Триада - Евгений Чепкасов

Но я еще не успел дочитать «Отче наш», когда послышались шаги, и я примолк на полуслове, и забыл горнее, и, зыркнув на дверь, пугливо юркнул в постель. Застыдился! А может, и правильно сделал, что не молился при других, – ведь смеялись бы надо мной, юродивым считали… Нет уж, вру, отмазки леплю – просто струсил, и всё тут.

Потом я пробовал молиться тайком, лежа в постели, но как вам понравится, если в Символ веры, мысленно читаемый вами, внезапно вклинивается чей-то скабрезный анекдот, хотя бы про ту же рыбоньку, и вы вынуждены смеяться? Грех один, да и только. Утренние молитвы я еще кое-как читал, пока одевался и шагал зябкой ранью к нужнику. Но на четвертый день я и вовсе прекратил молиться, даже перед едой, и стал точно таким же поросенком, как и остальные солагерники. И ни разу ведь не вспомнил, что был человеком!

«Да, оскотинился я в лагере, оскотинился! – устало как-то и почти машинально подытожил я. – Вот только с чего я взял, что другие солагерники не молились, – следил, что ли? Так что я был грешником, а кто остальные – не мне решать».

Внезапно что-то крепенько ударило меня по маковке, отскочило, и я, вывалившись из мысленного мира, уставился на румяное райское яблочко, прытко покатившееся по дороге. «Вовремя оно, это яблочко, – со странноватой веселостью решил я. – А то уж и думать не о чем… Откуда вот только?»

– Эй, Ген! – окликнул некто.

«Узнают на улице и закидывают райкой. Популярность!» Я обернулся на голос, саркастически прихихикивая, и беззлобно полюбопытствовал:

– Совсем, что ли, мозги не шурупят?

Валерьев поставил под текстом три снежинкообразные звездочки, подумав не без удивления: «И в рассказе меня, оказывается, Геной зовут. Ну-ну…»

* * *

– Можно было Гену позвать, рыбачка, – сказал Миша, прикрепляя крючки внутреннего купола палатки к алюминиевым дугам. – Всё-таки он нам эту полянку показал.

– По-моему, он был бы здесь пятым лишним: я – с Леной, ты – со Светой, – ответил белобрысый Степа, тоже пощелкивая крючочками.

– Ну, и он бы с собой кого-нибудь взял – здесь можно и вшестером уместиться.

– Звал бы. У меня, например, его телефона нет… Заррраза! – Петелька, прихватывающая перекрестье дуг, никак не хотела застегиваться.

– У меня тоже нет. По ходу, он никому телефона не оставил… Давай помогу.

– Подтяни ткань к дугам, а я застегнуть попробую… Наконец-то! Если телефона не оставил, значит, видеться не хочет. Чего ж ты тогда к нему лезешь?

– Нужен он мне больно – лезть к нему… Просто он прототип…

– Чей прототип? – удивился Степа, разворачивая верхний покров палатки. – Берись за другой край и накидывай сверху… Вот так. Чей, спрашиваю, прототип?

– Черт! Чуть глаз не выколол поперечиной!

– Осторожнее надо. Нащупал на ткани хреновину такую, вроде колпачка? Вот туда поперечину и вставляй. Вставил?

– Вставил. Я рассказ сейчас пишу про вьюношу, который очень похож на Гену. Получается, что прототип.

– И чем же похож? Внешностью, поведением, внутренним миром?

– Ну да.

– Зачем же тогда тебе Гена? Ведь смотри. Внешность его тебе известна. Его внутренний мир – terra incognita, он, насколько я успел его понять, никого туда не пускает. О внутреннем мире можно отчасти судить по поведению, но поведение различно в различных ситуациях, а ситуаций великое множество. Кстати, Гену у костра ты уже видел. А вообще, главное тебе всё равно придется придумывать. Тебе, наверное, даже лучше будет, если ты и вовсе этого Гену больше не увидишь. Тогда прототип не будет давить на героя.

– Теоретик, блин! – усмехнулся Миша. – Ты бы статью написал о природе творчества. А перед ней пустил бы утку, что вот, мол: я – великий писатель, но скрываюсь под псевдонимом. Сейчас, ребятки, я научу вас, как писать надо.

– Да уж, без громкого имени такую статью писать сложно, – согласился альбинос Степа. – Но с другой стороны, Белинский был бездарным писателем и гениальным литературоведом.

– Ладно, Белинский, давай палатку ставить, – примирительно сказал Солев. – Чего там дальше?

– Натягивай петельки по краям и втыкай в них колышки. Бери половину.

– Давай. – Миша взял пучок алюминиевых колышков с крючкообразным верхом и, легко вдавливая их в почву, произнес: – С тобой вообще-то приятно поговорить на отвлеченные темы: сразу чувствуешь, что и сам не дурак. Но теория – одно, а практика – другое, и Гена мне нужен.

