Нострадамус - Алексей Пензенский

К августу—сентябрю 1562 года относится переписка Нострадамуса с авиньонцем Франсуа Бераром,[113] фискальным адвокатом папской легации и страстным алхимиком. Будучи моложе Нострадамуса на 25 лет, Берар являлся горячим поклонником предсказателя. В марте, когда Нострадамус был в Авиньоне, он направил ему некое магическое кольцо, чтобы салонский маг изучил его. Религиозные войны и повседневные дела отвлекли друзей от переписки, и лишь 17 августа Нострадамус получил с оказией письмо от Берара, в котором тот просил предсказателя одолжить ему свою астролябию, герметическую книгу и «другие предметы», составить несколько астрологических карт (в том числе и самого Берара), исследовать кольцо, но главное – разрешить ему, Берару, принять участие в оккультных изысканиях пророка. Тот ответил своему адепту длинным письмом на латыни, которое в конце августа сам отвез в Авиньон и из которого бедный Берар не понял ничего. Адвокат-алхимик пригласил Нострадамуса в гости, чтобы вручить ему плату за исследование и, видимо, позаниматься вместе натурфилософией. Что было дальше – неизвестно.

Письмо Нострадамуса Берару сохранилось; помимо туманных рассуждений о волшебных свойствах кольца, в нем содержатся любопытные алхимические сведения, в частности – рецепт пресловутого «эликсира жизни». В «Альманахах» и «Пророчествах» Нострадамус решительно отвергал алхимию как преступный промысел (в XVI веке большое число алхимиков было подвергнуто наказаниям разной степени тяжести за подделку и порчу монеты). Однако в реальности его отношение к этой науке было более сложным. Подобно тому как астрологи в тогдашнем общественном и научном сознании разделялись на шарлатанов и натурфилософов, алхимия в высшем своем проявлении была призвана помочь человеку в исследовании природы, в том числе и в медицинских целях. «Эликсир жизни» Нострадамуса – именно из этого натурфилософского ряда. Его рецепт написан акростихом, первые буквы строк которого образуют слово NOSTRADAMES. Последовательность действий по синтезу эликсира такова: в реторту помещается очищенное серебро, руды, содержащие цинк и медь, миртовое масло, молибденовые опилки и сера. Затем сосуд герметично закупоривается и подвергается термической обработке на сильном огне, раздуваемом мехами; в качестве топлива используется виноградная лоза. Результатом должно стать жидкое золото, каковым следует поить принцев, королей и императоров для продления жизни. По-видимому, в результате этого совместного кипячения металлов и руд в масле получались нерастворимые в воде оксиды и сульфиды, действительно напоминающие мелкодисперсное золото в масляной взвеси,[114] – соединения для организма столь же безвредные, сколь и бесполезные.

Следует отметить, что Нострадамус ездил в Авиньон вместе с сыном Сезаром, который впоследствии утверждал, что своими глазами видел труп казненного 9 сентября Перрена Парпаля.[115] Возможно, что вместе с письмом предсказатель отвез в Авиньон рукопись своего альманаха на 1563 год. Лион, где обычно печатал свои книги Нострадамус, был в руках протестантов, и ему пришлось обратиться к авиньонскому издателю Пьеру Ру. В свое время тот выпустил памфлеты «Французского Геркулеса» и Лорана Виделя, однако теперь он с радостью взялся за печатание альманаха Нострадамуса; и автор, и книгоиздатель перед лицом религиозной смуты приноравливались к обстоятельствам.

В 1562 году ярый кальвинист Конрад Бадий опубликовал очередную сатиру на Нострадамуса:

Я забыл сказать вкратце,Что он бурлит рифмами, как кипящая смола,Но для служителя заутрениОн слишком плохо строит женские рифмы.Его стихи – как стременные ремни:Чересчур короткие спереди и длинные сзади,И рождены под тем горизонтом,Где нет ни смысла, ни разума.Так что этот ученый Гомер,Кажется, сын глупой матери,Которая когда-то рифмовала во снеИли, скорее, спала, рифмуя.[116]

Бадий явно не знал о том, что объект его критики был причислен толпой католических фанатиков к числу гугенотов и чуть не лишился из-за этого жизни. В определенном смысле Нострадамус оказался между двух огней – жесткого неприятия со стороны протестантов и подозрения католиков. Будучи интеллектуалом-одиночкой, он не мог примкнуть ни к одному из враждующих лагерей и по этой причине получал удары от обоих.

Позиция Нострадамуса была весьма схожа с «верой» Франсуа Рабле, которую автор «Гаргантюа» изложил в сатирическом рассказе об острове, населенном «папеманами» и «папефигами» (то есть теми, кто показал фигу портрету папы). Французскому интеллектуалу XVI века и те и другие представлялись одинаково ущербными, ограниченными в своем интересе к узким вопросам схоластики, казавшимся смешными и незначительными перед лицом Космоса. А поскольку любая ограниченность приводит к злобе, насилию и оскудению разума, то интеллектуал позднего Возрождения считал ниже своего достоинства смешивать религию – как и науку[117] – с политикой и примыкать к тому или иному течению. Историк Джордж Сартон пишет: «Отрадно вспомнить, что Копернику в его расчетах помогал гораздо более молодой человек, Георг Иоахим Ретик, который посещал его и жил с ним более двух лет… Коперник был каноником Фромборкского собора, в то время как Ретик являлся профессором протестантского Виттенбергского университета. В то время, когда ненависть, отделявшая католиков от протестантов, была горячей, словно адское пламя, старый каноник и молодой протестант-математик жили и работали вместе, словно братья. Наука не просто интернациональна, она почти всегда находится «аи dessus de la melee» (фр.: над схваткой); она объединяет всех людей в величественном труде – поиске истины».[118]

Сочувствие к гонимым протестантам было проявлением гуманности к людям, вся вина которых заключалась в том, что они исповедовали религию, отличную от государственной. Такая симпатия во времена Нострадамуса отнюдь не исключала верности католицизму – во всяком случае, в среде образованных гуманистов. Лозунгом многих из них было: «Я христианин, а принадлежность к той или иной церкви не так важна». Тем более что за религиозными столкновениями чаще всего стояло нечто гораздо более приземленное – борьба за власть и передел собственности.

Конфронтация «папеманов» и «папефигов» привела к кровопролитию, вступавшему в вопиющее противоречие с идеалами христианства, за чистоту которого якобы боролись обе стороны. Нострадамусу и его единомышленникам претила как лицемерная религиозность властей предержащих, в большинстве своем использовавших христианскую риторику для укрепления личного господства, так и наивно-агрессивное кликушество простонародья; в Святую пятницу 1561 года Нострадамус на своем опыте убедился, до каких эксцессов может довести то, что французы называют «верой угольщиков». Вслед за Рабле он мог сказать словами Пантагрюэля: «Я велю проповедовать Твое святое Евангелие так, чтобы оно доходило во всей своей чистоте, простоте и подлинности, ересь же кучки папистов и лжепророков, отравивших весь мир своими чисто человеческими нововведениями и извращенными вымыслами, будет у меня искоренена».