Мартин Заландер - Готфрид Келлер

— Господи Иисусе! — донесся жалобный возглас из скорбного кресла мамаши Вайделих. Папаша Якоб поневоле опять сел. Услышанная цифра, словно факел, ярко высветила ему обстоятельства. Мартин Заландер тоже чувствовал усталость, как и его супруга Мария, и все четверо немолодых людей молча сидели там, где оказались волею случая.

После довольно долгого молчания г-жа Вайделих запричитала:

— Лучше б я пошла в церкву, хоть лишний часок ни о чем бы знать не знала! Хороший был бы часок, я бы в добром настроении воротилась домой, ничего этого не видавши! — Еще через несколько минут она вскричала: — Нет, надобно идти! Пойдем, Якоб, домой пора!

Поскольку она одновременно кое-как собралась с силами и встала, муж ее овладел собою и, совершенно подавленный, подошел к Заландеру, который тоже поднялся.

— Мне очень жаль, — с трудом проговорил Якоб Вайделих, — что мы доставили вам так много неудобств.

Голос изменил ему, и он умолк. Мартин подал ему руку; он видел, как этот человек страдает, и, забыв о собственных тяготах, произнес слова утешения, правда несколько сомнительные:

— Кто нынче может утверждать, что застрахован от всеобщего зла? Это как филлоксера или холера! Ежели кто косо на вас посмотрит, скажите ему только, чтоб шел домой да проверил, не явилась ли туда беда!

Между тем Амалия Вайделих возилась со своей шляпою, которая от треволнений сбилась на сторону и не желала сидеть как положено. Она пыталась приладить ее перед зеркалом на место и закрепить, и Мария Заландер пришла ей на помощь. Однако Амалия вдруг сорвала шляпу с головы и заявила, что не станет ее надевать, пойдет простоволосая.

Так Вайделихи отправились в путь. Едва они вышли на улицу, женщина так ослабела, что папаше Якобу пришлось взять ее под руку; в левой руке он нес красивую яркую шляпу, за ленты, как корзинку. Собственная его потертая, пропотевшая шляпа довершала диковинный вид супругов, которые брели, грустно пошатываясь из-за неуверенной походки женщины, а ведь обычно она даже после нескольких бокалов вина никогда не шаталась.

Их провожали взглядами, иные прохожие даже останавливались, и кто-то внятно обронил:

— Ишь, как хорошо эта парочка позавтракала!

Они поймали эти слова острым ухом новорожденного позора, но не смотрели ни направо, ни налево. На просторном мосту идти стало еще труднее; с обеих сторон толпами шагали богомольцы из церквей, и почти все глядели на шляпу, висевшую у Якоба на левой руке, а затем на слегка растрепанную прическу его жены.

— Дай-ка мне шляпу, Якоб! — сказала она. — Негоже тебе нести ее!

Он без возражений повиновался, отдал ей сей импозантный модный убор, а так как в этот миг их оттеснили к перилам моста, Амалия Вайделих бросила шляпу в реку и даже не посмотрела ей вослед.

— Что ты делаешь? С ума сошла? — ахнул муж.

— Шагай вперед! Не задерживайся! — сказала она. — Хватит с меня этой роскоши!

Они пошли дальше, и даже довольно свободно. Ведь ближайшие прохожие на мосту, заметившие брошенную шляпу, поспешили перебежать на другую сторону и перегнулись через перила, чтобы увидеть, как шляпа выплывает из-под моста, а остальные, когда углядели эту беготню, устремились туда же, весь народ на мосту, словно одержимый, столпился на той стороне и уставился на воду. Бегучие речные волны уже несли бедную шляпу вниз по течению, словно украшенный шелковыми вымпелами и цветами кораблик или плавучий садик. Немного погодя двое парней на спасательной лодке оттолкнулись от берега и принялись поспешно грести вдогонку легонькому суденышку, чтобы добыть его для себя или же хоть заработать хорошие чаевые, меж тем как по обоим берегам собиралось все больше зевак.

Тем временем огорченные родители близнецов, никем не узнанные, выбрались из толпы и поднялись к старому Цайзигу.

— Что ты больше не желаешь надевать эту шляпу, — начал Вайделих, когда они на минуту остановились перевести дух, — мне вполне понятно, но ведь ее можно бы продать. Боюсь, недалече то время, когда нам придется считать каждый франк!

— Сделанного не воротишь, — вздохнула Амалия, — сама не знаю, как оно вышло! Кстати, продать можно еще много чего — юбки, часы с цепочкою, все это уже ни к чему, только людские взгляды ко мне притягивать станет, вот и брошку больше не надену, ту, что с портретами мальчиков… нет, продавать я ее не стану, хоть они теперь не в чести и для нас потеряны… ах, все ж таки счастливое было времечко! Нет, я сохраню портрет и оправу золотую оставлю, покуда у нас хоть корочка хлеба найдется!

