Журналюга (СИ) - товарищ Морозов

Он уже подсчитал: средний балл в вроде бы выходит как раз четыре с половиной — то, что нужно. Тогда на четырех экзаменах в МГУ он должен будет набрать всего восемнадцать баллов (две четверки и две пятерки) — задача трудная, но выполнимая. Получить «отлично» по вступительному сочинению — крайне сложно (одна-две легкие помарки, крошечные ошибки или просто неточности — уже минус балл), но ему хватит и «хорошо». Сдать на «пять» историю и английский (оба предмета — устно) — вполне реально, ему по силам, значит, значит, в запасе останется еще один балл — как раз на устный экзамен по русскому и литературе. Если его не станут откровенно валить, то должен прорваться.

За школьные экзамены он не волновался (ну, кроме алгебры): учителя — все свои, знают его очень хорошо, а репутацию за последний год он приобрел весьма положительную. И успеваемость подтянул, и по общественной линии отметился (выступление на конференции по книгам Брежнева плюс работа в стенгазете), да еще героем стал (последние события с Гвоздем). Школьное начальство ему благоволило (особенно парторг Николай Иванович) и делало все, чтобы он успешно закончил школу.

В «Спутнике» тоже все шло хорошо: учеба закончилась, началась практика. Он успешно провел положенные экскурсии (с нашими, советскими туристами) и получил хорошие отметки. Денег, правда, не заплатили — это считалось отработкой за курсы, но зато он мог смело приступать к своим прямым обязанностям — обслуживать иностранные группы. Удостоверение временного сотрудника «Спутника» — в кармане, необходимые знания есть, значит, вперед, к настоящей работе.

С Майей отношения были стабильные — ровные и гладкие, с Ингой тоже стали потихоньку складываться. Он, как и прежде, не форсировал события, но старался всегда находиться с ней рядом (когда они оказывались вместе в какой-нибудь гостинице, откуда начинались экскурсии по городу или же в самом «Спутнике»).

Однако, как то обычно бывает, когда все идет слишком хорошо, жди от судьбы очередной подлянки. Так оно и вышло: Пашу неожиданно вызвали в органы. Причем не в милицию, не в связи с Гвоздем (это дело было давно закрыто), а прямо в здание КГБ на Лубянке (площадь Дзержинского): однажды вечером у него дома раздался телефонный звонок и некий «товарищ Серегин» очень серьезным голосом попросил его прибыть по известному адресу. Вход со стороны улицы Дзержинского, через приемную, там будет пропуск. Надо прийти в ближайшую среду в пять часов вечера, его будут ждать.

Глава 20

Хорошо, что во время звонка «с Лубянки» дома у Павла Дмитриевича никого не было: родители еще не пришли с работы, а Васька, как всегда, где-то гулял, Поэтому о вызове в КГБ никто и не узнал. А сам Павел Дмитриевич, разумеется, говорить никому ничего не собирался: не стоит волновать родных, а то еще пристанут с совершенно ненужными вопросами, нафантазируют себе бог знает что… Вот сходит он туда, куда надо, всё выяснит, а потом, если будет нужно, расскажет. Но, скорее всего, все же промолчит…

В назначенный день, в среду, он стоял у неприметной двери слева от главного здания КГБ. Если не знать, что это вход в приемную самой грозной и влиятельной организации в СССР, пройдешь мимо — и не заметишь. Но именно через эту приемную и был доступ в Комитете государственной безопасности для обычных посетителей — если их вызывали. Впрочем, некоторые советские граждане приходили сюда и сами, без всякого вызова (что называется, по зову сердца и велению совести) и оставляли у дежурного свои послания: письма, сообщения, обращения и т. д. Однако большинство граждан, как и Павел Дмитриевич, являлись по просьбе-требованию того или иного сотрудника КГБ.

