Твоя кровь в моих венах (СИ) - Солнышко Светлана

Джойс…

Ей нельзя было им увлекаться. Никак нельзя. Это было непрофессионально. И это было глупо. Это было самым идиотским ее поступком.

Нельзя упрекнуть ее в том, что она не сопротивлялась! Еще как сопротивлялась. Она пыталась убедить себя в том, что он ей не пара, что он либо преступник, либо неумелый руководитель, либо трус, скрывший правду. Она говорила себе, что он ее противник, он — враг, а не друг. Она напоминала своему сердцу, что сначала нужно все выяснить о нем, а уж потом…

Что — потом? Она и сама не знала.

Ведь если рассуждать логически, то даже будь Джойс ни в чем не виноват, даже — ну, давайте предположим на минуточку, — пусть он, наоборот, герой и пытался спасти Ника, а не погубить, даже в этом случае Джойс совершенно не подходил Есении. Чего только стоит его убежденность в том, что женщине не место на далькосме? Упертый шовинист! Есения плохо представляла себе значение этого выражения, но в старинных книгах так называли идиотов, считающих, что они лучше, чем другие.

Джойса, конечно, нельзя было назвать человеком с неадекватной самооценкой, но, в конце концов, почему он считает, что Есения не сможет быть дальним космонавтом? Неважно, что она, по сути, никогда и не собиралась им становиться, — он все равно не должен считать ее недостойной!

Одно это уже должно было ей намекнуть на то, что им невозможно быть вместе. Но существовали и другие причины.

Конечно, она не собиралась быть дальним космонавтом. И если бы она стала девушкой Джойса… Понятно, что этому не бывать никогда, но если представить на секунду чисто гипотетически… Какое будущее ее ждало? Быть соломенной вдовой? Ждать его десятками лет из космоса? Состариться и умереть, так его больше и не увидев? Или все же дождаться и предстать перед молодым парнем согбенной старухой?

Нарисовав в воображении такую картину, Есения содрогнулась, и ей вдруг стало так жалко себя, и его, и вообще всех, с кем могло такое случиться, что слезы невольно навернулись на глаза и стали вытекать из-под закрытых век.

Ну ладно, а если бы она все же стала дальним космонавтом? Если даже — о, чудо! — ее бы распределили в его команду, и она могла бы быть с ним, — даже в этом случае ничего хорошего не вышло бы. Джойс не умел любить. Джойс не умел чувствовать. Может быть, когда-то давно он и был обычным мальчиком, умеющим смеяться и плакать, злиться, обижаться, восхищаться, совершать необдуманные поступки в порыве чувств, — но это время давно прошло. Есении казалось, что теперь до настоящей сущности Джойса, до его человеческого нутра невозможно добраться. Он словно оброс механической коркой, превратился в киборга. Он почти как Джейн. Та тоже может пошутить или изобразить обиду, но от этого она не становится человеком.

В общем, рассуждая логически, Джойс был самым последним мужчиной во Вселенной, с которым стоило бы заводить отношения.

Но, черт возьми, у нее просто не было шансов! Казалось, что Джойс воплощал в себе все качества, которыми она восхищалась: силу характера, смелость противостоять общественному мнению, благородство, уверенность в себе, которая в свою очередь дополнялась умением признавать свои ошибки. Несмотря на свой отказ от эмоций, он умел прийти на помощь в нужный момент, он мог утешить глупую плачущую девчонку, чья эмоциональность наверняка должна была вызвать у него пренебрежение. Он мог поверить человеку, который совершал заведомо неправомочное действие, не требуя от этого человека объяснений. Он поверил ей в случае с Торнтоном. А она? Да, она тоже верила ему. Есения только сейчас поняла, что уже давно встала на его сторону. Не хотела, но сделала это, несмотря на то что так и не узнала, что случилось с Ником.

Даже подозрения в том, что Джойс мог послужить сознательной или невольной причиной гибели человека, не могли заставить ее относиться плохо к ее командиру.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Если все же в будущем встанет вопрос о его наказании, она будет защищать его всеми возможными способами. Пойдет на подлог и обман, если придется. Пойдет на все, что угодно. Она мысленно посмеялась над собой, представив себя в образе маленькой серой мышки, подпрыгивающей и пищащей перед сворой пристально наблюдающих за ней огромных котов, и пытающейся прикрыть от них не менее крупного и гораздо более невозмутимого кота.

Взвыла аварийная сирена.

«Не буду реагировать. Это не правда. Этого ничего нет».

Джейн начала квакать.

«Мне это кажется, или она реально пытается что-то сказать?»

Джейн начала петь.

— Джейн, если ты мне пытаешься что-то сказать, то я не понимаю, — решила все же отозваться Есения.

Бортовой компьютер разразился такой эмоциональной тирадой, что стало ясно: ситуация из ряда вон.

— Антон, что говорит Джейн?

— Заткнитесь, у меня мозг разрывается от этой какофонии! — завопил Нырок.

И тут же в висок Есении прилетел какой-то предмет. Голова взорвалась болью. Надо все же поднять руку, хоть она и весит килограммов тридцать. Девушка попыталась ощупать больное место. Пальцы намокли. Кажется, кровь.

— Антон!

— Заткнись!

Еще какой-то предмет просвистел над макушкой. Да еще и довольно внушительный. Где Нырок их берет?

Джейн начала верещать.

— Антон! — заорала Есения. — Это не тот, про кого ты думаешь, это Соль. Слышишь? Ответь мне, это Соль! А то я снова заставлю Джейн петь!

— Соль? — раздался слабый голос Антона.

— Да! — радостно завопила Есения.

— Какой октавы?

— Твою мать! — не сдержалась девушка. — Никакой октавы! Я Есения, твой помощник! Скажи мне, что говорит Джейн. Я ее не понимаю! Джейн, скажи ему что-нибудь, что знаешь о нем, приведи его в чувство!

Джейн снова заквакала, потом начала петь. Фальшиво, как показалось Есении.

— Хорошо, хорошо, молчи! — крикнул Антон. — Соль… Я не знаю, кто ты, но Джейн просила сказать, что Штурман пытается изменить координаты.

— Что?!

— Джейн просила сказать…

— Я слышала! — Соль открыла глаза, пытаясь отыскать в рубке первого штурмана, но никакой рубки не было. Было черное пространство, с едва заметными точками далеких звезд, и она одна плыла в бескрайней пустоте, понимая, что никто никогда не придет ей на помощь, потому что невозможно отыскать песчинку на дне мирового океана. Она никому не нужна, никогда и никому не была нужна. Вся команда только вздохнет с облегчением, если отделается от девчонки, которая портит им всю картину. Они оставили ее здесь, в бесконечном космосе. Они избавились от нее. И на многие миллионы парсеков нет ни одной души, никто не протянет ей руку, никто не скажет ей слова, даже слова прощания. Она будет еще какое-то время жить, пока не кончится кислород, но никто не вспомнит про нее…

Такая отчаянная безысходность навалилась на девушку, что она всерьез подумала, не сдохнуть ли ей прямо сейчас. Просто открыть шлем скафандра…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Теплые губы прижались к ее рту.

Она открыла глаза. Бездонная пустота. Закрыла. Попыталась поднять чугунную руку ко рту, ощупала свое лицо. Ничего нет, только что-то липкое стекает от виска к подбородку. Но ощущение не пропадало: чьи-то губы продолжали ее целовать.

— Джойс? — дрожащим голосом прошептала она. — Джойс, это ты?