В Иродовой Бездне. Книга 3 - Юрий Грачёв

— Ни к кому не заехал. У меня адресов верующих нет. Сестра задумалась:

— К себе я вас пригласить не могу: работаю как служанка, переночевать негде, и дать вам адрес кого-нибудь из верующих тоже не могу. Все напуганы — перепуганы, боятся.

— Об этом не беспокойтесь. Господь все усмотрит. В это время кто-то подошел к Леве:

— Вы Смирнский?

— Да.

— Следуйте за мной.

Леве выписали пропуск, и он вошел с этим человеком в огромное здание. Длинные коридоры…

— Скажите, как это вы снюхались с этой сектанткой? Так быстро. Уже сидят и беседуют.

Лева молчал.

— Святым духом, что ли, познакомились?

Сестра эта была Евдокия Аполлинариевна Егорова (Дуся Егорова). Она много потрудилась для братьев. И ныне, будучи старушкой, притом инвалидом, живет и бодрствует в Москве. Добиться справедливости в отношении Якова Ивановича Жидкова ей не удалось. Его осудили и отправили на Колыму.

Лева молчал. Они поднялись на следующий этаж и опять шли длинным коридором. Сколько, сколько кабинетов! Все за номерами. Сотни, сотни комнат, в каждой из них сидят следователи и работают день и ночь. И в результате эта огромная «фабрика правосудия» выдает продукцию — эшелоны приговоривших людей, несчастных, оторванных от жизни и семей. И сколько горя, слез матерей, осиротевших детей породили эти кабинеты! Сколько мук, страданий испытывают здесь обвиняемые! И вот здесь где-то, в подвалах или в других зданиях, за решетками сидят братья. Сидит Яков Иванович Жидков и другие. А вот он, Лева, на свободе. И, движимый какой-то особой силой, пришел и проник в это место бездны страданий.

Леву ввели в кабинет. Уже смеркалось. В комнате было светло от ярко горевших электрических лампочек. За столом сидели двое.

— А, Лева Смирнский! Давно ли вы прибыли из Горной Шории в Куйбышев? — спросил один из сидящих.

Другой назвал дату, когда Лева приехал в Куйбышев, и начал рассказывать все данные о нем и об его отце. Когда отец был в Мелекесе, куда уехал и где сейчас находится.

Лева был прямо ошеломлен. Какая изумительная информация и как быстро! Все знают о нем! Ему стало ясно, что у них при УНКВД СССР имеется замечательная картотека всех бывших под судом и следствием и «подозрительных» людей. И они могут быстро навести справки о каждом.

— Так скажите, зачем вы к нам пожаловали?

— Я это не могу сказать. Я это могу сказать только самому Ежову.

— Но Николай Иванович так занят! Ведь он не только руководит нашей работой, но возглавляет всю партийную организацию Москвы. У него нет ни минуты свободного времени. Мы вначале должны выслушать вас и, если будет нужно, доложить ему. И тогда, если он найдет необходимым, он вызовет вас.

Как ни старался Лева доказать, что этот вопрос особый и нужно ему лично изложить его Николаю Ивановичу, они говорили, что это невозможно, что устроить свидание с ним они не могут, и что Ежов дал им полное полномочие рассматривать все особо важные дела.

Внутренне молясь, Лева решил, что можно исповедовать Христа и перед ними и искать истину, начиная с них, так как, судя по знакам различия, они занимают большие посты.

— Кратко говоря, суть дела заключается в том, — начал Лева, — что на протяжении многих лет, будучи два раза в заключении, я убедился, что к нам, верующим, относятся неправильно, считают врагами, вредными людьми, и многие осуждены. Я хочу представить материалы, и не только материалы других людей, но самого себя, чтобы убедились, что верующие во Христа — честные, трудолюбивые, могут быть и учеными, и что притеснять их несправедливо.

— Как вы сказали? — нахмурился один из них, — Притеснять? Вы еще скажите: на верующих у нас гонения. Вы должны отлично знать, что у нас полная свобода вероисповеданий и никаких гонений нет, а если арестовывают попов и сектантских проповедников, то не за веру, а за контрреволюцию.

— И если закрываются молитвенные дома и церкви, — добавил другой, — то это только потому, что народ отходит от религиозного мракобесия, верующих становится все меньше, и народ требует закрытия пустующих храмов и разрушения этих зданий — притона лжи и беззакония.

— Я пришел к иным выводам, знаю многих верующих, они совершенно не враги Советской власти, они достойные труженики, они только верят в Бога, и это делает их лучше, честнее и вернее.

Наступило молчание. Потом один из них, видимо старший, сказал:

— Вы просто не понимаете, молодой человек, основных истин: ни Христос, ни какая религия нам не по пути. Само Евангелие контрреволюционно, хорошо делают те, кто разоружается, отказывается от Бога. Если этого нет, то мы действуем так, как известно: «Если враг не сдается, его уничтожают». Мы не можем допустить антисоветчины. Разве Евангелие — это советская вещь?

