Под грузом улик - Дороти Сэйерс

Услышав имя своего брата, произнесенное таким образом да еще такими устами, Мэри ощутила странные чувства и вне всякой логики вдруг поинтересовалась:

— А мистера Паркера нет?

— Нет, моя дорогая, — укоряюще ответил Мерблес, — это не дело полиции.

— Я думаю, лучшее, что мы можем сделать, — заметил сэр Импи, — это предъявить свидетельницу суду, а потом каким-то образом организовать охрану этой дамы. А тем временем…

— Она поедет со мной к маме, — решительно заявила мисс Мэри.

— Моя дражайшая леди, — возразил мистер Мерблес, — это будет несколько неудобно в сложившихся обстоятельствах. Я думаю, вряд ли вы отдаете себе отчет…

— Так и мама сказала, — резко ответила мисс Мэри. — Бантер, вызовите такси.

Мистер Мерблес беспомощно махнул рукой, зато сэр Импи, казалось, испытывал явное удовольствие.

— Бесполезно, Мерблес, — промолвил он. — Время и беды укротят эмансипированную девушку, но никакими силами невозможно остановить эмансипированную пожилую даму.

Из дома вдовствующей герцогини и позвонила мисс Мэри Чарлзу Паркеру, чтобы рассказать ему новости.

17

КРАСНОРЕЧИВЫЙ МЕРТВЕЦ

Je connaissais Manon: pourquoi m'affliger tant d'un malheur que j'avais du prevoir.

Бушевавшая всю ночь буря разогнала тучи, и на следующее утро погода стояла ясной и свежей и в просветах между облаками мелькало голубое небо.

Проведя час в спорах и пререканиях, заключенный со своими советчиками предстал перед судом, и даже непроницаемое лицо сэра Импи было залито краской между буклями парика.

— Я ничего не скажу, — упрямо повторял герцог. — Это бесчестно. Конечно, я не могу помешать вам вызвать ее, раз она настаивает — чертовски благородно с ее стороны, — заставляет меня ощущать себя еще большей свиньей.

— Давайте остановимся на этом, — промолвил мистер Мерблес. — Это произведет хорошее впечатление. Пусть идет на скамью подсудимых и ведет себя как истинный джентльмен. Им это понравится.

Сэр Импи, просидевший до утра над своей речью, лишь кивнул.

Первая свидетельница этого дня явилась полной неожиданностью. Она назвала себя Элайзой Бриггз, но сообщила, что более известна под именем мадам Брижитт с улицы Нью-Бонд, где она работает как парфюмер и косметолог. У нее широкая аристократическая клиентура обоих полов, к тому же у нее есть отделение в Париже.

Покойный являлся ее клиентом в течение многих лет как в Лондоне, так и в Париже. Она делала ему массаж и маникюр. После войны он обратился к ней по поводу небольших шрамов, полученных им в результате ранения шрапнелью. Он был очень внимателен к своей внешности, и если вы называете это тщеславием у мужчин, что ж, значит, он был тщеславен. Сэр Вигмор Ринчинг не стал допрашивать свидетельницу, и благородные лорды остались в полном недоумении, что все это значило. После этого сэр Импи Биггз наклонился вперед и, выразительно похлопывая папку указательным пальцем, начал:

— Милорды, дело представлялось нам настолько очевидным, что мы не сочли необходимым предъявлять алиби… — Но в это мгновение из легкого столпотворения у дверей вырвалась фигура судебного офицера, который с возбужденным видом кинулся к сэру Импи и вручил ему записку. Сэр Импи прочел ее, покраснел, окинул взглядом собравшихся и, отставив папку и сложив поверх нее руки, произнес неожиданно громким голосом, который проник даже в тугоухого герцога Вилтширского:

— Милорды, я счастлив сообщить, что наш недостающий свидетель здесь. Я вызываю лорда Питера Уимзи.

Все головы одновременно повернулись, и все устремили взгляды на неряшливую, грязную фигуру, которая двигалась вдоль длинного зала. Сэр Импи Биггз передал мистеру Мерблесу записку и, повернувшись к свидетелю, который отчаянно зевал в промежутках между улыбками, расточаемыми им налево и направо, потребовал, чтобы тот был приведен к присяге.

