Там мы стали другими - Томми Ориндж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты не думал ни о каком постукивании пальцами как о барабанной дроби, пока спустя многие годы не взялся за барабан. А было бы приятно узнать, что у тебя кое-что получается само собой, естественно. Но слишком много всего происходило в твоей семье, чтобы кто-то из них задумался о том, что тебе, вероятно, следовало бы занять пальцы рук и ног, а заодно ум и время, более полезным делом, чем постукивание по всем поверхностям, и помог тебе нащупать собственный путь в жизни.
* * *
Ты готовишься к пау-вау. Тебя пригласили барабанщиком на Большой Оклендский пау-вау, хотя ты уже бросил занятия по игре на барабанах. Ты не собирался принимать приглашение. Не хотел видеть никого с работы, после того как тебя уволили. Особенно деятелей из оргкомитета пау-вау. Но для тебя ничто и никогда не значило больше, чем ощущение того, как этот огромный барабан наполняет твое тело, когда мир исчезает, и остаются только барабан, звук, песня.
Твоя барабанная группа называется «Южная луна». Ты присоединился к ним через год после того, как тебя взяли на работу уборщиком в Индейский центр. Теперь принято говорить «смотритель» или «обслуживающий персонал», но ты всегда считал себя уборщиком. Когда тебе было шестнадцать, ты отправился в Вашингтон, округ Колумбия, навестить своего дядю – брата твоей матери. Он повел тебя в Смитсоновский музей американского искусства, где ты открыл для себя Джеймса Хэмптона. Он был художником, христианином, мистиком, уборщиком. Джеймс Хэмптон станет твоим кумиром. В любом случае уборщик – это просто работа. Она позволяла оплачивать аренду, и ты мог целый день ходить в наушниках. Кому охота разговаривать с парнем, когда тот возится с мусором? Наушники – как дополнительная услуга. Людям не нужно делать вид, будто ты им интересен; на самом деле им неприятно, что ты выгребаешь их мусорные корзины и выдаешь им свежий пакет.
Барабанная группа собиралась по вторникам вечером. Приглашали всех желающих. Но только не женщин. У них была своя барабанная группа, «Северная луна», которая репетировала по четвергам. Ты впервые услышал большой барабан случайно, однажды вечером после работы. Ты вернулся, потому что забыл свои наушники. Уже собирался сесть в автобус, когда обнаружил, что их нет в ушах, как раз когда они нужны больше всего, чтобы скрасить долгий и утомительный путь домой. Барабанная группа играла на первом этаже – в общественном центре. Ты вошел в зал, и в этот момент они запели. Высокие звонкие вопли и завывающие гармонии прорывались сквозь грохот большого барабана. Старинные песни, созвучные старой печали, которую ты всегда хранил в своем сердце, сам того не желая. Тогда в твоей голове вспыхнуло слово «триумф». Откуда оно взялось? Ты никогда не употреблял это слово. Но оно звучало в музыке, помогая пережить эти сотни американских лет, пронести сквозь них свою песню. Это был звук боли, забывшейся внутри песни.
Весь следующий год ты ходил туда каждый вторник. Выдерживать ритм для тебя не проблема. Труднее всего давалось пение. Ты никогда не был болтуном. И уж, конечно, никогда раньше не пел. Даже оставаясь наедине с собой. Но Бобби заставил тебя запеть. Здоровяк Бобби, ростом под два метра. Как объяснял Бобби, такой большой он потому, что родом из восьми разных племен. Их всех пришлось поместить туда, сказал он, показывая на свой живот. У него был лучший голос в группе, спору нет. Он мог брать ноты любой высоты и глубины. И именно он пригласил тебя тогда в группу. Если бы это зависело от Бобби, барабан был бы еще больше, вместил бы в себя всех. Будь его воля, он бы превратил весь мир в огромный барабан. Бобби Большой Жрец – иногда имя попадает в точку.
У тебя низкий голос, как у отца.
– Меня даже не слышно, когда я пою, – сказал ты Бобби однажды после репетиции.
– Ну и что? Это добавляет плотности звуку. Басовая гармония недооценена, – ответил Бобби и протянул тебе чашку кофе.
– Большой барабан – это все, что нужно для басов, – сказал ты.
– Голосовой бас отличается от бас-барабана, – ответил Бобби. – Басовый барабан закрыт. А голос раскрывается.
– Не знаю, получится ли у меня, – сказал ты.
– Голос приходит не сразу, брат, – сказал Бобби. – Наберись терпения.
Ты выходишь из своей квартиры-студии, окунаясь в жаркий летний день Окленда. Окленд тебе помнится серым, всегда серым. Оклендское лето твоего детства. Вечная утренняя хмарь наполняла и день мраком и прохладой, даже когда пробивалась синева неба. Но эта жара, пожалуй, чересчур. Ты быстро потеешь. Потеешь от ходьбы. Потеешь при одной мысли о том, что потеешь. Пот просачивается сквозь одежду в тех местах, где это особенно заметно. Ты снимаешь бейсболку и щуришься на солнце. Наверное, тебе пора принять реальность глобального потепления, изменения климата. Озоновый слой снова истончается, как говорили в девяностые, когда твои сестры заливали свои волосы лаком Aqua Net, а ты давился и нарочито громко сплевывал в раковину, чтобы дать им понять, что ненавидишь это, и напомнить им об озоне, о том, что из-за всяких лаков для волос мир может сгореть, как сказано в Откровении, что наступит второй конец света после потопа, и на этот раз огненный поток сойдет с небес, может, как раз из озоновой дыры, из-за злоупотребления лаками. Да и зачем им понадобилось вздыбливать волосы, накручивать их безумными волнами – ради чего? Этого ты никогда не мог понять. Разве что все остальные девушки делали то же самое. И разве ты не слышал или не читал, что мир каждый год слегка наклоняется вокруг своей оси, так что этот угол делает Землю похожей на кусок металла, и, когда солнце попадает прямо на