– Ну, найдем тебе Гену, раз так. Филфак, второй курс – делов-то… Потом организуем что-нибудь совместное, попробую его разговорить.

– Спасибо, Степ.

– А что, рассказ не пишется?

– Не пишется, чтоб его… Ладно, не буду портить себе настроение. Готово, что ли?

– Вроде бы. Девчонки, оцените!

Лена и Света, занимавшиеся организацией ужина, подошли к палатке и оценили ее положительно, причем Света была более сдержанна, а Лена, по своему обыкновению, попрыгивала и повизгивала от восторга.

– Напоминаю, что палатка Гришина, – сказал Степа. – Так что если мы ее прожжем или порежем, то придется покупать новую. Короче, будьте внимательны.

– Люди, а почему Гриша всё-таки не поехал? – спросила рыженькая Лена.

– Дела амурного свойства, как всегда, – ответил ее любимый альбинос, знающий всё на свете – даже то, как ставить палатку.

– И хорошо: ночью места будет побольше и храпеть никто не будет, – высказался Миша и обратился к Степе: – Пойдем-ка, друг, за дровами, а то стемнеет скоро.

– Пойдем. А вы, девочки, ведите себя прилично в наше отсутствие.

– Это уж как получится, – откликнулась Света. – Идите, мальчики.

Разводя костер, Миша вторично пожалел, что рядом нет Гены. И как это у него получалось с одной спички? Тут уже полрулона туалетной бумаги извел, скоро подтираться будет нечем, а толку нет. Кажется, он кору какую-то использовал вместо бумаги – березовую, что ли, а если берез нет поблизости, тогда есть другой способ разжигания, тоже верный… Вот только какой – забыл… Ну, наконец-то! Разгорелось! Отмучился.

– Предлагаю выпить за старую добрую «Комету», наш лагерь, – произнес Миша, когда все присутствующие были готовы к этому.

Пластмассовые бокалы, всклень наполненные пивом, соприкоснулись, породив тихий, несерьезный, пустоватый, дешевый звук. «А стаканчиками было бы и вовсе беззвучно», – подумал Солев, отпивая первые несколько глотков.

– И как вам показалась «Комета»? Давайте выскажемся по очереди, как – помните? – в ночь перед отъездом, когда в «ассоциацию» играли, – предложил Степа. – Итак, с чем у вас ассоциируется увиденный сегодня лагерь?

– С собакой, которую оставили дачники, – сказала Лена. – Раньше с этой собакой играли, кормили ее, а потом оставили, уехали в город – и она одичала. Мы же видели сегодня такую собаку, Белку, она еще зарычала на нас…

– Грустные у тебя ассоциации, – отметил Степа, внимательно глянув в лицо подруги, которое без привычной улыбки стало совсем другим, – пожалуй, даже некрасивым, но в этой некрасивости было что-то драгоценное, как в барóчной жемчужине. «А она, дурочка, считает, что я ее за веселость люблю!» – подумал он и нежно обнял рыженькую, а та, встрепенувшись и интенсивно заулыбавшись, затараторила:

– А еще лагерь похож на грибной питомник. Вы заметили, сколько там грибов выросло?

– Да, грибов много, – согласился Степа с неприятной лаконичностью. – Кто следующий?

– Давайте я, – отозвалась Света. – У меня всё просто: детский сад, из которого забрали детей. Там же и качели есть, и горка, и грибки…

– Похоже, молодец, – похвалил Миша. – А у меня ассоциация с будильником, у которого кончился завод.

– Он только не звонит или и не ходит тоже? – уточнил приятель.

– Не звонит, и не ходит, и ржавеет потихоньку. Но стоит его завести – и всё возобновится.

– Ну, это и ежу понятно, – сказал Степа. – Отличное сравнение. Сложно говорить после всех: у меня почти такие же ассоциации. Как ни странно, первая ассоциация была с покинутой собакой, даже вспомнился рассказ то ли Чехова, то ли Куприна, то ли Андреева о такой собаке. А может, у всех троих был рассказ о покинутой собаке. От покинутой собаки я перешел к покинутой женщине – не в том плане, что «все бабы суки», а немножко поглубже. Ну, представьте себе: стареющая женщина, последний шанс, вот она и делает с собой всё возможное, чтобы продолжать нравиться, да и влюблена, а это красит, и вот ее всё-таки бросают, и она в течение какого-то месяца опускается: молодильные крема заброшены, макияж стерт, блеска в глазах нет – старуха старухой.

– Супер! – воскликнул Миша.

– И как я тебе без макияжа? – тихо спросила Лена.

– Лучше, чем с макияжем, – тихо ответил Степа и в полный голос продолжил: – Но потом я подумал, что покинутая женщина в моей интерпретации – нечто необратимое, а лагерь оживет на следующий год, и тогда возникло сравнение с паровозом, у которого закончился уголь. Иными словами, это то же самое, что Мишин будильник, но будильник, по-моему, всё-таки лучше.