Лева всячески стал объяснять и доказывать, что истинное Христово учение драгоценно для всех веков, что это — мир, братство, счастье для всех людей, что только Бог является любовью, спасением и прощением. Один из сидящих вскочил.

— Бросьте, бросьте говорить нам о вашем Боженьке! Все это мракобесие. Стыдно вам, вы молодой! Знайте, что мы не боимся никакого Бога, что мы сейчас караем и караем, и кто может остановить нас? Мы сильнее всякого Бога, никакого примирения с религией быть не может, только борьба и уничтожение ее. Мы не скрываем, мы не останавливаемся ни перед чем и готовы быстро расстреливать тех, которые идут против нашей идеологии и активно поддерживают ваше Евангелие. Он хотел было выругаться, но, сдержавшись, замолчал. — Для того чтобы установить истину, я предлагаю сделать опыт на мне. Я верующий. Вы оставьте меня в Москве, я буду жить и учиться в высшем учебном заведении под вашим пристальным наблюдением, в полном личном контакте с вами, буду трудиться, а вы наблюдайте, смотрите, и тогда сделаете вывод: может ли искренно верующий человек быть врагом народа или, наоборот, он полезен обществу, он отстаивает все передовое и лучшее. Наблюдая, вы придете к выводу, что люди, стремящиеся жить по Евангелию, полезны и необходимы для грядущего светлого будущего.

— Нет, нет, мракобесие и наука несовместимы. Вся ваша вера — сплошная ложь. А это у нас правда и справедливость. И я вам хочу не губить вашу будущность, а открыть путь вперед. Мы понимаем, что вы, хотя и молоды, но не можете сразу распроститься с вашими религиозными предрассудками. Давайте работать с нами, давайте работать вместе, и у вас будет блестящее будущее.

— Согласен, — сказал Лева. — Моя специальность фельдшер. Я буду работать с вами, лечить и обслуживать больных заключенных в ваших тюрьмах и одновременно учиться в Москве.

— О, это нам совсем не нужно. Нам вот что нужно, и мы делаем вам серьезное предложение: давайте вместе бороться против контрреволюции в сектантстве. Мы будем давать вам задания, вы поедете по верующим на Украине, по другим областям. Вы уже сидели, никто не будет даже догадываться, что вы наш сотрудник. Вы будете давать нам нужные материалы, мы оценим вашу искренность, верность, преданность нам, и у вас будут хорошие перспективы.

— Этого быть не может, — сказал Лева. — Так как я еще раз утверждаю, что верующие никакой контрреволюцией не занимаются, они чужды политике и жаждут лишь того, чтобы жить по-Божьи, всех любить, делать добро, славить Бога, то я думаю: вот если этот вопрос рассмотрит Ежов и посоветуется со Сталиным, отношение к верующим изменится.

— Не будьте наивным: и Сталин, и Ежов, и вся партия думают так, как мы говорим. От верующих остались только жалкие остатки, и скоро эти религиозные пережитки будут совсем искоренены в нашей стране. А вы, видимо, неисправимый верующий?

— Да, я хочу до конца следовать за Христом, и та свобода, в которой недопустим Христос, мне не нужна. Вот мой паспорт. Прошу арестовать меня. — И Лева положил на стол свой паспорт.

— Ха-ха-ха! — рассмеялись они. — Вот чудак нашелся! Все на свободу рвутся, а он в тюрьму.

Старший из них взял телефонную трубку и стал звонить приятелям: «Зайдите к нам в кабинет, тут у нас человек от свободы отказывается».

Пришли несколько военных.

— Так это тот, которого мы решили из Горной Шории освободить? — спросил один из них. — Да, напрасно мы, выносили решение об его освобождении. Надо было оставить его в лагере навечно, как неисправимого.

— Нет, он одумается, одумается. Верно, молодой человек, одумаешься? — спросил главный из них и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Подумай хорошенько! Вот отдадим сейчас тебе твой паспорт, выйдешь, иди в гостиницу, переночуй, подумай, а завтра приходи к нам, поговорим по душам. Зла мы тебе не желаем, только добра. Освободишься от своего Христа, вздохнешь свободнее и будешь радостно строить вместе с нами социализм.

— А может быть, он сейчас одумается? — сказал один из них. Позвонили по телефону, и официанты принесли горячий чай, печенье, бутерброды, яблочки, лимоны. Все стали закусывать, не обращая внимания на одиноко сидевшего Леву. Он чувствовал себя страшно уставшим, голодным. Тяжелое горе, что он правды не добьется и в центре Москвы, у высших властей, сдавливало грудь. Очень хотелось пить, но они не угощали его. Лева понимал все: стоило сейчас ему дружелюбно улыбнуться, сказать, что он согласен сотрудничать с ними, как его не только угостили бы, но и снабдили деньгами… Лева молился.