Кровь и туман (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

То есть, не меня. Аполлинарию, разумеется.

— Помнишь меня? — переспрашивает Антон.

Я киваю, хотя не знаю, как объяснить ему, что конкретно имею в виду.

— Это сложно, — говорю я.

— Сколько тебе лет?

— Скоро будет восемнадцать.

— Ты не можешь меня знать.

Сказанное мной явно никак не хочет укладываться у Антона в голове.

— Я была не собой, когда мы встретились.

Это ещё больше запутывает мужчину. Он трясёт головой. Перекладывает обе катаны в одну руку, второй проводит по волосам. Они у него светлые, что для сирены — не редкость, а дикость. Я думаю о возможных генных комбинациях, которые Христоф мог использовать при создании Антона, и окончательно теряюсь, когда понимаю, что его, кроме крыльев, больше ничего не выдаёт.

— Я не понимаю, — Антон качает головой. — Что ты имеешь в виду?

— Я некоторое время была в теле Аполлинарии… Мне пришлось вернуться в прошлое, и…

Я замолкаю, потому как реакция Антона начинает меня пугать. Он не перестаёт качать головой, отрицая все слова, что я сказала, скажу или только собираюсь сказать. Он не сводит с меня взгляда холодного, почти что мёртвого.

Помещение тренировочного корпуса наполняется запахом металла.

— Вернуться в прошлое, чтобы спасти хороших людей…

Мои попытки не увенчиваются успехом. Катаны падают Антону под ноги, и пока он сам едва ли обращает на это внимание, мой взгляд прикован только к ним. Оружие распадается на части. На слишком много частей — так не должно быть. Я слежу за каждой: они одна за другой проваливаются в пол, внезапно ставший вязким, как зыбучие пески, но липким и жидким, как… мазут.

Что-то толкает меня в грудь. Пока я неестественно медленно падаю назад, я вижу, как Антон улетает прочь на своих широких чёрных крыльях. В одном с ним направлении устремляется взявшийся из ниоткуда огромный чёрный ворон.

Всё вокруг меняется, и вот я падаю с крыши. Чтобы понять, как много осталось до столкновения, я, борясь с ветряным потоком, с трудом, но переворачиваюсь на живот.

Не больше пары метров.

Я распахиваю глаза, когда острая боль пронзает нижнюю челюсть. Подо мной — пол и такой ненавистный мне зелёный ковёр. Ему удалось лишь смягчить падение с кровати, но не свести последствия к минимуму — я ударилась подбородком и прикусила язык, вмиг распухший во рту.

— Слава? — обеспокоенно спрашивает Артур, перешагивая порог моей комнаты.

Он помогает мне подняться, усаживает на кровать.

— Услышал твой голос и решил проверить, всё ли в порядке, — объясняется Артур, хотя я его об этом и не прошу. — В последнее время ты часто разговариваешь во сне.

Чуть помедлив, я качаю головой. Когда боль в языке утихает, я не без труда произношу:

— Я очень устала, Артур.

Сейчас утро, день только начался, и для Артура мои слова едва ли будут иметь хоть какой-то смысл, но я действительно настолько измотана, что думать разумно — это последнее, на что я способна. Порезанная Эдзе ладонь страшно ноет. Клятва скоро приведёт руку в порядок, но останется шрам, происхождение которого мне ещё придётся объяснять каждому любопытствующему.

Особенно родителям. Что же я скажу маме и Дмитрию?

— Это нормально, — говорит Артур. — Середина недели. К четвергу все чувствуют себя ужасно.

— У меня в последнее время одни четверги на неделе.

Артур усмехается, принимая мои слова за шутку, и за это у меня возникает беспредельное желание залепить ему пощёчину. Я буквально умираю, а ему смешно? Что он за брат такой? Но гнев пропадает так же быстро, как вспыхивает. Уже спустя мгновение я напоминаю себе, что сама выстроила между нами стену. Сердиться на Артура за то, что он не может докричаться до меня через неё — глупо.

— Ущипни меня, — я протягиваю Артуру здоровую руку.

Он вопросов не задаёт и мигом выполняет просьбу, заставляя меня пискнуть от боли.

— Спасибо, — вздыхаю. — Значит, я не сплю.

— Всегда рад.

