Милиция плачет - Александр Георгиевич Шишов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скорость распространения информации по общежитию при желании можно легко просчитать, если поделить время, потраченное на мой проход от вахты до стука в дверь, на пройденный путь.
Бессмертная пьеса «Ревизор» получила своё новое воплощение. На сцене появился вестник пренеприятнейшего известия.
— А эти приехали? — грозным голосом Городничего пророкотал он и зачитал фамилии Шуры и Манюни. Да как!!! — Александр Анатольевич Токаев и Сергей Иванович Коцюба.
— На днях прибудут, — развернувшись, ответил я. — Вы можете сказать, что произошло? Почему их ищет милиция?
— Там лучше знают, — многозначительно показывая глазами в потолок, изрек комендант, неузнаваемо переменившийся со дня нашей последней встречи.
Где тот заискивающий, перепуганный, потный хорёк? Перед нами высилась глыба праведного гнева, облаченная в мантию власти. Резкая метаморфоза коменданта красноречиво указывала на возникшие серьезные проблемы. Что же всё-таки случилось? И что сказали ему милиционеры, если этот запуганный хамелеончик так изменился? Ни страха, ни совести. Совсем обнаглел, с обидой за папу полковника КГБ, подумал я. Ну, гад, тебе это даром не пройдет. За всех бойцов невидимого фронта поквитаюсь.
— А пожарные их не искали? — прошибла меня догадка.
— Не понял, какие пожарные?
— Ну, вы же знаете, — пылко стал я ему объяснять, — есть такой детский стишок: «Ищут пожарные, ищет милиция… Ищут фотографы в нашей столице, ищут давно, но не могут найти, парня какого-то лет двадцати». Может, они подвиг, какой совершили, вот их и ищут?
— Во-первых, — как безнадежно умственно отсталому объяснил он мне, — Харьков — не столица. Столица у нас одна — Москва. А, во-вторых, по этим вашим красавцам уже давно скучают нары и лесоповал. Га-га-га…
И, посмеиваясь над своей шуткой, не закрыв дверь, надменно удалился, бросив через плечо:
— Приедут, срочно ко мне.
Дверь после моего нервного толчка ногой, не успев скрипнуть петлями, громко захлопнулась, рассыпав на пол кусочки вылетевшей засохшей шпатлевки.
— Профессор, напрягись, они, кажется, что-то рассказывали?.. Возле гастронома драка была или ещё что… Не могу вспомнить. Покер, зараза, тогда все мозги проел. Ты не помнишь? — с надеждой посмотрел я на Профессора.
— Говорили, — подтвердил Профессор, — но, если честно, я не сильно прислушивался. Читал, видимо, что-то…
Вещи были разобраны, продукты спрятаны, предстояла дорога на практику, отметиться. Мозг лихорадочно работал. Надо было вспомнить, понять и что-то делать.
— Ладно, — вздохнул я, — поеду в институт, по дороге попробую позвонить в Одессу.
Сказал и задумался. А к кому звонить? Перерыв записную книжку, я убедился в том, что и так знал без просмотра записей — у Шуры и Манюни телефонов дома не было. Из тех, кто живет поблизости на Терешковой угол Гайдара, тоже телефонов не было — ни у Сережки Шумилова — нашего одногруппника, ни у Вадика Федорова — футболиста и хорошего общего друга.
«С кем они могли встречаться из нашей группы? — листал я страницы. — Так, есть! Ну, конечно!»
В переговорный пункт удобней было попасть на обратном пути, но охватившее меня беспокойство по-своему прокладывало маршрут по харьковским улицам.
Пятнадцать копеек, вставленные в монетоприёмник, приготовились провалиться в утробу междугороднего телефона-автомата, в трубке долгие гудки. Наконец-то щелчок, монетка исчезла, раздался нужный девичий голос, звонкий и обнадёживающий:
— Алло, слушаю вас.
— Идуля, привет, — обрадовано воскликнул я.
— Привет. Слушай… — растягивая слова, нараспев перебила меня Ида, — ты же сегодня в Харьков улетел?
Работа по НИСу. 1976 год. С.Сергеев (Серёня), И.Рыжая(Ида Геллер)
Ида Геллер — замечательная девушка, коллега по самодеятельности, круглая отличница и, вообще, надёжный товарищ. С ней я сижу рядом на всех парах, но не для того, чтобы списывать. Просто нам нравится посплетничать, а перемены довольно короткие.
— Я звоню из Харькова. Срочно нужны Шура или Манюня. Ты не знаешь, где они могут быть?
— Что-то случилось? — вместо ответа спросила Ида.
— Нет, все в порядке, — чтобы ничего не объяснять, уверил я её. — Забыл пару бумажек по практике, ты их сегодня не видела?
— Шура и Манюня ко мне заходили. Шура сразу ушел, а Манюня посидел ещё пару часиков и минут двадцать, как отправился домой. Им же сегодня на поезд.
— А куда пошел Шура, он не говорил?
— По-моему, он собирался к тётушке, но пошёл или нет, я не знаю.
— Всё, Идуля, спасибо. Пока.
Я быстро отключился, на всякий случай прижав пальцем пятнадцать копеек, чтобы их не заглотнул аппарат.
В записной книжке, совершенно неожиданно оказался рабочий телефон Шуриной тёти. Еще в сентябре она мне лечила зуб, и я с ней созванивался, оговаривая время визита. Пломбу она мне поставила отлично во всех отношениях, без очереди, по записи, без боли, и я был ей очень признателен. Повезло Шуре с тётушкой-стоматологом. Шура очень гордился своими пломбами — она ничем, кроме серебряной амальгамы, его зубы не пломбировала. На то она и тётушка. Моя пломба была обыкновенная — белый цемент или что-то там ещё, не важно.
— Алло, добрый день. А мне нужна Тамара Ильинична… Занята с пациентом? Извините, я звоню из Харькова, сегодня Саша — племянник Тамары Ильиничны должен сюда выехать. Да. Да. Я Сашин товарищ. Мне нужно срочно с ней поговорить Спасибо.
— Что случилось? — в трубке раздался невнятный голос Шуры.
— Шура, ты? Тут проблемы, — быстро начал я тараторить, — тебя с Манюней ищут менты, принесли повестку, комендант оборзел, ведёт себя как начальник тюрьмы. Что случилось? Что вы сделали? Может, вам лучше не приезжать?
В ответ послышалось приглушенное бормотание.
— Что, что? Громче, плохо слышно. Не можешь говорить. Выплюнь вату и говори медленней. Так. Хорошо, я понял. Нет, забыл… Напрочь… Не помню. Хорошо… Я понял. Давай так… — последние пятнадцать копеек провалилась. — Завтра всё толком расскажете. И ещё — прямо с поезда, не заходя в общежитие, зайдите в отделение милиции. А потом мы что-то придумаем. Всё. Пока. Тётушке привет и новогодние поздравления. До завтра.
9.2. Военный совет
Следующее утро ещё толком не началось, когда в дверь, предусмотрительно закрытую ключом на ночь, раздался стук. Мы лежим и никак не реагируем. Последовало настойчивое дергание ручки. Дверь не поддалась. Стук повторился, но более настойчивый. Мы давно не спим, слышим и молчим. Уже не костяшки пальцев требовательно выстукивали букву «Ш» — четыре тире азбуки Морзе. А раздраженный кулак сотрясал хлипкую, жалобно осыпающуюся при каждом ударе, филёнку. Мы лежим с
