Новый рассвет - Сандра Браун

– Мы купаемся в одной ванне, ты застегиваешь мне платье. По всем признакам можно подумать, что мы муж и жена, разве не так?

Жесткое лицо Джейка застыло. Синева глаз стала почти бесцветной.

– Вряд ли, Бэннер. Будь мы мужем и женой и встреть ты меня в дверях, одетая только в мокрый халатик, ты была бы уже у меня в постели, а я задрал бы тебе юбку выше головы и трахал, пока в ушах не зазвенит.

Бэннер застыла с открытым ртом. Воздух вышел из ее легких недоверчивым всхлипом. Лицо побледнело, кожа на щеках натянулась. Она отшатнулась и схватилась за грудь, словно Джейк ее ударил. Затем повернулась и выскочила из кухни. Раздался стук двери в спальню.

Джейк привалился к косяку. Кулаки сжались так, что костяшки пальцев побелели.

– Прости, Бэннер, прости, – шептал он в потолок.

Он понятия не имел, когда же его осенило? Может быть, понимание вползало в него всю неделю, как змея. А может быть, грянуло как гром среди ясного неба. Но где-то на полпути между домом и конюшней, куда Джейк отправился за чистой одеждой, он вдруг понял: Бэннер пытается соблазнить его, завлечь не в постель, а в брак.

Так вот для чего она устроила тот вечер! Любезности, замечательный ужин, бездна внимания, молчаливые намеки на то, что, если он хочет лечь с ней в постель, она готова. Он был слепым идиотом!

И ей это почти удалось. Если бы именно тогда Лидии не вздумалось приехать в гости, он бы подчинился зову плоти и занялся любовью с Бэннер. Один раз, да еще по ее просьбе, может быть, можно простить. Но дважды? Никогда. Ему пришлось бы жениться на ней.

Он не винил Бэннер. Она еще дитя, легковозбудимая молодая особа, чьей гордости нанесен беспощадный удар. С практической точки зрения было бы весьма разумно, если бы они поженились. Может быть, он давно вынашивал эту мысль где-то в потаенном уголке сознания?

А если нет, то почему, когда Лидия уезжала, он не испытал такой острой тоски по ней, к какой привык? Почему вместо этого ему хотелось поскорее вернуться в дом и продолжить любовную игру с Бэннер? Джейка озадачило, что при виде того, как Лидия покидает его и возвращается к Россу, у него не возникло знакомой боли в сердце. Она была красивой, такой, как всегда. Но уже не была самой красивой. С каких пор Бэннер стала эталоном, по которому он оценивал других женщин? А ведь он считал, что любит Лидию. Так что, черт возьми, происходит?

Они с Бэннер слишком хорошо узнали друг друга, вот и все. Стали слишком близки. Они были отрезаны от мира и, как все одинокие люди, тянулись к тому, кто окажется поблизости. Нет, пора кончать. Пора положить конец этим интимностям, пока Бэннер не высказала еще какого-нибудь дурацкого замечания о том, что они друг для друга являются чем-то большим, чем есть на самом деле.

Джейк решил, что ему ничего не остается, кроме как посильнее обидеть ее. Поэтому он и произнес эти страшные слова, когда вернулся, чтобы принять ванну, и увидел, какими голодными глазами она на него смотрит, почувствовал, как собственное тело предает его благие намерения.

Да, он ее обидел. И дальше будет обижать. Другого выхода нет. Надо дать понять Бэннер, что между ними ничего быть не может.

И, убеждая ее, он молил Бога дать ему сил убедиться в этом самому.

11

Грейди Шелдон услышал вопли издалека, задолго до того, как въехал на поляну и привязал лошадь к нижним веткам понурой сосны.

Первой его догадкой было то, что Догги Бернс лупит Ванду. Но, спешившись, он увидел тестя на покосившемся крыльце. У каждой его ноги сидело по собаке, еще одна растянулась на коленях. Самогонщик поднес к вялым губам кувшин собственного зелья и что-то невнятно забормотал. Грейди понял, что это не первый кувшин за сегодняшний день.

Из хижины донесся пронзительный вопль. Он мог зародиться только в темницах преисподней. Грейди не торопясь подошел к заброшенному жилищу. К нему подскочила одна из паршивых собачонок, зарычала, попыталась цапнуть за пятку. Он пнул ее в голову, она, скуля, отползла и спряталась под крыльцом.

Затуманенные глаза Догги уставились на зятя.

– Что тут происходит? – спросил Грейди.

– Твой пацаненок счас родится, вот что.

Воздух разорвал еще один вопль, за ним послышалось тяжелое хриплое пыхтение, от которого у Грейди кишки перевернулись.

– Вот, – кивнул на дверь Догги, вытирая рот после доброго глотка из кувшина. – И так целый день, меня тошнит до смерти. Визжит, вопит, не дает человеку покоя, словно она одна на свете рожает. Чертова дура.

При мысли о родах Грейди чуть не вывернуло наизнанку, он почему-то заволновался. Посмотрел на темное отверстие входной двери, откуда доносились вопли, – туда свободно могли забраться насекомые, звери, любые паразиты.

– У нее… ты не пытался позвать врача?

Глаза Догги были мутны от алкоголя.

– Мужик, ты что думаешь, я сдурел? Зачем ей врач, чтобы принести щенка? Чертовы шарлатаны. Ни на что другое не способные, кроме как отнять у человека тяжким трудом заработанные деньги. Чушь. Мать Ванды родила ее в постели не лучше этой, и все путем. Эти вопли, парень, только напоказ. Не давай себя надуть.

Следующий вопль завершился постепенно стихающим воем, от которого у Грейди кровь застыла в жилах.

– Слушай, она кричит, будто ей и вправду больно.

Догги скрипуче захихикал.

– Больно, еще бы не больно. Это наказание Божье за ее шлюшьи повадки. Он со времен Евы каждую шлюху за грехи наказывает. Заткнись ты там! – рявкнул он так громко, что собаки всполошились, приоткрыли задумчивые глаза и снова задремали. – Пойди туда! – велел он Грейди. – Она твоя жена. Ради всего святого, сделай, чтобы она заткнулась. Осточертели ее вопли.

Грейди вошел в полутемную, дымную, душную комнату. Вонь в ней стояла несусветная, бившая в ноздри. Воздух загустел от грязи и нищеты.

Ванда лежала на кровати среди запачканных простыней. Грейди постарался задержать дыхание, затем сглотнул едкий комок, вставший в горле. Грубые простыни испещряли розовые пятна околоплодных вод.

Ванда широко раздвинула согнутые колени. Лицо ее посерело и сморщилось. Губы, через которые вылетали вопли и стоны, посинели и потрескались – она прикусывала их, пытаясь сдержать крик. Волосы слиплись от пота. Глаза были закрыты. Куцая сорочка задралась выше грудей, открывая нижнюю половину тела.

Вид ее внушал Грейди отвращение. Груди, когда-то соблазнявшие его, налились молоком, соски увеличились и потемнели. Он видел, как тело Ванды корчится, собираясь с силами для следующего приступа боли, но жалости к ней не испытывал.

Оторвав плечи от матраца, Ванда застонала, ухватилась за колени и, подтянув их к груди, начала тужиться. От напряжения ее лицо покраснело, как свекла, и опухло. Она откинулась назад, открыла глаза и, увидев Грейди, произнесла, тяжело и часто дыша: