Зона Справедливости - Евгений Лукин

Следует заметить, что, угодив впервые в переплет, Алексей Колодников сильно поумнел. Кстати, так оно обычно и бывает. Тихий прерывистый вой помаленьку умолк, за железной дверью в коридорах подвала установилась гулкая тишина.

— Оу!.. — призывно донеслось откуда-то из коридора. Глас вопиющего из камеры. — Вите-ок!.. Спишь, что ли?..

— Не… — пришло спустя малое время — поглуше и вроде бы с другой стороны. — Чего ты там?..

— Следователю-то чего петь будем, слышь?..

Ответа долго не было. Витек мыслил. Наконец неуверенно подал голос:

— А не знаем ничего — и все дела…

— Не-э… — сердито отозвался первый, тоже поразмыслив. — Не проканает… Сказку надо… Думай давай…

Алексей, осунувшись, глядел на спящих. Почему-то именно на них, а не на тех, что понуро переминались у стены, так и не найдя, где прилечь.

«Господи… — молился он, напрочь уже забыв свои наивные рассуждения относительно тюремных законов, и готовый стать на колени прямо в черную жижу. — Пощади ты их, Господи… Они ведь уже наказаны… Я не знаю, что они там натворили, за что сюда попали… Но Ты же видишь, ты видишь: вот они… Вот они лежат в этой грязи, им не дают пить, им не говорят, который час… Ты слышишь: их где-то бьют!.. Я понимаю, Господи, я все понимаю… Да, конечно! Кара твоя будет справедлива… Но кто ж тогда спасется — если по справедливости?.. Ну ты же сам говорил, Господи: „Если отыщется во всем городе хотя бы десяток праведников — пощажу этот город!..“ Так неужели же не найдется?..»

Силы, однако, шли на убыль. Все-таки провести сутки то на корточках, то осторожно прислонясь голым плечом к наждачно шершавой лепной стене, да еще с одежкой в руках — задача довольно трудная. Вскоре Колодников стал подумывать: а не разгрести ли ему туфлями грязь вон с того местечка и не пожертвовать ли, ну, скажем, рубашкой?.. В смысле — подстелить и хотя бы сесть на задницу…

Он давно уже не ужасался и не молился — лишь вздыхал временами. Судя по всему, его решили продержать здесь полные сутки с момента задержания. («Очки отобрали?.. — удивился один из товарищей по несчастью, когда Колодников упомянул об этом к слову. — Вообще-то очки отбирать не положено… Чем-то ты их, слышь, достал, ментов-то…»)

Тупая усталость съела все остальные чувства, и Алексей, бродя вдоль стены, вяло прикидывал, сколько ему еще осталось до звонка. Наступление дня ознаменовалось тем, что узников принялись выкликать по фамилиям и партиями увозить к судье. На их место, впрочем, тут же стали прибывать новые лохи, не сообразившие вовремя пнуть мента в яйца — и давай Бог ноги! Алексей, к тому времени сам уже став старожилом камеры, осведомлялся у новичков, который там снаружи час, и даже кое-что разъяснял в смысле юрисдикции.

Потом внезапно забрали и куда-то увезли двоих «лежачих», заподозренных ночным патрулем в употреблении наркотиков, и Колодникову посчастливилось: успел занять место с краешку. Постелил на присохшие к полу обрывки газет куртку, рубашку, свитер — и тут же провалился в сон.

Сон был нехорош, хотя в связи с внезапностью пробуждения Алексей его, можно сказать, не запомнил. Память сохранила лишь малый фрагмент сновидения: цементные комки, которыми облицованы стены камеры, вдруг начинают обретать смысл, и в них проступают человеческие черты. Стена как бы сложена из тесно пригнанных друг к другу лиц, и Колодников, отчаявшись, доказывает целому и невредимому Сергею Григорьевичу, что нельзя здесь устанавливать компьютеры, потому что смотрят же! Отовсюду смотрят! Со всех четырех стен… «Да никто на тебя не смотрит!.. — сердится бывший замполит. — Им и смотреть-то нечем!..» Колодников приглядывается и замечает, что у отлитых из цемента лиц плотно закрыты глаза. Это и не лица даже — это страдальчески искаженные посмертные маски…

Вот, собственно, и все, что запомнилось. А потом пришла полночь — и разбудила.

Пронзительный человеческий крик (или точнее — крики, слившиеся воедино) был настолько страшен, что Колодников тоже закричал — причем раньше, чем проснулся… Каким-то образом он уже знал, что случилось, — он знал, что незримая безжалостная сила, выплеснувшись из ночной арки, дотянулась до их подвала…

Если раньше камера напоминала четвертый круг Дантова Ада, где более или менее спокойно тонут в зловонной теплой грязи чем-то там провинившиеся при жизни грешники, то теперь это был, скорее, девятый ров восьмого круга, полный неистовства, злобы и боли. Ров, где вооруженный отточенным мечом бес наотмашь наносит осужденным на вечные муки душам глубокие ужасные раны.

— Менты… — хрипел сосед, корчась и марая постеленную на газеты одежду кровью, обильно льющейся из-под прижатых к лицу пальцев. — Менты… поганые… Так, да?.. Ну, бейте! Бейте, суки!..

В замкнутом пространстве парилки метались, давя друг друга и причиняя себе все новые мучения, обезумевшие от внезапной боли люди. Один лишь Лыга, лежащий на лучшем месте у стеночки, сохранял спокойствие. Под ребром у него, чуть выше наколки, изображавшей оскаленного хищника из породы кошачьих, и возле соска виднелись две свежие и глубокие ножевые раны — обе, судя по всему, смертельные.

— Откройте!.. — Кто-то из более или менее уцелевших уже вовсю колотил то кулаками, то пятками в железную дверь. — Откройте, гады!..

В ответ из коридора неслись точно такие же вопли и грохот гулкого металла.

Потом все вдруг опомнились на секунду и слегка притихли, очумело оглядываясь. В углу кто-то утробно выл и катался по полу, мешая кровь с черной жижей.

— Что… Что это было?.. — просипел сосед, отнимая руку от рассеченного лба. — Взрыв, что ли?..

Колотившийся в дверь сгоряча саданул ее разбитым плечом и, взвыв, ополз у порога.

— От-крой-те!..

— Некому… — выдавил, глядя на него в ужасе, Алексей. — Некому открыть… Ментов… тоже… накрыло…

— Откуда знаешь?.. — прохрипел сосед. Потом вскинулся и уставил на Алексея изумленный вытаращенный глаз. На месте второго глаза у него было какое-то кроваво-черное месиво. — Постой-постой… — задохнувшись, с угрозой выговорил сокамерник. — А ты что это целенький?.. Тебя что ж, не тронули?..

— Ну да, не тронули!.. — плачуще выкрикнул Колодников, спешно хватаясь за скрытое брючиной колено. — Чуть ногу не перебили — встать не могу!..

Скривился, как от боли, и, опасаясь полностью перенести вес на, якобы, поврежденную ступню, с кряхтением поднялся с пола…

Глава 16

На огражденном проволочной сеткой асфальтовом пустыре позади бывшего здания «ДОСААФ» средь бела дня натаскивали омоновцев на разгон демонстрации. Рослые кряжистые парни в бронежилетах поверх синевато-серой камуфлы, в высоких шнурованных ботинках и в красных беретах, нахлобученных прямо на черные наголовники с единой овальной прорезью для глаз, стояли до поры вольно и лишь переминались лениво, отчего длинная неровная шеренга легонько колыхалась. На поджарых задницах нежно позванивали привешенные к ремням наручники.