Интервенция и Гражданская война - Василий Галин

И когда пришел их час, солдаты стали мстить за все сразу – и за свои крестьянские и солдатские обиды… ЧКК пишет:

«Позволим себе привести выдержку из удивительно проницательного письма одного молодого капитана, написанного еще в марте 1917 года по поводу отношения к революции и его полку: «Между нами и солдатами – бездонная пропасть. Для них мы есть и останемся «барами». Для них то, что произошло, не политическая революция, а революция социальная, из которой они вышли победителями, а мы – побежденными. Они говорят нам: «Прежде вы были барами, а теперь наш черед барствовать!» Они чувствуют, что пришла пора реванша за века рабства»689. А. Колчак писал: «Обезумевший дикий (и лишенный подобия) неспособный выйти из психологии рабов народ». О революции как восстании рабов говорил и Керенский…

Большевики, на волне стихии придя к власти, для того чтобы сохранить власть, были вынуждены с первых же дней предпринимать отчаянные попытки подавить эту маргализованную, частично организованную стихию и загнать ее в берега. При этом им приходилось не только гасить пожар, но одновременно и, наоборот, разжигать его из-за необходимости принудительными мерами обеспечить снабжение городов и армии продовольствием, вести войну против интервентов и белых армий. И очередная волна «стихии» во время Гражданской войны поднялась с новой еще большей силой. У. Черчилль писал о том времени: «Те же самые картины смятения и напряженных боев повторялись с теми или другими изменениями повсюду, где только сталкивались большевистские и антибольшевистские войска. Убийства и анархия, грабежи и репрессии, восстания и подавления бунтов, измены и резня, слабые попытки вмешаться в неслыханные кровопролития – все это происходило на обширной территории от Белого до Черного моря. Во всей стране никто не знал, что делать, за кем идти. Никакие организации не в силах были противостоять этому всеобщему разложению, жестокость и страх господствовали над стомиллионным русским народом в создавшемся хаосе»690.

Вплоть до конца 1919 г. насилие и жестокость носили не столько организованный, сколько стихийный характер – не большевики вели массы за собой, а сами едва поспевали за массами. И именно в этот «первый период войны – практически в течение всего 1918 г.- в плен обычно не брали, особенно офицеров. Захваченных тут же расстреливали, часто после диких издевательств»691. Только в 1919-1920 гг. постепенно наступило относительное равновесие сил, а в плен белые и красные стали брать лишь с середины 1919 г. Деникин вспоминал: «Только много времени спустя, когда советское правительство, кроме своей прежней опричнины, привлекло к борьбе путем насильственной мобилизации подлинный народ, организовав Красную Армию, когда Добровольческая армия стала приобретать формы государственного учреждения с известной территорией и гражданской властью, удалось мало-помалу установить более гуманные и человечные обычаи, поскольку это вообще возможно в развращенной атмосфере гражданской войны. Она калечила жестоко не только тело, но и душу»692.

После того как большевики укрепили свою власть, с конца 1920 г., они с такой же энергией и беспощадностью стали подавлять крестьянский бунт, остатки «плебейской революции», с какой сама эта крестьянская революция творила насилие и разбой. Если бы в 1917 г. большевики только попробовали встать на пути крестьянской стихии, она бы сдунула большевиков – точно так же, как сдунула Керенского и кадетов. У большевиков было еще меньше шансов, чем у Николая II, Керенского или армии, остановить «крестьянский бунт». Не они создали и разбудили стихию. Они ее возглавили, чтобы, окрепнув за счет нее, потом иметь возможность вогнать стихию в берега. С начала свертывания иностранной интервенции, в конце 1919-го – начале 1920 г., постепенно наступит четвертый этап Гражданской войны. Красная Армия получит возможность перевести часть войск с самоснабжения на тыловое обеспечение, что существенного гасит волну стихийного террора. На фронт начинают приходить кадровые части Красной Армии, сформированные из пролетариата промышленных центров. На этом этапе, несмотря на отдельные вспышки порой чрезвычайного насилия, стихийный террор начинает затухать.

