Золотая кровь - Люциус Шепард

Черное безмолвие, фальшивые звезды и холод вдруг пробудили в нем что-то знакомое, как будто он почувствовал старый домашний запах, словно это место напомнило ему что-то родное, давнее – да не такое уж и давнее, два года только прошло: ровный ряд деревьев, резко выделяющихся на фоне молочного рассвета у отцовского дома под Ируном, белый туман, застилающий картофельное поле, зеленая пыльная вспышка миртового куста – впечатления, так закрепившиеся в наших сердцах, что мы их больше не замечаем, но потрясающие душу, когда мы вдруг после долгого отсутствия наталкиваемся на них. Память о доме. Вот в чем, понял он, тайный зов этой тьмы, вот что притупило его ужас: он теперь знал, что его родина больше не Ирун. Он вновь родился в Тайне, из этой почвы взошел в день посвящения, в нее же ему суждено вечно уходить. Эта пустота, этот заброшенный колодец с его демонами, огнями и муками занял место пряного, вкусного запаха тушеной оленины в доме у его деда, мурлыканья любимого кота, бренчания расстроенного материнского пианино со слишком высокой нотой до, придававшей угрюмый оттенок шумановскому вальсу. Ему было больно понять это, и в то же время он почувствовал себя сильнее, словно ухватился за что-то прочное, отчего стал падать вроде бы уже не так стремительно, а потом и как будто даже ощутил опору под ногами, и теперь можно было смастерить какое-нибудь орудие и попробовать воздействовать им на судьбу.

Они приближались к очередному золотистому огню, в середине которого приплясывал тощий красноглазый старик со всклокоченными седыми волосами до плеч, весь в лохмотьях, с торчащими клыками и расставленными, как у ловца, костлявыми пальцами. Бехайм, похоронивший надежду, что выполняемое им поручение само по себе обеспечит его безопасность, задумал свой план. Он встретился взглядом с женщиной в белом, которая плыла на фоне тьмы, словно посланник смерти и вожделения, – сквозь разрезы платья виднелась ее гладкая блестящая плоть, напоминавшая сочные листья растений каких-нибудь засушливых мест. Он поманил ее свободной рукой, как бы зовя к объятиям.

– Мне страшно, – сказал он. – Можно, я к вам прижмусь?

Он знал: она его не боится, с такой-то силищей. Конечно, кое-что заподозрит, но ей приятно будет подразнить его, поиграть, вселяя в него надежду. Он изо всех сил постарался изобразить страх и мольбу.

Она, не ослабляя хватки, позволила ему подтянуть себя поближе и уютно уткнулась в него бедрами. Оказавшись совсем рядом, ее лицо расплылось бледным пятном, на котором выделялись неотразимые глаза, и, чтобы не утонуть в них, он привлек ее к себе и прильнул к ней в поцелуе. У ее губ был вкус гнилой крови, а когда в его рот медленно, как улитка, ощупывая, вошел ее язык, толстый и липкий, он представил себе несмышленых тварей, которых находишь полуживыми в земле, копнув лопатой. Нечистый поцелуй захватил его куда больше, чем он намеревался, и ему пришлось сделать усилие, чтобы продолжать смотреть вперед, за ее плечо, на золотистый огонь с его престарелым стражем, к которому они приближались. Он понимал: нужно точно рассчитать свои действия. Позади огня белая полоса, протянутая сквозь пустоту, стала собираться пятнами, она постепенно обретала очертания какой-то сплющенной рожи: по бокам от растянутых губ, обнаживших все зубы, чуть возвышались воспаленные по краям глаза-щелки с зазубренными зрачками, словно это какое-то чудовище выглядывало из-за равнины, изучая ее. Бехайму пришлось напрячься, чтобы снова переключить внимание на женщину в белом и старикашку, но он никак не мог отделаться от ощущения, что белое нечто там, вдали, принимает все более отчетливые формы.

Бехайма и его провожатой наконец коснулись лучи огня. То, что он принял за звезду, оказалось золотым тоннелем, на дне которого их ждет какой-то бес, а когда они подлетели ближе, Бехайм рассмотрел: красные глаза старика – это вовсе не глаза, а пустые, кровавые провалы, мертвенно-бледные щеки покрывала щетина, как у трупа, темно-красный язык раздулся, словно слизняк, наполовину выползший изо рта, руки распахивались и снова сходились с конвульсивной непроизвольностью, как у только что убитого, и он не приплясывал, а трясся в параличе, исполняя танец повешенного.

Бехайм сомкнул руки за спиной у своей спутницы и крепче прильнул к ней в поцелуе. Она прижалась к нему, по-видимому ничего не подозревая, поглощенная собственным вероломством. Еще несколько мгновений – и они промчатся мимо этих судорожно шарящих серых пальцев, и тут он засомневался в разумности своего плана, осознав все подводные камни и неожиданные повороты, которые могут его ожидать. Но раздумывать было некогда, и уже почти у самого входа в тоннель он изо всех сил крутанулся вместе с ней, не пытаясь вырваться, а, наоборот, как бы поддавшись ее хватке и слегка изменив направление их движения ровно настолько, чтобы старик смог достать женщину правой рукой, – и тот, зацепив пальцами ее плечо, оторвал ее от Бехайма. Ее ошеломленное лицо застыло белой маской. Она ухватилась было за Бехайма, но он оттолкнул ее, дал инерции унести себя и впрыгнул в самый центр света, успев увидеть, извиваясь и барахтаясь, как сцепились эти двое, обнажив блестящие клыки, кусаясь и царапаясь и безобразно разбрызгивая повсюду кровь. А за ними, расплывшись неясными контурами в струях света, быстро надвигалось что-то огромное, бледное.

Бехайма всего пронзило страхом, всколыхнувшимся внутри, словно кот, сиганувший в окно из горящего дома, и это придало скорости его мучительному полету. Нахлынули новые сомнения. А что, если там, в сердце этого огня, никакого выхода нет? Что, если путь ему перекроет очередной, еще более ужасный страж? У него за спиной кто-то пронзительно закричал. Непонятно, мужчина или женщина. Ясно только, что от боли. Он без оглядки ринулся в тоннель света, вверх, неловкими движениями начинающего пловца стараясь преодолеть поток, чтобы он не вынес его обратно в пустоту, пытаясь нащупать то, чего здесь быть не может: какой-нибудь край, угол, выступ скалы.

И ему это удалось.

Он обхватил пальцами какую-то каменную выпуклость и вцепился в нее что есть сил. Другая его рука коснулась плоской поверхности, он нашарил трещину и тут же вставил в нее три пальца, пытаясь обрести опору.

Затем он подтянулся и выбрался как будто из какого-то омута в мерцающий факельный свет, на грубый холодный камень. Ловя ртом воздух, он увидел, что лежит в коридоре, стены которого в обоих направлениях утыканы факелами, укрепленными в железных кронштейнах. Незнакомое место. Это мог быть любой уголок замка. Возможно, этот коридор ведет в мир кошмаров. Только страшнее того, от чего он ушел, уже быть не может.