Показания этого свидетеля выглядели следующим образом:

— Я — лорд Питер Уимзи, брат обвиняемого. Проживаю на Пикадилли, сто десять. В результате прочтенного на обрывке промокательной бумаги я отправился в Париж на поиски известной дамы. Имя дамы — мадемуазель Симона Вондераа. Мне удалось выяснить, что она покинула Париж в сопровождении мужчины по имени ван Хампердинк. Я последовал за ней и через некоторое время обнаружил ее в Нью-Йорке. Я обратился к ней с просьбой отдать мне письмо Каткарта, написанное им вечером накануне гибели. — (Возбуждение в зале.) — Я предъявляю вам это письмо с подписью мадемуазель Вондераа в углу, которая может быть подтверждена экспертом на случай, если Вигги попробует оспаривать это. — (Радостное возбуждение, в котором тонут негодующие протесты обвинения.) — Мне очень жаль, что я так поздно сообщаю вам об этом, старина, но мне удалось получить его только позавчера. Мы летели на всех скоростях, но были вынуждены совершить посадку в Уайт-Хэйвене из-за поломки мотора — если б мы пролетели на полмили больше, я не имел бы счастья стоять сейчас перед вами. — (Аплодисменты, резко оборванные главным судьей.) — Милорды, — продолжил сэр Импи, — ваши светлости только что изволили стать свидетелями того, что раньше я этого письма не видел. Я не имею ни малейшего представления о его содержании; и тем не менее я настолько уверен, что оно может лишь помочь в оправдании моего благородного клиента, что я хочу, нет, страстно желаю, чтобы этот документ был сейчас же предъявлен без всякого предварительного изучения.

— Необходимо идентифицировать почерк, — перебил главный судья.

Ручки репортеров начали с жадностью поглощать бумагу. Худощавый молодой человек, работавший на «Дейли трампет», почувствовал запах скандала в великосветском обществе и даже облизнулся от удовольствия, так и не узнав, что буквально на несколько минут разминулся куда как с большим.

Для идентификации почерка была вызвана мисс Лидия Каткарт. Письмо было передано главному судье, который сообщил:

— Письмо написано на французском. Нам надо привести к присяге переводчика.

— Обратите внимание, — неожиданно заметил свидетель, — что обрывки слов на промокательной бумаге отпечатались именно с этого письма. Прошу прощения за смелость.

— Разве этот свидетель является экспертом? — уничтожающе осведомился сэр Вигмор.

— Совершенно верно, — откликнулся лорд Питер. — Только это сюрприз для вас, Вигги.

Два мужа славных и ученых

Решают участь заключенных:

Один — Бигги, другой — Вигги…

— Сэр Импи, я вынужден просить вас, чтобы вы призвали своего свидетеля к порядку.

Лорд Питер расплылся в улыбке, и наступила пауза, пока не был доставлен и приведен к присяге переводчик. Наконец в гробовой тишине было зачитано письмо:

«Охотничий дом в Ридлсдейле

Стэпли, Йоркшир.

13 Октября 192…

«Симона, я только что получил твое письмо. Что мне сказать? Бессмысленно просить или укорять тебя. Ты не только этого не поймешь, но и читать не станешь.

К тому же я знал, что рано или поздно ты мне изменишь. Последние восемь лет я страдал от безумной ревности. Я прекрасно знаю, что ты не хотела причинять мне боль. Именно твое легкомыслие, беспечность и очаровательная лживость и заставляли меня обожать тебя. Я все знал и все равно любил тебя.

О нет, моя дорогая, я никогда не питал иллюзий. Помнишь ли нашу первую встречу в тот вечер в казино? Тебе было семнадцать, и ты была прелестна. На следующий же день ты была у меня. Очень изящно ты призналась мне в любви, добавив, что я — первый, к кому ты испытываешь такие чувства. Моя бедная девочка, но ведь это была ложь. Наверное, оставшись одна, ты хорошо посмеялась над моей простотой. Но смеяться было не над чем. С первого же нашего поцелуя я предвидел настоящее.

Боюсь, я слишком слаб, чтобы передать тебе, что ты со мной сделала. Может, это вызовет у тебя сочувствие.

Но нет, если бы ты могла чему-нибудь сочувствовать, ты не была бы Симоной.

Восемь лет тому назад, перед войной, я был богат — не настолько богат, как твой новый американец, но достаточно богат, чтобы предоставить тебе то, что ты хотела. Да ты и не многого хотела перед войной, Симона. Кто научил тебя этой экстравагантности, пока я отсутствовал? Наверное, хорошо, что я никогда не спрашивал тебя об этом. Большая часть моих денег была вложена в ценные бумаги в России и Германии, три четверти из которых погибло. Остававшиеся во Франции существенно понизились в цене. Конечно, я получал свое капитанское жалованье, но этого было немного. Уже к концу войны ты умудрилась истратить все мои сбережения. Конечно, я был идиотом. Молодой человек, доход которого сократился на три четверти, не может себе позволить дорогую любовницу и квартиру на улице Клебер. Он должен или оставить ее, или потребовать от нее некоторого самопожертвования. Но я ничего не осмеливался требовать. Представь, я пришел бы к тебе в один прекрасный день и сказал: «Симона, я разорен», — что бы ты мне сказала?