Беспощадная война большевиков с «крестьянским бунтом» стала предметом различных политических спекуляций. Так, Грациози подает ее как войну государства против своего народа; другие говорят о ней как о войне большевиков против крестьянства. М. Бернштам пишет: «Источники насчитывают сотни восстаний (против большевиков) по месяцам сквозь всю войну 1917-1922 годов693. Л. Спирин: «С уверенностью можно сказать, что не было не только ни одной губернии, но и ни одного уезда, где бы не происходили выступления и восстания населения против коммунистического режима». Деникин утверждает, что «таким же всеобщим, стихийным настроением была ненависть к большевикам. После краткого выжидательного периода, даже после содействия, которое оказывали немногие, впрочем, повстанческие отряды в начале 1919 года вторжению на Украину большевиков, украинское крестьянство стало в ярко враждебное отношение к советской власти. К власти, приносившей им бесправие и экономическое порабощение; к строю, глубоко нарушавшему их собственнические инстинкты, теперь еще более углубленные; к пришельцам, подошедшим к концу дележа «материальных завоеваний революции» и потребовавшим себе крупную долю…»694

Достоинством Деникина является то, что, несмотря на пассажи в сторону большевиков, он пытается сохранить объективность и уже на следующей странице пишет об истинных причинах «крестьянского бунта»: «Шесть режимов, сменившихся до того на Украине, и явная слабость всех их вызвали вообще в народе обострение тех пассивно-анархических тенденций, которые были в нем заложены извечно. Вызвали неуважение к власти вообще, независимо от ее содержания. Безвластие и безнаказанность таили в себе чрезвычайно соблазнительные и выгодные перспективы, по крайней мере, на ближайшее время, а власть, притом всякая, ставила известные стеснения и требовала неукоснительно хлеба и рекрутов. Борьба против власти как таковой становится со временем главным стимулом махновского движения, заслоняя собой все прочие побуждения социально-экономического характера. Наконец, весьма важным стимулом повстанческого движения был грабеж. Повстанцы грабили города и села, буржуев и трудовой народ, друг друга и соседей. И в то время, когда вооруженные банды громили Овруч, Фастов, Проскуров и другие места, можно было видеть сотни подвод, запружавших улицы злополучного города с мирными крестьянами, женщинами и детьми, собирающими добычу»695.

В тылу самой деникинской армии депутаты от черноморских крестьян обращались к Коттону1: «Мы не побоялись ваших пулеметов и пушек, которыми вы снабжали Деникина для борьбы с безоружными крестьянами, так неужели вы думаете, что теперь мы, завладев этими вашими пушками и пулеметами, побоимся ваших угроз? Знайте, что мы до тех пор не прекратим борьбы, пока не установим свою крестьянскую власть на всем Черноморье… И никакие иностранцы не смогут помешать нам… Генерал Коттон… был видимо смущен. Привыкнув на территории Добрармии к выражениям почтительной благодарности, он впервые столкнулся и ознакомился с настроениями того русского народа, от имени которого с ним до сего времени разговаривали генералы и бывшие губернаторы дореволюционного режима. Враждебное отношение русских к всемогущим бывшим союзникам было для него полной неожиданностью»696. Одновременно крестьяне Черноморья принимают декларацию: «Большевизм объективно осужден на поражение, грядущая реакция несет с собой старое рабство народу… Города экономически разорены и потеряли свое былое значение. Пролетариат вследствие полного разрушения промышленности распылился и перестал быть грозной ведущей силой первого периода революции. Деревня фактически никем не покорена - она никого не признает. Крестьянство не раздавлено, не деморализовано и не хочет идти ни за черными, ни за коммунистическими знаменами. Овладеть деревней механически невозможно. Отнять «землю и волю» никому не под силу»691.

IКоттон – английский представитель при Добровольческой армии

Здесь непривычную для него объективность демонстрирует И. Бунин, который прямо и непосредственно наблюдал «русский бунт». Он записал в дневнике 5 мая 1919 года: «…Мужики… на десятки верст разрушают железную дорогу (для того, чтобы «не пропустить» коммунизм.- В. К). Плохо верю в их «идейность». Вероятно, впоследствии это будет рассматриваться как «борьба народа с большевиками»… дело заключается… в охоте к разбойничьей, вольной жизни, которой снова охвачены теперь сотни тысяч…»698 Свидетель событий М. Пришвин приходит к выводу: «Крестьянин потому идет против коммуны, что он идет против власти»699. Пристально исследовавший данный вопрос В. Кожинов приходит к выводу: «Объективное изучение хода событий 1918-1921 годов убеждает, что народ сопротивлялся тогда не столько конкретной «программе» большевиков, сколько власти как таковой, любой власти»700.