Так она говорила, сквозь слезы и всхлипы. Якоб испуганно и встревоженно попросил ее взять себя в руки.

— Как можно этак говорить да подгонять обоих сыновей под один колер? Пусть бы даже того, кто сейчас под арестом, не спасти, у нас есть еще Юлиан, и он, Бог даст, не предстанет в таком вот виде!

— Ты не знаешь их, как знаю я, родившая их на свет! Они завсегда думали, желали и действовали одинаково, и каждый знал, чего хочет другой. Ах, Господи Боже мой, теперь-то я понимаю, отчего они избегали один другого да твердили: «не знаю» да «я его не видал»! Они в точности знали, что идут одною дорожкой и делают одно и то же, а потому как дело это было дурное и опасное, чурались друг друга! Ты подумай, Заландерша, к которой я нынче утром зашла спросить, не знает ли она, что там стряслось, сообщила мне совершенно сухо, будто дочери ее поступали совершенно так же, избегали и родителей, и друг дружку, а знаешь почему? Стыдно им, вишь, было перед родителями и перед друг дружкою, да-да, стыдно!

— Отчего? Что они сделали?

— Стыдились, что вышли за наших сыновей! Как же я теперь понимаю наших мальчиков, бедные кровиночки-близнецы опасались в беде один другого, и ни один не хотел, чтобы брат завел про это разговор! Мне кажется, я прямиком в сердца им заглядываю!

— Худое счастье постигло нас с сыновьями, чем дальше, тем все печальнее и непонятнее! Лучше б мне не знать собственной жизни!

— За все надобно расплачиваться, как я погляжу, — сказала жена, — только смерть дается даром! Вот и наш старый дом, слава Богу, мы в заносчивости своей не построили заместо него новый. Хотя оба завсегда прилежно и тщательно его обихаживали и не стыдились этой работы. Нынче же хорошенько там схоронимся, будем сидеть тишком и делать вид, будто все навеки останется тихо-мирно. Рассыльные вряд ли покамест что проведали! Но завтра понедельник, они пойдут по всему городу забирать белье в стирку, вот тогда и услышат, а во вторник прачки мои явятся, вчетвером… тяжкая неделя, первая-то… идем-ка, Якоб, в дом, схоронимся тихонечко! По крайней мере, Господь не заметит, Он ведь, как говорит с кафедры важный проповедник, нас лично не знает! Счастье, что Он, стало быть, не может спросить про наших детей, ведь слыхом про них не слыхал, как говаривали наши веселые сынки, когда кто-нибудь чего-то не знал. Входи!

Бедная женщина, словно бы чувствуя, что так надобно, разговором взбодрила себя, чтобы не потерять лицо перед домочадцами. Даже восстановила некоторое присутствие духа, потому что в сенях вдруг схватилась за голову и украдкою сперва шмыгнула в заднюю комнату, будто намереваясь снять там красивую воскресную шляпу.

Мартин Заландер с женою тоже в этот день более не выходили из дома. Когда сват со сватьей удалились и супруги остались вдвоем, Мартин сказал:

— Странный нынче выдался день! Утром я зашел постричь волосы, рядом брили какого — то человека, и он все время пытался смотреть в окно на улицу, хотя цирюльник поворачивал ему голову то в одну сторону, то в другую, так что иной раз он глядел в небо или в потолок. Когда бритье закончилось, он встал, утер полотенцем лицо и сказал, что, пока ему приводили в порядок бороду, успел приметить на тротуаре аж четверых добрых знакомцев, у каждого из которых сейчас один из родичей сидит в тюрьме. Многовато для одного — единственного бритья! А ведь видел он далеко не всех прохожих, поскольку цирюльник то и дело хватал его за кончик носа или за подбородок и поворачивал лицом в сторону. А иных он, возможно, проглядел или не узнал, так как частая голубая сетка возле окна несколько затемняет фигуры. История невеселая, но я невольно рассмеялся; быстро же меня настигла расплата!

— Не будь происходящее столь постыдно, — отвечала Мария, — я бы порадовалась, что мы можем снова забрать дочерей к себе; ведь едва ли возникнет вопрос, станут ли они теперь свободны или нет!

— Разумеется! То бишь коли они не впадут в новое сумасбродство, а именно не вздумают держать перед всем миром сторону законных мужей в беде, как бы она ни называлась, и взыскивать награду в сознании стойкого милосердия. Примеров-то в избытке!

— Ты забываешь, что для этого потребна искорка любви, а она давным-давно угасла!

— Пожалуй, ты права! Тем лучше! Однако мы рассуждаем уже об обоих близнецах, хотя покамест неизвестно, пойдет ли мастер Юлиан, птицелов, тою же дорожкой, что и брат! Может статься, он был если и не честнее, то осторожнее, хитрее или попросту удачливее!