Канал имени Москвы - Аноним
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Шатун! Шатун! Всё в порядке? Открой, Шатун!
Босс не отозвался. Но было что-то другое, отчего у вовсе не впечатлительного Фомы по спине пробежал колючий холодок. Глухие голоса. Настойчивые и то ли смеющиеся, издевающиеся, то ли подбадривающие. Шатун словно беседовал с кем-то, и ему отвечали в помещении, где уже вторые сутки он находился в одиночестве. С кем-то, пришедшим с этой невозможной праздничной музыкой.
— Шатун, открой! Помощь нужна?!
Тишина. Нет ответа.
— Шатун, скажи хоть что-нибудь.
Нет ответа. Ни стонов, ни маршей. Или… Фома вдруг понял, что за этой дверью действительно творится что-то очень неладное. И надо немедленно связаться с Раз-Два-Сникерс. Потому что только она сейчас способна решить, как надо действовать. Взламывать дверь, подставляясь под гнев Шатуна, а возможно, и кое-чего похуже, ждать ли, отключать станцию, и вообще что делать? Любое неверное движение может означать катастрофу. Фома полагал, что они все вместе смогут — для его же блага! — справиться с боссом, тем более что Шатун всегда выходил с «Комсомольской» сильно ослабленный, хоть и какой-то прояснённый. Но для этого нужна санкция Раз-Два-Сникерс.
Фома вернулся в караульное помещение. Ему немедленно обеспечили телефонную связь с Длинным бьёфом. Однако лодка Раз-Два-Сникерс уже покинула шлюз № 2.
— Что будем делать? — спросили у Фомы.
Теперь ближайший телефонный аппарат может быть на промежуточной станции, но туда Раз-Два-Сникерс, скорее всего, не зайдёт. Значит, в лучшем случае Дмитров. И Фома принял осторожное, но единственно верное решение.
— Ждать, — коротко ответил он.
5
Хардов сидел в одиночестве на нижней ступеньке лестницы у самой воды и казался полностью погружённым в свои мысли. Фёдор подошёл к нему и тихонечко сел рядом. Невзирая на то что они покинули Дубну уже с месяц назад, это была только вторая его ночь на канале. И так же, как и предыдущая, она оказалась полна звёзд. Фёдору нужно было столько всего сказать Хардову, но он боялся и не знал с чего начать. Гид первым нарушил молчание.
— Что происходит между тобой и Евой? — не поворачивая головы, спросил он.
— Ничего, — растерялся Фёдор. И смутился: он ожидал чего угодно, но только не разговора о Еве.
— Я должен доставить её к жениху в Пироговское речное братство, — сказал Хардов.
— Я слышал.
— И я сделаю это. Чтоб не было никаких сомнений.
— Понимаю.
Хардов взял небольшой плоский камушек и бросил его в воду. Прежде чем утонуть, камушек бойко запрыгал по поверхности.
— Я к тому, что, возможно, ты её больше никогда не увидишь, — сказал гид.
— Ладно, — кивнул Фёдор, но это слово оставило во рту прелый, горький привкус.
— Иногда кое-чем приходится жертвовать, друг мой. — Хардов отыскал на ступеньке ещё один подходящий камушек.
— Для чего? — сказал Фёдор. Его короткой, низкой и какой-то очень нехорошей усмешки Хардов, скорее всего, не заметил.
— Для чего? — задумчиво повторил гид. — Честно говоря, что-то в таком духе я и ожидал от тебя услышать.
И он снова швырнул камешек в воду. Раздалось несколько плесков, и всё затихло. А потом где-то очень далеко послышался ещё один всплеск.
Фёдор посмотрел на тёмную воду: круги от камушка ещё не разошлись, и свет от месяца покачивался на поверхности.
— Нет, я понимаю, долг и всё такое, — сказал Фёдор.
И, пожав плечами, прикусил губу.
— Именно из-за этого, «всё такое». — Хардов наконец посмотрел на юношу. — Ты можешь поступить, как легко. Тебе действительно так и будет. Первое время. Но только, друг мой, совсем скоро эта невыносимая лёгкость раздавит тебя. Опустошит и выкинет, раздавленного и больше ни к чему не годного.
Фёдор помолчал. Потом спросил:
— Я вас сильно подвёл? Ну… на болотах?
— Не сильно. — Рука Хардова стала нащупывать следующий камушек, затем застыла; гид пожал плечами. — Мы успели выйти к Ступеням вовремя, так что всё в порядке.
— А мне кажется, не всё в порядке. Мне кажется…
— Кажется — крестись! — рассмеялся Хардов. — Это дурацкая пословица, но, прости, здесь она подходит.
Фёдор отвёл взгляд, наблюдая, как гид запустил третий камушек, а затем пристально посмотрел на Хардова.
— У меня есть невеста в Дубне. Вероника. Так её зовут.
Так что с этим проблем не будет.
