Ржавые земли - Максим Хорсун

– Не стрелять! – приказал Локтионов. Однако уже через секунду ему пришлось дважды пальнуть из винтовки. Правда, в воздух.

Матросы, работая штыками и прикладами, все-таки сломили неумелое сопротивление и усадили ропщущую гурьбу на землю. Человек двадцать разбежались, как тараканы, но Локтионов ничего предпринять не успел…

– Никанор! – окликнули его с другого края. – Никанор, погляди! Эти телегу какую-то подкатывают!

Локтионов растолкал матросов, что загораживали обзор, поднял бинокль и ахнул. Прямо на него смотрело вороненое дуло «максима».

– Полундра! – успел он крикнуть до того, как из-под ног взметнулись фонтаны пыли и каменного крошева.

Людоеды всадили длинную очередь в центр разношерстной толпы. Они не жалели ни матросов с «Кречета», ни моряков, оказавшихся в плену. И те и другие гибли, не успев понять, что происходит. До небес взлетела ржавая пыль, взорвались бочки с драгоценной солониной и столь же драгоценной квашеной капустой. Пряный рассол смешался с горячей кровью, матросы сбились в одну кучу со своими пленниками.

Все до одного повалились на землю. Возле волокуш тут же завязалась толкотня: укрыться, как оказалось, больше было не за чем. Так и лежали они, среди превращенной в грязь снеди, среди рассыпавшихся картошек и кусков солонины; перепачканные пылью и кровью. А людоеды огонь не прекращали: теперь они палили короткими, рваными очередями, – просто для того, чтобы никто из матросов не поднимал головы. В то же время два отряда каннибалов приближались с разных сторон, не пересекая линии огня.

Локтионов, лежа на боку, выстрелил раз, выстрелил два… Ни в кого не попал: людоеды были быстрыми и увертливыми. Сверкали штыки, лезвия ножей и топоров. До начала резни оставалось не более десяти ударов сердца…

Сигнальщик растормошил какого-то чужого морячка. Тот лежал, уткнувшись лицом в пыль, прикрыв голову руками.

– Ты чего, брат? – Локтионов округлил глаза. – Хватай винтовку и давай жару! Это же ипатовские ублюдки! Они едят людей!!! Не знал?!

Моряку не нужно было повторять дважды. Он привстал, подхватил «мосинку», – ее прежний владелец лежал с простреленной головой, – крутанул в руках… и всадил штык Локтионову в живот.

– Ну и дурак! – выдохнул бывший сигнальщик, затем матюгнулся и добавил: – Ведать не ведаешь, где очутился! Пропащая твоя душа!

Моряк выдернул штык и ударил снова, на этот раз – наверняка.

Пулемет замолчал. Тотчас заорали людоеды из передовых отрядов. Заорали азартно, плотоядно, предвкушая кровавую баню.

Матросы побросали оружие, кинулись в пустошь так, что пятки засверкали. Их пленники вели себя по-разному: кто-то шагнул навстречу каннибалам с раскрытыми объятьями, кто-то попытался удрать вместе с матросами; кто-то стенал, стоя на коленях, кто-то рыдал, съежившись под трупами…

Загремели одиночные выстрелы: людоеды расстреливали беглецов, словно мишени в тире. В живых они не оставили никого; меньше чем за час головы почти ста человек были водружены на колья.

Высоко подняв кровавые трофеи, лишенное благодати и злое племя двинулось дальше. Впереди была гора-пирамида с двойной вершиной, пещера хозяев и встреча со святым предателем Ипатом.

5

– Дальше вам не пройти, друзья. Давайте прощаться!

– А ты… это… хорошо всё обмозговал, доктор?

– Да, к моему большому сожалению… Ну что ж! Не поминайте лихом!

Рудин по очереди обнялся с Битовым и Федоровым. Матросы были огорчены: ветераны войны с хозяевами, они твердо намеревались шествовать и дальше вместе с человеком, которому бесконечно доверяли. А тут перед самым сражением их принуждают собрать котомки и отправляют восвояси.

– Ступайте на юг со спокойной душой, братцы. Вы довели меня до этого места, а большего и не нужно… – Рудин пощупал рукой шею; вспомнил, что платок потерялся и утер тогда пот рукавом. – Через два дня пути вам встретится озерцо с водой, пригодной для питья, там же водятся «лягушки»… должны водиться. А еще дня через четыре начнутся леса. Найдите Гаврилу и Еву! Бог даст, и мы с Шершнем пойдем за вами следом. А если и нет, то сильно не переживайте. Позаботьтесь о Еве, она… Она…

– Как же ты пойдешь за нами, когда сам раздал последние припасы и себе ничего не оставил? – спросил тихо Битов. – Доктор! Что-то ты хитришь, друг…

– Да хорош уже ворчать! – оборвал кума Федоров. – Доктор знает, что делает. Пошли уж…

Битов развел руками и ничего не сказал. Забросил за спину котомку, подтянул ремень винтовки.

