Орден Сталина - Алла Белолипецкая

– Что бы ты там ни задумал, – сказал Михаил, – не рассчитывай, что ты свой план будешь исполнять один. Хочешь ты этого или нет, а я отправлюсь вместе с тобой.

– Нет, – Скрябин покачал головой, – нужно, чтобы ты прикрыл меня, остался здесь. – Он повел рукой, указывая на помещение библиотеки, где они с Михаилом почти неотлучно проводили свое время. – В субботу я не приду на практику, однако должно создаться полное впечатление, что я здесь был.

– И как, по-твоему, я такое впечатление создам? – вопросил Миша.

– Ну, – Коля усмехнулся, – в НКВД найдутся для этого технические средства.

Однако в тот же день, после захода солнца, Николай Скрябин вместо «технических средств» занялся какой-то непонятной чертовщиной. Результатом его занятий стало то, что поздней ночью он выбрался из своего подъезда, держа под мышкой холщовый мешок с небольшим по размеру содержимым. Отойдя от дома на порядочное расстояние и отыскав в чужом дворе мусорный бак, Коля воровато огляделся по сторонам и забросил в него свою ношу. А потом, отряхнув ладони, торопливо зашагал прочь.

В мешке, который он выбросил, был белый персидский кот: на вид – спящий, на деле – без признаков жизни. Выглядел он почти точной копией Вальмона, с одною лишь разницей: пушистый хвост торчал у него из середины живота, наподобие необрезанной пуповины.

9

«Вот он – ад, – только и подумал Коля, не решаясь ни выключить фонарик, ни отвести взгляд от наползавших на него призраков. – Да и где ему быть – аду, как не здесь…»

Однако часть его сознания мгновенно оспорила такое умозаключение. Для того чтобы попасть в преисподнюю, нужно было как минимум умереть. Коля же точно знал, что он всё еще жив: пульсирующая головная боль, жжение и мелькание в глазах не давали ему забыть об этом.

Помнил он и о другом: ему следует находиться совсем не здесь. План его вот-вот мог рухнуть.

– Я должен отгородиться, – прошептал Николай, зажмурился и, пренебрегая завываниями призраков, принялся за работу.

Он мысленно двигался по кругу и возводил вокруг себя сияющую стену: нечто вроде широкой трубы, сужавшейся кверху. Даже с закрытыми глазами Скрябин видел, что каждый созданный (визуализированный) им участок стены наталкивается на скопище призраков, которые хоть и перемещаются назад – за полосу света, но делают это с крайней неохотой. Раза два или три Коля испытывал ощущение, что визуализации его не суждено будет завершиться: так сильно было противление фантомов. Но нет: он всё-таки достроил светящийся конус и завершил его остроконечной, как шляпа звездочета, вершиной.

Тотчас гул голосов вокруг Николая – не умолк, но очень основательно стих, как стихает шум улицы, когда мы захлопываем окно. Приоткрыв глаза, Скрябин сам в первый момент не поверил тому, что увидел: так причудлива и фантастична была эта картина. Его фонарь по-прежнему горел, но теперь его свет, во-первых, многократно усиливался, словно отражаясь от зеркала, а во-вторых, не распространялся дальше конического заслона, смыкавшегося у Коли над головой – заслона не менее реального, чем позаимствованный у мертвеца пиджак.

За пределами светового колпака мрак по-прежнему был заселен тысячами беспокойных обитателей, которые при иных обстоятельствах вызвали бы, несомненно, глубочайшее сострадание у Николая Скрябина. Но теперь ему было не до того, чтобы жалеть их. Чистая радость посетила его; Коля тотчас ее устыдился, но от этого она не прошла. Юноша понял, что для несчастных духов, энергетических останков тех, кто умер здесь или где-то поблизости, – он теперь недосягаем. И он двинулся вперед – почти побежал, огражденный сияющим куполом.

Колина визуализация, правда, имела небольшой – крохотный, можно сказать, – побочный эффект: световой конус распространял вокруг себя волнообразные, струящиеся воздушные потоки. Они были немногим сильнее обычных сквозняков, гулявших по лубянскому подвалу, но этих воздушных волн оказалось достаточно, чтобы горка пудры, оставленная Скрябиным возле секретной двери, начала осыпаться, как песчаная скульптура на пляже. А затем чуть более сильное колыхание воздуха разметало ее бесследно.

Глава 9

Казнь

11–12 июля 1935 года.

Ночь с субботы на воскресенье

1

Поразительное дело: в ночь накануне Петрова дня Анне удалось уснуть. И это при том, что дьявольский подарок Григория Ильича – дар предвидения – оставался при ней, и она точно знала, что в эту ночь должно случиться. Спала она минут двадцать, не больше, но за это время ей приснился сон: самый отчетливый, и оттого – самый страшный из всех, какие ей доводилось видеть в жизни.

В этом сне ей привиделось ночное московское метро, где она успела-таки побывать – до того, как отправилась в тюрьму НКВД.

Анна узнала станцию «Охотный Ряд», которая во мраке напоминала не подземный дворец, а роскошный, полный византийского великолепия мавзолей – этакую царскую усыпальницу. Расположенная на перекрестке трех первых радиусов метро, врытая в землю практически под самым Кремлем, станция эта по непонятной причине стала местом встречи двух престранных субъектов.

– Вальпургиева ночь! – с притворной патетикой воскликнул один из них и воздел руки к темному потолку. – До чего же вы любите все эти символы!.. А ведь большинство из них ровным счетом ничего не означает.

Анна тотчас поняла, что события в ее сне происходят в ночь с 30 апреля на 1 мая, то есть – за две недели до официального открытия первой линии метрополитена, которое состоялось 15 мая 1935 года.

Гражданин, скептически настроенный по отношению к ночи ведьмовских шабашей, был облачен в форму НКВД: гимнастерку цвета хаки и синие габардиновые бриджи с малиновым кантом. Правда, вместо синей фуражки с краповым околышем на голове его красовалась оснащенная фонарем каска, какие носят проходчики метро. Свет фонаря был слабым, желтовато-блеклым, и почти полностью терялся в непроглядном мраке подземелья.

Анна тотчас узнала наркомвнудельца в метростроевской каске: то был Григорий Ильич Семенов.

Другой участник поздней встречи облачился в рабочую блузу прокладчика туннелей, а на голове его тоже присутствовала каска (разве что фонарь на ней горел чуть более ярко). Но, несмотря на столь обыденный наряд, выглядел этот другой куда более экзотично, чем его оппонент. Росту он имел не более одного метра, так что макушка его едва достала бы до пояса сотрудника НКВД, а на лице карлика топорщились неуместные мушкетерские усы. Аналогию с мушкетером усиливало и еще кое-что: лилипут восседал на лошади – маленькой, под стать его собственным габаритам, и плохо различимой в темноте.