незаметна. После долгой паузы Итковиан протянул руку, расстегнул ремешок и снял шлем, открыв кожаный подшлемник с пятнами пота. Длинные, мокрые волосы прилипли ко лбу и шее, скрыли лицо, когда он склонил голову. Тело в его руках распалось бледным пеплом. Кованый щит не шевелился.

Грудная клетка стала подниматься и опускаться медленнее.

Вздрогнула.

Затем движение прекратилось.

Капитан Паран метнулся к Итковиану, с колотящимся сердцем схватил его за плечи и встряхнул.

— Нет, будь ты проклят! Я пришёл сюда не для того, чтобы увидеть это! Очнись, ублюдок!

…покой — теперь ты есть? Мой дар — о, какое бремя…

Голова Кованого щита дёрнулась назад. Он судорожно вздохнул.

Усаживается… такая тяжесть! Почему? Боги — вы все смотрели. Вы узрели всё своими бессмертными очами. И всё же не вышли вперёд. Вы отвергли мой зов о помощи. Почему?

Малазанец, присев, передвинулся, чтобы видеть лицо Итковиана.

— Молоток! — крикнул он через плечо.

Пока целитель бежал к ним, Итковиан отыскал Парана глазами, медленно поднял руку. Подавляя разочарование, смог найти слова.

— Не знаю, как, — прохрипел он, — но вы вернули меня.

Усмешка Парана была вымученной.

— Ты — Кованый щит.

— Да, — прошептал Итковиан. И да простит меня Фэнер, то, что ты сделал — безжалостно. — Я — Кованый щит.

— Я чувствую это в воздухе, — сказал Паран, пытаясь перехватить взгляд Итковиана. — Он… он очистился.

Да.

И я ещё не закончил.

Остряк смотрел, как малазанец и его целитель говорили с командиром «Серых мечей». Туман в мыслях, окутывавший его, как он осознал, уже несколько дней, начал рассеиваться. Подробности обрушивались на даруджийца, и очевидность изменений в нём самом тревожила Остряка.

Его глаза видели… иначе. Нечеловеческая острота. Любое движение, даже самое мелкое или далёкое, привлекало его внимание, повышало бдительность. Определялось как незначительное или как угроза, добыча или неизвестность — инстинктивные решения теперь принимались не где-то в глубине, а у самой поверхности разума.

Остряк чувствовал каждую свою мышцу, каждую связку и кость, мог сосредоточиться на каждой отдельно от других, достигая такой пространственной чувствительности, которая делала контроль абсолютным. Он смог бы идти по лесной подстилке совершенно беззвучно, если бы захотел того. Он смог бы застыть, затаив дыхание, и стать совершенно неподвижным.

Но перемены, которые ощущал даруджиец, были куда глубже этих физических проявлений. Поселившаяся в нём жестокость принадлежала убийце. Холодная и безжалостная, без сочувствия или сомнения.

И это понимание пугало его.

Смертный меч Тигра Лета. Да, Трейк, я чувствую тебя. Я знаю, что ты из меня сделал. Проклятье, мог хотя бы спросить.

Остряк посмотрел на своих последователей, понимая, что именно этим они и были. Последователи, его собственные Присягнувшие. Ужасная правда. Среди них Скалла Менакис — нет, она не принадлежит Трейку. Она выбрала Старшего бога Керули. Хорошо. Если бы она преклонила передо мной колени, мы бы думали не о религии… и насколько же это вероятно? Ох, женщина…

Почувствовав его взгляд, Скалла посмотрела на него.

Остряк моргнул.

Она подняла брови, и даруджиец понял её тревогу, которая ещё больше его изумила — единственный ответ на тот ужас, который вызывал у него прячущийся внутри жестокий убийца.

Скалла помедлила, затем подошла к нему.

— Остряк?

— Да. Такое чувство, что я только что проснулся.

— О, похмелье сказывается, уж поверь.

— Что тут происходит?

— Ты не знаешь?

— Думаю, знаю, но не уверен — в себе, в своих же воспоминаниях. Мы обороняли дом, и дело повернулось страшней, чем грязь у Худа на сапогах. Ты была ранена. Умирала. Тот малазанский солдат вылечил тебя. А это Итковиан, и жрец только что у него в руках рассыпался в пыль… боги, ему бы надо было помыться…

— Храни нас Беру, это и правда ты, Остряк. Я уже думала, что я… что мы потеряли тебя.

— Похоже, часть меня потеряли, женщина. Все мы.

— С каких это пор ты стал религиозным?

— Шуточки Трейка. Я не такой. Он сделал ужасный выбор. Покажите мне алтарь, и я скорее помочусь на него, чем поцелую.

— Возможно, тебе придётся его целовать, так что я бы всё делала в обратном порядке.

— Ха-ха. — Он встряхнулся, шевельнул плечами и вздохнул.

Это движение заставило Скаллу еле заметно отпрянуть.

— О, это было слишком по-кошачьи, на мой вкус, — мускулы заиграли под полосками.

— Зато очень даже приятно. Заиграли? Подумай о новых… возможностях, женщина.

— Размечтался, болван.

В привычных шутках звенела хрупкость, и они оба это чувствовали.

Скалла замолкла на мгновение, после выдохнула сквозь зубы.

— Бук. Похоже, его больше нет.

— Нет, он жив. Описывает круги над нашими головами прямо сейчас. Вон тот перепелятник — подарок Керули, чтоб помочь следить за Корбалом Брошем. Он теперь одиночник.

Скалла посмотрела в небо, упершись руками в бёдра.

— Это просто прекрасно! — Она бросила ядовитый взгляд на Керули, стоявшего сбоку — незаметного, прячущего руки в рукавах, тихо наблюдающего за происходящим. — Все получили благословение, кроме меня! Ну и где справедливость?

— Ты ведь и так уже благословлена несравненной красотой, Скалла…

— Ещё одно слово — и я отрежу тебе хвост, клянусь.

— У меня нет хвоста.

— Вот именно. — Она посмотрела на него. — Послушай, нам нужно кое-что уладить. Есть у меня ощущение, что для нас обоих возвращение в Даруджистан — не вариант, по крайней мере, в ближайшее время. Так что теперь? Каждый пойдёт своим путём, жалкий старикашка?

— Не спеши с этим, женщина. Посмотрим, как тут всё устроится…

— Простите.

Оба повернулись на голос и обнаружили, что к ним присоединился Рат’Трейк.

Остряк сердито посмотрел на жреца.

— Что?

— Мне кажется, нам нужно многое обсудить с тобой, Смертный меч.

— Пусть тебе кажется что угодно, — ответил даруджиец, — но я уже объяснил Усатому, что я — плохой выбор…

Рат’Трейк словно подавился.

— Усатому? — негодующе выплюнул он.

Скалла рассмеялась и похлопала жреца по плечу.

— Очень почтительный ублюдок, правда?

— Я никому не кланяюсь, — прорычал Остряк. — Включая богов. И если это поможет, я хоть сейчас соскребу эти полоски со своей шкуры.