– Не мешкай, доктор, – сказал напоследок Федоров. – Авось и вправду догонишь!

– Счастливого пути и до встречи!

Кумовья ушли. Местность у подножья горы с двойной вершиной была пересеченной, так что матросы вмиг исчезли с глаз. Рудин вынул револьвер, открыл барабан и убедился, что ни одно гнездо не пустует. Затем поглядел на гигантскую пирамиду: над ее вершинами плыли темно-коричневые, почти черные тучи. Зев пещеры он заприметил сразу, но о восхождении и думать не стоило.

Шершень лизал бог весть каким образом оказавшуюся здесь, среди вулканического базальта и гранита, известняковую глыбу.

– Может, и ты отправишься восвояси? Пока не поздно?

«Старик» повернулся к доктору и помотал головой, как человек.

– Ладно. Тогда нужно будет кое-что предпринять. Мы с тобой пойдем обходным путем, и вряд ли он тебе придется по душе. Но ничего иного я предложить не могу…

Вход в тоннель скрывался за кучей щебня, – можно было пройти несколько раз мимо и ничего не заметить. Как только они разгребли щебень, в расщелине вспыхнул белый свет. Шершень сейчас же попятился, затрусил головой, точно пытаясь отогнать жужжащих над ушами комаров.

Доктор вынул нож, отпорол от тужурки длинную полосу. Присел на корточки и принялся завязывать Шершню глаза.

– Извини, приятель, но наши предки не хотели, чтобы по их владениям разгуливали чужепланетники. Не любили они вас отчего-то… Видимо, что-то крепко не поделили… Я имею в виду – там, среди звезд. Ты не знаешь, как было дело?

Шершень снова по-человечьи мотнул головой. Доктору пришлось покрепче затянуть узел повязки.

– Иди за мной и ничего не бойся, – сказал доктор, наклоняясь перед входом. – Если почувствуешь, что становится страшно или что начинаешь паниковать, помни – это всё не твое, это всё навеяно защитным механизмом. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Трутень кивнул.

– Поня-я-ятливый… – протянул доктор.

Тоннель тянулся двадцать долгих миль. Без поворотов, под небольшим уклоном в сторону горы-пирамиды; двадцать миль узкого хода, в котором двоим разойтись разве что бочком. И хотя ничего похожего на вентиляцию здесь не было, воздух почему-то оставался свежим и не по-марсиански влажным. Кое-где стекала по зеркалам тихими струйками вода. Изловчившись, Рудин смог даже наполнить флягу.

Затем свет померк, стены раздвинулись в стороны, тоннель расширился… Рудин и Шершень очутились в пыльном зале. Выяснилось, что зеркала здесь замараны черным липким веществом. С этого зала начиналась территория, на которую были вхожи хозяева.

«Старик» содрал с лица повязку, пробежался, принюхиваясь. Рудин положил руку на рукоять револьвера. В противоположном конце зала тускло поблескивало нечто чужеродное – две штанги из сверкающего металла спускались сквозь отверстие, проплавленное в своде. Штанги едва слышно гудели и казались напряженными до предела. Приближаться к ним не хотелось.

…За аркой оказалась винтовая лестница. Шагая по высоким и узким ступеням, Рудин не переставал изумляться: насколько, наверное, древние властители Марса не походили на сегодняшних людей, если считали такой подъем – удобным для своих ног. Сколько же лет эволюции (или регресса?) отделяет их, звероликих, от современных людей?

Светящиеся плиты попадаться перестали. Темноту теперь разгоняли редкие светильники хозяев – шарообразные колонии люминесцирующих микроорганизмов, похожие на комья свалявшейся собачьей шерсти. И стала ощущаться специфическая кислая вонь божков-насекомых, причем с каждой новой ступенькой она становилась сильнее.

Они дважды делали привал: отдыхали прямо на ступенях. Фляга была одна на двоих, но человек и чужепланетник давно привыкли пить друг после друга и не кривиться от послевкусия.

Наконец, они поднялись на верхний уровень пещерного комплекса. Оба чувствовали себя изнуренными сверх всякого предела, – как два атлета, пробежавшие умопомрачительный марафон. Впрочем, переход через пустошь, штурм высоты, и всё это – впроголодь, – чем не испытание на прочность мышц и нервов?

Они знали, что до финиша еще далеко…

Человек и чужепланетник лежали вповалку на площадке у сумрачной лестницы, смотрели сквозь арку в соседний зал. Рудин разглядел приборы, облаченные в глухие кожухи из того же сверкающего металла, что везде применялся хозяевами; одни аппараты были огромными, другие – компактными и стояли на столах среди химической посуды. Бросались в глаза приметы торопливого ухода, а точнее – бегства хозяев. Повсюду рабочий беспорядок, словно нерадивые лаборанты и ученые мужи отошли перекурить и через минутку вернутся к пробиркам и микроскопам.