В небольшом помещении за стеклянной перегородкой сидела девушка и регистрировала посетителей. Павел Дмитриевич показал ей паспорт, она его посмотрела, сверилась с каким-то списком и кивнула — ждите. И указала на стулья, стоявшие у стены. Павел Дмитриевич сел, достал учебник по истории (чего зря время терять?) и попытался вникнуть в суть очередной главы, но не смог — все-таки он волновался. Интересно, из-за чего его вызвали? Не из-за драки же с пьяным дебилом Гвоздем, в самом же деле! Такими делами занимается только милиция…

Хотелось бы знать, что такого он натворил, что им, простым советским школьником, заинтересовались в такой серьезной и солидной организации. Вроде бы с иностранцами дела не имел (пока что), ничего лишнего никому не говорил, ничего запрещенного не распространял, ни к чему не призвал и тем более ни в каких акциях протеста не участвовал. И участвовать не собирался — не его это дело, пусть разные сумасшедшие выходят с плакатами на Красную площадь… Короче, он был чист и невинен, как младенец.

Ждать пришлось довольно долго — больше часа. Павел Дмитриевич хорошо знал, что это был старый (еще с тридцатых годов), испытанный прием психологического воздействия на человека: мол, ты, друг любезный, тут у нас пока посиди, подумай, поволнуйся, погадай, что такого наворотил-накуролесил, а потом, когда мы тебя, наконец, пригласил на беседу, ты нам сам всё расскажешь. То, что знаешь и чего не знаешь, и даже то, о чем только догадываешься. Запоешь, как курский соловей в мае, выложишь нам всё подчистую, причем добровольно, чистосердечно и со всеми подробностями. И даже подгонять не придется — признания сами польются из тебя широкой рекой. А в конце беседы ты, разумеется, подпишешь все, что мы требуем — лишь бы поскорее убраться из этого страшного места…

Через час с четвертью в приемной, наконец, появился неприметный мужчина средних лет в стандартно-сером костюме и представился: «Сергей Иванович Серегин». Кивнул Павлу Дмитриевичу: идемте со мной. Миновали два коротких коридора, поднялись на лифте на четвертый этаж, потом спустились на один вниз по узкой лестнице. «Кто так строит?» — подумал про себя Павел Дмитриевич, вспомнив один очень смешной советский фильм. И в конце концов, очутились у длинного ряда совершенно одинаковых дверей, обитых кожей редкого заморского зверя дермантина. На дверях никаких опознавательных табличек (кто здесь работает) не было, одни только порядковые номера.

Сергей Иванович открыл один из кабинетов и пригласил: проходите! Павел Дмитриевич вошел и осмотрелся — глазу не за что было зацепиться — сугубо канцелярская, деловая, в то же время — скромная, можно даже сказать, аскетическая обстановка: письменный стол под зеленым сукном, на нем — большая настольная лампа, стулья вдоль стены, а в глубине — какие-то шкафы с папками и массивный серый металлический сейф. Очевидно, это был одна из тех кабинетов, где сотрудники госбезопасности общались со своими клиентами.

Все разговоры здесь велись, разумеется, доверительно, приватно, с глазу на глаз, но можно не сомневаться — они тщательно фиксировались, чтобы потом можно было их еще раз внимательно прослушать и проанализировать. Внешности товарища Серегина как заметил Павел Дмитриевич, очень соответствовала обстановке кабинета (или же наоборот, обстановка — внешности): абсолютно стандартная, бесцветная, безликая, что называется, не запоминающаяся. Очевидно, это диктовалось определенными профессиональными соображениями и требованиями.

Сергей Иванович показал своему гостю на кресло возле стола — садитесь, молодой человек, поговорим! Он, очевидно, полагал, что клиент уже полностью дозрел и сейчас запоет сам. Но Павел Дмитриевич упорно молчал. Серегин не спеша включил настольную лампу, кому-то позвонил по телефону и минуты две общался с неизвестным собеседником. Отвечал очень коротко, в основном междометиями типа «угу», «ага» или же отдельными словами вроде «есть», «понял», «сделаю». Закончив беседу, посмотрел из-под нахмуренных бровей на своего визави («Ну, ты уже готов говорить?»), потом достал из сейфа какие-то бумаги, пару раз переложил туда-сюда ручки и карандаши на столе и еще раз взглянул на Павла Дмитриевича («Давай, колись, колись, я жду!»). Но гость по-прежнему сидел неподвижно и молчал, как рыба.

«Пусть он сам начнет разговор, — сразу же решил про себя Павел Дмитриевич. — Нечего тут в психологические игры со мной играть, проверять, у кого нервы прочнее! Знаем мы эти ваши приемчики, читали соответствующую литературу!»