— А вот это неверно, — негромко, но жёстко произнёс Хардов. — У тебя нет невесты. Я видел, как она с тобой поступила. В трактире. Был там.
— И что?
— Не прячься за фальшивые обязательства. И не путай их с долгом. Не стоит подменять одно другим.
Фёдор отвернулся и, словно огрызаясь, пробубнил:
— Ничего я не подменяю.
Хардов ему мягко улыбнулся:
— Одно продиктовано трусостью, для другого требуется мужество. Прости за пафос, но я тебя видел, знаю. Внутри тебя этого достаточно. Но чтоб это принять, тоже требуется мужество.
— А вы ведь всё равно не знаете ответа на вопрос, — вдруг сказал Фёдор.
Брови Хардова еле заметно поползли вверх. «Он всегда был таким, — подумал гид. — Внутри него кремень. И… упрямство».
— На какой же? — поинтересовался Хардов.
— Для чего всё это.
Гид кивнул; когда он заговорил, голос его показался не то чтобы усталым, а, может, чуть печальным:
— Очень скоро каждому из нас предстоит ответить на этот вопрос. Я знаю, какой дам ответ. Надеюсь, что знаю, и надеюсь, что не ошибусь. Скоро и ты узнаешь. — Хардов легко коснулся груди юноши. — Ответ внутри тебя.
Снова раздался этот плеск в ночи, только теперь значительно ближе. Было в нём что-то тревожное и угнетающее одновременно.
— Идём, — поднимаясь, сказал Хардов. — Он уже рядом.
* * *— Капитан, — позвал Хардов, — я думаю, мой друг Ваня-Подарок уже сообщил вам, для чего мы здесь.
— Команда всё знает, — согласился Матвей-Кальян.
— Хорошо. Тому, кто пожелает, завяжут глаза. Если такие есть, об этом надо сказать сейчас.
Кальян обдумал услышанное и снова кивнул:
— Э-э, мы тут поговорили… В общем, конечно, парни напуганы, но никто не хочет пропустить представление.
— Это не представление, Матвей.
— Нет таких.
— Хорошо. Это продлится недолго. Все, кроме меня, находятся в лодке. Ева в каюте. Никто, кроме меня, ничего не говорит. Ничего, Фёдор. Последствия могут быть самыми непредсказуемыми. И пока длится сделка, никто не смотрит Перевозчику в глаза. Я вас не пугаю, но спрашиваю ещё раз: есть те, кто передумал, кому понадобится повязка?
Повисшее молчание оказалось коротким.
— Я думаю, что скажу за всех, — произнёс Кальян. — Мы с тобой, Хардов. Может, сейчас и не время, а по мне, так самое время: хочу сказать, что я не ошибся с выбором, не ошибся в нанимателе ещё там, в нашу первую встречу. Мы с тобой, Хардов. Наши глаза принадлежат нам, и мы хотим видеть то, что, возможно, больше никогда не увидим. Каким бы оно ни было. С тобой, Хардов, до самого конца. И по контракту, и, — здоровяк постучал себя кулаком по грудной клетке, — по тому, что внутри. До конца.
Хардов кивнул. Короткий отблеск благодарности в его взгляде уже прошёл, когда он подумал: «Не зарекайся, капитан. Никто не знает, что нас ждёт в конце».
* * *И стало вдруг очень тихо. Лёгкая рябь на поверхности воды разгладилась. Поверхность сделалась ровной и бездвижной, словно тёмное зеркало. Фёдор посмотрел на другой берег и не увидел его. И не увидел тумана. С той стороны нависла тьма, вбирая в себя, поглощая привычные очертания. И на какое-то мгновение юноше показалось, что они и не на канале уже вовсе, а у каких-то совсем других вод, и что привычная география больше не действует.
«Дурацкие мысли». — Фёдор нахмурился.
Но эта тоскливая темнота притягивала его. Словно она скрывала что-то гораздо худшее, чем чудовища, таящиеся в тумане гиблых болот, словно она скрывала то, что в ней ничего нет. Вообще ничего.
— Дурацкие мысли, — прошептал юноша, крепко сжимая кулаки.
А потом тьма развеялась. Противоположного берега по-прежнему не было. Лишь канал снова пришёл в движение. Он будто превратился в широкую реку и медленно катил мимо свои мерцающие воды.
К ним двигалась лодка. Фёдор снова сжал до боли кулаки. Он уже видел эту плоскодонку. И видел кормчего. Только даже самое склонное к веселью воображение не нашло бы здесь ничего комичного. Лодка была древней всего, что когда-либо доводилось встречать Фёдору, ветхой, словно деревья, из которых её построили, давно уже стали пылью, навсегда исчезнув из памяти людей. И о её размерах нельзя было сказать — огромная она или маленькая. Но ещё древней своей лодки был кормчий. Его мрачное, всё в глубоких морщинах лицо излучало торжествующий ужас, за которым совсем рядом прятался безнадёжный неподвижный покой.