Дело инопланетян - Рон Хаббард

Далее откинуть простыню мешал стяжной ремень. Он набросил верхнюю часть простыни снова мне на грудь. Затем перешел к заднику кровати и, как и сестра Билдирджина, приподнял конец простыни и заглянул под нее.

— Замечательно, — сказал он. — Вы просто молодчина.

«О мои боги, на что это они там смотрят?» — встревожился я. Знакомый уже с Кроубом, я пришел в ужас.

— В чем это я молодчина? — взвизгнул я.

— Возьмите зеркало, — обратился он к медсестре.

А та уже держала его. Она поднесла зеркало к моим коленям и приладила там. Молодой доктор Прахд поднял простыню с видом театрального распорядителя, представляющего публике новую пьесу.

Я посмотрел в зеркало.

Мне чуть не стало дурно.

Я посмотрел снова и заорал:

— Вы меня в лошадь превратили!

— Нет, нет, — сказал он с профессиональным спокойствием. — Это вполне нормально. Вы так привыкли к тому, что у вас одно яичко отсутствует, а другое втянуто в тело, что вам теперь нормальная мошонка и действительное наличие яичек может показаться странным.

— Но длина-то, длина этого! — взвизгнул я.

— Султан-бей, — пустился в объяснения Прахд, — вы, кажется, не доверяете мне. Кожа у вас вся новая, все ваши прежние неправильно сросшиеся кости приведены в порядок, все ваши жизненно важные органы пролечены. И хоть велико было искушение, но я даже не изменил вам лицо: удалил только бородавки и шрамы. Просто будете выглядеть чуть помоложе и посвежей. Вы все еще не очень-то красивы, так что не тревожьтесь.

— Да нет же, нет! — крикнул я. — Я о громадных гениталиях! — Я все еще видел их в зеркало и был в ужасе.

— О, это… — затараторил Прахд. — Неужели вы никогда не мылись под душем с другими мужчинами? Вы, должно быть, ужасно ненаблюдательны. Для вашей родины такой размер, как десять дюймов в состоянии эрекции, не слишком велик. У многих на Земле они той же величины — даже больше. Уверяю вас, ваш прежний размер в один дюйм чересчур мал.

— Знаю я вас, целлологов! — вскричал я. — Вы не могли удержаться, чтобы не сотворить чего-нибудь странного!

Прахд тщательно обдумал мои слова. Затем откинул с лица прядь волос цвета соломы.

— Да нет же, нет. Конечно, вы, возможно, почувствуете себя более энергичным. Ваш мышечный тонус улучшится.

— Вам меня не одурачить! — крикнул я. — Вы, уж точно, сделали что-нибудь этакое… особенное! Я просто уверен!

Он снова задумался. Потом что-то, кажется, вспомнил. Перевел на меня пренебрежительный взгляд ярко-зеленых глаз.

— Ну конечно. Катализатор. Очень было сложно разобраться во всех этих нервных окончаниях на первом яичке после выращивания его из набора генов. Другое же я действительно немного передержал в ускорителе роста. Но оно будет вырабатывать не более полпинты семени.

— Что? — заорал я.

— Но ведь это, — рассудительно продолжал он, — не более того, что выбрасывает за один раз лошадь.

— Я так и знал! — запричитал я, чуть не плача. — Я так и знал! Вы превратили меня в лошадь!

— Нет, нет, нет, — успокаивал он меня. — Это совершенно человеческий орган. У вас будет совершенно человеческое потомство. Ну же, Султан-бей, вам следует мне доверять. Лошади совсем не модны. У них этого вполне достаточно. Вы теперь обладаете всем необходимым для достижения успеха как мужчина. Разумеется, у вас, возможно, возникнет побуждение делать это немного чаще, чем прежде. И, вероятно, вы сможете делать это не один раз за ночь. Но, честное слово, я просто уверен, это вам вполне придется по душе.

— О мои боги! — зарыдал я. — Теперь, уж точно, вся моя личность изменится.

— Как это так? — Ярко-зеленые глаза так и раскрылись в изумлении.

— Вот так, — всхлипнул я. — Спросите моего земного психолога. Все, что представляет из себя личность, это производное от клеток. У нас есть побуждения. Они идут от рептильного комплекса в мозгу, от сетчатой формации (Одни из наиболее эволюционно древних структур мозга (Примеч. ред.)) и от «ид» — области подсознательных инстинктов. А все это состоит из клеток Вы изменили мои клетки, а значит, и весь мой характер.

