Время царей - Лев Вершинин

Светло-синие. Открытые. Не лгущие. Любящие.

– Кстати, сынок, – улыбнулся царь. – Как поживает Стратоника?

Бритые щеки Антиоха мальчишески зарумянились.

– Пишет, что все в порядке. Скоро разродится, повитухи говорят: будет мальчик. Между прочим, передает тебе самые лучшие пожелания…

– Напиши от моего имени то же самое.

– А сам ты?.. – Вовремя сообразив, что чуть не сморозил глупость, Антиох осекся.

Отец никогда не напишет Стратонике. И никогда не пожелает увидеть ее. Ведь она была его, а не Антиоха, невестой. Но уже перед свадьбой старый царь увидел, какими глазами глядит на будущую мачеху – тоненькую, смуглокожую, пышноволосую – единственный сын и наследник, и прищурился, и размышлял до рассвета. А на рассвете объявил пораженным придворным, что слишком обременен годами для такого брака и хочет видеть любимую женщину счастливой супругой того, кто будет править после него. Он отдал Стратонику Антиоху! Нежную, сладкую, неповторимо прелестную Стратонику!

Отец всегда отдавал сыну самое лучшее. И отдает.

Можно ли не любить такого отца?!

– Обязательно напишу, – кивнул Антиох.

Отвернувшись, Селевк уставился в синюю гладь. Лодка с индусами уже одолела половину пути к плоту. Еще мгновение-другое, и следует отправляться. Он поплывет один. Перемирие перемирием, а рисковать Антиохом нельзя: мало ли что задумали коварные азиаты? Если вдруг… То сын сумеет сделать все необходимое, чтобы власть не ускользнула из рук.

Он чуть-чуть тугодумен, но далеко не глуп. И безгранично отважен. И предан.

Можно ли не любить такого сына?!

Впрочем, себе самому, ни в коем случае не вслух, царь Вавилонии и пока еще всего Востока подчас признается: если и есть на свете человек, которому он, Селевк, завидует, люто и от всей души, – это старый враг, Антигон Монофталм.

Его отношения с Деметрием похожи на сказку, потому что в жизни так не бывает. На благостный миф о суровом отце, которому ничем не приходится покупать любовь сына.

Нет, Селевк не сомневается в искренности Антиоха. Но все же личной охране приказано не пропускать наследника в покои отца, когда тот спит…

А Одноглазый даже и не думает остерегаться.

Боги! Почему этому скоту так повезло?

М-да.

Впрочем, не о том следует думать сейчас.

– Я отправляюсь. Ты все запомнил, сынок?..

– Все до точки, отец!

– Ну… что ж, – Селевк махнул рукой гребцам, ожидающим приказа в отдалении, и вдруг, сам того не ожидая, сказал, не глядя на сына: – Если что… Передай Стратонике, что я не забыл о ней…

Твердо вбивая подошвы сандалий в мягчайший пылевидный песок, Селевк двинулся к лодке.

Царь не оглядывался. Ему хотелось верить, что сын смотрит ему вслед с любовью. Искренней и неподдельной.

И он не ошибался. Так и было.

Или – почти так. Но какая разница?..

А спустя недолгое время две лодки одновременно ткнулись носами в устланный пушистыми коврами рукотворный островок. И Селевк, молодцевато перепрыгнув пол-оргии, пошел, раскрывая на ходу объятия, навстречу тому, кто спустился по лесенке с высокой палубы золоченой барки.

– Кавтил! Ты не изменился, старый друг!

Руки обняли пустоту.

Неуловимым движением уклонившись, коричневоликий, мальчишески-стройный индус, облаченный в белое, без единого украшения дхоти, опустился на ковровый табурет и сделал приглашающий жест, призывая Селевка последовать примеру.

Указал уверенно. По-хозяйски. Так, что без пояснений ясно было: и плот посреди реки, и равное количество свитских, и сами переговоры – в сущности, не более чем условности, коль скоро обоим ясно, что громадному седому македонцу уже не принадлежат на деле ни левый, ни правый берега этой прозрачно-синей реки.

– Кавтил! – с дружеской укоризной воскликнул Селевк.

– Каутилья, – мелодично поправил индус, и странный, похожий на паучка значок на лишенном морщин лбу смешно вздрогнул. – Каутилья!

– Кав-ву-тил-лис… – не без труда сворачивая губы, повторил македонец, и звездно мерцающие глаза бритоголового удовлетворенно сощурились.

Он и двадцать с лишним лет назад не терпел, когда искажали его имя, этот ничуть не согнутый годами жрец-брамин, ни слова не говоривший по-гречески, неотступная тень когда-то просившего убежища и помощи Сандракотта. Зато Сандракотт, выучившийся щебетать на языке нормальных людей удивительно быстро, хотя и не без акцента, в любой беседе, кроме редких разговоров с Божественным, то и дело оборачивался к спутнику, переводя ему суть и, видимо, спрашивая подсказки.

Итак, Сандракотт не прибыл на встречу лично.

Селевк допускал подобное, хотя верить не хотелось. Конечно, царь Магадхи, если верить донесениям, все больше и больше удаляется от державных дел, полностью доверив правление вот этому человеку, щуплому и бесстрастному, а с недавних пор, еще и сыну Асокию. Все, и послы, и лазутчики, единодушно убеждены, что индусу повезло с сыном не меньше, чем Одноглазому…

Но все же – встреча соседей! Дело не пустячное! И даже подкошенный хворью, разумный правитель не избегает личного участия в ней. Неужели же счел ниже своего достоинства?!

И еще не мог понять Селевк: отчего Кавтил, не зная ни слова на языке Гомера, один на плоту. Где толмач?!

– Бхай, Каввутиллис! – Улыбнувшись, базилевс извлек из памяти немногие здешние слова, оставшиеся там с юности.

Паучок, темнеющий над переносицей, шевельнулся.

– Хайре, базилевс Селевк! – с тем же непроницаемым выражением на лице, откликнулся брамин, и речь его была звонка и чиста, словно у выпускника афинской Академии. – С благословения Творца Брамы повелел мне, ничтожному Каутилье, дваждырожденный шри Чандрагупта Маурья, махараджа-дхи-раджа сияющей Магадхи, возлюбленный Лакшми, приветствовать тебя, младшего и любимого брата своего, и с благословения Охотника Кришны повелел мне, неприметному Каутилье, дваждырожденный шри Ашока Маурья, наследный раджа сияющей Магадхи, избранник Девани, приветствовать сына твоего Антиоха, младшего и любимого брата своего! Итак, я, пыль под ногами тех, кто послал меня, незначительный Каутилья, стану говорить от их имени и высказывать их волю, ибо речь моя облачена в одежды высочайшего доверия…

Скрипнув зубами, Селевк подавил желание окончить беседу, не начиная.

Нельзя терпеть плевки в лицо. А с другой стороны, Сандракотт прав. Нет в Магадхе царей, равных ему! Всякий владетель, от Инда до Ганга, и раджа, располагающий сотней слонов, и простой кшатрий*, способный выставить пяток пехотинцев, равно припадают к стопам властелина, сидящего на престоле в Патале, войти в ворота которой мечтал, да так и не успел Божественный.

Махараджа-дхи-раджа, – сказал Каутилья.