Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

Разглаживаю свой шальвар хамиз. Хочу в свой день рождения выглядеть поприличнее, показать родителям, что я не пала духом. Час дня. Два часа. Это одна из их любимых уловок. Сколько уже раз так было за время моего заключения: подготовлюсь к указанному ими же часу, и жду, жду час за часом, томлюсь в безвестности. Свидания с отцом раз в две недели помогают мне держаться, и военные это знают. И потому опаздывают, и мне остается лишь полчаса, чтобы увидеться с отцом. А то и вообще могут не приехать. Распоряжение суда... Что им суд!

Три часа. Полчетвертого. Тюремные правила определяют время свидания до заката, с заходом солнца все посетители должны покинуть тюрьму. Вспоминаю мой прошлый день рождения. Праздник на газонах Оксфорда кажется событием столетней давности. Да и было ли это вообще...

Четыре. Наконец-то узнаю, что мать прибыла в аэропорт.

— С днем рождения, Пинки! — Она обнимает меня у входа в тюрьму.

Нас обеих ведут к камере отца.

— Нам повезло, что ты родилась в самый длинный день в году, Пинки, — улыбается отец, когда мы наконец до него добрались. — Даже всемогущие защитники отечества не могут приказать солнцу уйти за горизонт раньше.

Его перевели в другую камеру, выходящую во внутренний двор. По периметру двор окружают армейские палатки. У входов расставлены солдаты-часовые. Это у них называется беспристрастным гражданским судом. Настоящая военная операция! Мы в военном лагере.

Камера размером шесть на девять футов. Дверная решетка комнаты надзирателей затянута москитной сеткой,

здесь же в воздухе носятся стаи мух и кровососущих насекомых. Под потолком висит вниз головой спящая летучая мышь. По стенам шмыгают бледные, как будто выцветшие ящерки.

Мать показывает на голую металлическую койку.

—Я две недели назад послала тебе матрас. Не дали?

—Нет, не дали.

Спина отца в ссадинах и синяках. Тонкая тюремная подстилка не защищает тело от ребер кровати. Два раза отец переболел в тюрьме гриппом, окончательно испортил желудок — вода некипяченая. Его несколько раз рвало кровью, случались кровотечения из носа. Крайне исхудал.

Но по-прежнему бодр! Он никогда не терял присутствия духа.

—Пинки, ты должна на Эйд съездить в Ларкану, помолиться на могилах предков.

—Но, папа, тогда я пропущу следующее свидание с тобой.

—Мать под арестом. Остаешься ты.

Для меня это испытание. Я ни разу не молилась на семейном кладбище в Эйд и не принимала традиционных визитов родственников и односельчан в Наудеро. Эта обязанность всегда лежала на плечах мужчин. Братья сопровождали отца, если Рамазан совпадал со школьными каникулами. Я поникла духом.

— И помолись у Лал-Шахбаза Каландера. Я в послед ний Эйд не успел.

Лал-Шахбаз Каландер — один из наиболее почитаемых святых. Моя бабушка молилась над его могилой, когда отец, еще грудным ребенком, тяжело заболел и едва не умер. Услышит ли Бог молитву дочери о спасении того же человека?

Мы сидим во дворе в течение целого драгоценного часа, рядом, голова к голове, три тюремщика, следящих за нами, не слышат того, что мы тихо шепчем друг другу. Но сегодня они почему-то к нам благосклонны и делают вид, что не замечают нарушения.

— Тебе двадцать пять, уж и на выборах выставляться можно, — шутит отец. — Только вот Зия выборы запретил.

— Ох, папа... — Мы смеемся. Как это у нас получается? Где-то в этой тюрьме находится виселица, тень которой накрыла наши жизни. Отец рассказывает, что его провоцируют, хотят вызвать вспышку неконтролируемого гнева. Каждую ночь на крышу над его камерой взбирается кто-то в тяжелых башмаках и топает там всю ночь. Ту же самую подлость они использовали против Муджиба ур-Рахмана во время гражданской войны в Бангладеш. Они надеются, что заключенный не выдержит, разразится руганью, и какой-нибудь «нервный» солдат, якобы потеряв над собою контроль, пристрелит его. Отец, однако, лишь регистрирует эти издевательства и использует их в суде.

Я вернулась в отель «Флэшман» в привычном сопровождении военных машин. Иногда их две-три, иной раз конвой вспухает до семи-восьми, даже до десятка. Народ провожает колонну взглядами. Некоторые смотрят с симпатией, некоторые опускают взгляд, как будто не хотят верить глазам.

Над городом висит пелена молчания. Вся страна притихла. Говорят, что арестовано свыше ста тысяч человек. «Зия не приведет в исполнение приговор премьер-министру, — шепчутся люди. — Это невозможно». Всеобщая тема разговоров — процесс моего отца, приговор ему, его апелляция в Верховный суд.

Несмотря на возражения отца, мы подали апелляцию в Верховный суд в Равалпинди. «Я обязан уважать мнение жены и дочери не только из родственных соображений, но и по причинам более возвышенного свойства, — писал отец Яхья Бахтияру, бывшему генеральному прокурору и руководителю юристов отца при Верховном суде. — Обе они играли героические роли в этой опасной игре в это опасное время. Они заслужили право влиять на мое решение».

Суд начал рассмотрение дела в мае. Хотя обычно обвиняемому предоставляют месяц на обжалование приговора, отцу дали лишь неделю. Юристы отца остановились во «Флэшмане», где мы устроили импровизированный офис и следили за ходом слушания дела. Мне помогали несовершеннолетняя дочь доктора Ниязи, Ясмин Ниязи, Амина Пирача, поддерживавшая связи адвокатской команды с иностранной прессой. Приехала на помощь и моя старая подруга из Оксфорда Виктория Скофилд, ставшая после меня президентом Оксфордского дискуссионного общества.

Иногда я принуждала себя вставать по утрам. Быстро вон из постели! Встать, одеться — и за дела. Встречи с немногими оставшимися на свободе активистами партии. Интервью репортерам, которые роятся в Равалпинди. Контролируемые военными печатные издания лишь поливали отца грязью. Надежда на объективное освещение процесса — «Мусават» в Лахоре, все еще выходящая, несмотря на закрытие филиала в Карачи, и иностранная пресса. Питер Нисванд из «Гардиан» и Брюс Лаудон из «Дейли телеграф» стали добрыми знакомыми.

Пропагандистская машина военной диктатуры выпустила в конце июля первую из своих «Белых книг» с клеветой на организацию выборов 1977 года. Мы во «Флэшмане» усиленно работали над отцовским опровержением грязных измышлений военных. Подготовленные нами материалы мы собирались предъявить Верховному суду. Трудно было разбирать отцовский почерк на листках, исписанных им с обеих сторон, но каково было ему писать, голодающему в душной камере в палящую августовскую жару Рамазана! Мы распечатывали написанное отцом, адвокаты относили ему для редактирования, затем мы печатали на машинках набело. Получилась целая книга, которую мы между собой называли «Реджи». Материал отправили в секретную типографию в Лахоре.