— А-а, — протянул он. — Как бы мне хотелось, чтобы именно в вашем случае это было правдой. К сожалению, вы просто излагаете суеверия, относящиеся к невежественному примитивному культу: таковой отыщется на многих отсталых планетах. Людей стараются уверить в том, что характер — вещь врожденная и передается по эволюционной цепочке, или еще в какой-то подобной чепухе. В некоторых колдовских культах доходят даже до того, что говорят, будто человек целиком является результатом своей клеточной наследственности и поэтому неизменяем. Так они оправдывают свою неспособность формировать характер. Когда их пытаются привлечь к ответственности за создание тем самым криминального общества, они лишь бойко говорят в ответ: «Человек — всего лишь производное собственных клеток». Это прикрывает тот факт, что они сами чересчур невежественны и преступны, чтобы формировать характер и учить, как отличать правду от неправды.

Нет, Султан-бей. Если бы вся жизнь объяснялась только клетками и железами, я был бы богом, разве не так? А я не бог. Я всего лишь бедный целлолог, не получающий зарплаты, но все же делающий свою работу, и даже без «спасибо» от своего начальства — но подозрения не заслуживающий.

Он отпустил простыню. Посмотрел на меня.

— Очень это печально, что личность нельзя изменить простым перемещением нескольких клеток. Особенно в вашем случае. Но, — и он смело улыбнулся, — делаешь то, что можешь, чтобы облегчить боль и сделать людей счастливей. И я очень надеюсь, что возросший у вас потенциал активности не будет иметь печальных последствий для других или для этой планеты. — Он просиял. — Что ж, все прошло успешно. Можете подняться и уйти, когда пожелаете.

Подавая пример, он вышел за дверь.

Медсестра Билдирджина стала подметать пол и прибираться в комнате. Кажется, она пребывала в добром расположении духа, но, очевидно, для нее такое состояние было слишком спокойным. Она подошла к радио, висящему на крючке, отсоединила наушники и включила радиостанцию с модной поп-музыкой.

— Эй! — обратился я к ней, к этому часу уже досыта наслушавшись «Ты — чудище мое». — Он сказал, что мне можно уходить. Расстегните ремни и дайте мне вылезти отсюда. Где моя одежда?

— Одежда? — Она быстро удалилась и вернулась с мешком для хранения ненужных частей тела. На нем очень четко на волтарианском языке было написано: «Для переправки без запаха». Она сунула его мне.

Я не мог его взять. Руки мои все еще стягивали ремни. Мешок выглядел что-то уж больно тощим, чтобы там могла быть одежда.

— Это не то, в чем я сюда прибыл!

— О, костюм и пальто нам пришлось выбросить. Они были в каком-то соусе. Ботинки, носки и шляпу мы тоже выбросили. Тут только бумажники и документы.

Я взглянул на нее: глаза-то у нее, может, и красивые, но сама она, несомненно, тупица! Я решил набраться терпения. Что мне оставалось делать, лишенному подвижности?

— Послушайте, медсестра. Мне нужна одежда, что бы выйти из больницы. Через это окно мне видно, что на улице очень холодно. Дует, ветер. Я не могу выйти совсем неодетый.

Она это поняла.

— Поэтому, — продолжал я, — как добрая, милая, невинная девушка, коей вы и являетесь на самом деле, пожалуйста, сходите в кабинет, позвоните моему другу, таксисту, и попросите его привезти мне какую-нибудь одежду.

Это до нее дошло. Она удалилась. Минут через десять вернулась назад.

— Я звонила ему. — Она несла с собой разовый комплект из банного халата и тапочек. А все-таки котелок у нее варил.

Она положила халат и тапки на другом конце комнаты. Потом встала и все чего-то глядела на меня.

Наступило неловкое молчание. Не нравилось мне выражение этих черных глаз. Даже лучшие из женщин — предатели, каких свет не видывал. Что бы она сейчас ни замышляла, нужно было отвлечь ее внимание.

— Эту операцию спровоцировали вы, — сказал я.

Я ожидал, что она станет это горячо отрицать. Но она согласилась:

— Да, разумеется! Всякий, кто дважды остановит девушку на полпути к наслаждению, является сексуально холодным человеком. Такому ни за что не оценить более изысканные удовольствия жизни. И при первом же намеке с моей стороны доктор Мухаммед сразу же приступил к делу. Но я совсем не уверена, что мы довели его до конца.

Эти черные глаза горели слишком ярко!

— Думаю, — продолжала она, — что мне следует убедиться.

В моем сердце шевельнулась тревога, заставив его забиться сильнее. Она смотрела точно так, как смотрят женщины, у которых на уме какая-то коварная хитрость.

— Ну а для этого существует только один способ, — закончила она.