Артур улыбается поджатыми губами. Мне бы хотелось верить, что он когда-нибудь сможет увидеть в моих глазах нечто большее, чем я ему позволяю, но, к сожалению, не все умеют читать между строк.

— Завтракать будешь?

— Разумеется, — киваю я.

— Из кухни пахнет блинчиками.

— Обожаю блинчики!

— Я знаю, — Артур легко толкает меня плечом. — Кстати, вчера спрашивать не стал, поздно уже было, но чего Ванька-то приходил? И почему не остался переночевать, а пошёл домой во втором часу ночи?

— Он приходил поговорить о личном, — произношу я осторожно.

Ведь тот факт, что девушка, в которую он без оглядки влюблён, болеет раком, по-другому никак не назовёшь.

— Что ж, — Артур серьёзнеет. — Любая тема не отменяет того, что, ради приличия, он мог хотя бы заглянуть ко мне и поздороваться!

— Да, — соглашаюсь я. — Ты прав.

Не хочу вспоминать вчерашний конец дня. Не хочу, чтобы перед глазами снова возникало заплаканное лицо Вани и его красно-оранжевые глаза. Не хочу снова слышать в своей голове его голос, полный отчаяния. Не хочу смотреть, как на осколки разлетаются стёкла очков, когда Ваня бросает их в стену. Не хочу чувствовать в своих руках его окрепшее после обращения, но всё равно такое слабое тело. Не хочу вспоминать, как пыталась подобрать правильные слова, борясь с желанием расплакаться ему в унисон.

Клятва делает свою работу, и Лена не покинет Ваню так скоро, как мог бы сделать это обычный человек. И всё же это не может перекрыть факт наличия нависшей над Лениной головой смерти, только и ждущей, когда магия даст слабину.

— Ладно, оставлю тебя, — Артур хлопает меня по коленке и встаёт. — Собирайся. И кстати, начинай думать насчёт подарка. Я не хочу позориться четвёртый год подряд, мучаясь, придумывая для тебя сюрприз и попадая впросак, когда дарю тебе то, что тебе потом приходится передаривать.

— Хорошо, — киваю я.

Как только Артур покидает комнату, я достаю из-под кровати толстую тетрадь, где после вечерне-ночного визита Вани уже успела исписать несколько листов, и делаю короткие пометки о своём старшем брате — на самом деле, намного лучшем сиблинге, чем я когда бы то ни было могла стать для Дани или Вани в своей предыдущей истории.

«Артур, вероятно, любит меня», — писать раненой рукой — настоящая пытка, но я задаюсь целью хотя бы закончить мысль. — «Я хочу полюбить его в ответ, но разве это возможно, пока мне тяжело сладить даже с самой собой?»

На вопросительном знаке пальцы меня подводят, и я веду рваную линию вниз. Однако возникшая лёгкость на душе перекрывает эту неудачу.

Дневник и правда оказался неплохой идеей. Спасибо, Вань. Я твоя должница.

— Спасибо, что согласилась прогуляться со мной. Первые два урока отменили, а возвращаться домой и сидеть, втыкать в телевизор мне совсем не хочется.

— Всегда рада, — отвечаю я с улыбкой.

И правда. Рядом с Лией, особенно в моменты вроде этого, когда всё так похоже на наши прошлые отношения, я чувствую себя лучше. Проблемы, — почти, — отходят на второй план, и я могу просто расслабиться в компании своей, — когда-то, — подруги.

Я стараюсь не таращиться на Лию прямо, в основном смотря перед собой и лишь бросая на неё взгляд, когда она ко мне обращается, но желание наверстать все те мгновения, когда мы были в разлуке, оказывается сильнее меня.

Иногда я умудряюсь забыть, насколько она красива. Зато потом никак не могу насмотреться, хотя сейчас это как в открытую глядеть на солнце.

Прекрасно? Безусловно.

Но ещё немного больно.

— Могу я поделиться с тобой одним наблюдением? — спрашивает Лия.

Она неловко пинает камень, попадающийся ей под ноги, носком своего красного бархатного сапога.

— Давай.

— Мы ведь в школе не так уж и хорошо общались. В смысле, ты была дочерью директора штаба, а я — ведьмой. Мы определённо имели больше общего, чем другие, но никогда не разговаривали о чём-то, что не касается занятий.

— Можешь не продолжать, кажется, я понимаю, о чём ты… — перебиваю я, но меня сразу обрывают в ответ: