Прощай, молодость - Дафна дю Морье

— В самом деле?

— Посмотри на меня.

Началось второе отделение концерта, и мы продолжали держаться за руки, будто мальчик и девочка, которые впервые вместе пошли куда-то; дети, которые стесняются своей любви, и им необходимо касаться друг друга. Почему-то после этого мне сразу стало легче. Я посмотрел на Хесту, сидевшую рядом, и мне показалось, что она уже не так бледна, что исчезли тонкие морщинки в уголках рта и затравленный взгляд. Она сказала, что счастлива. У нее действительно был счастливый вид. Может быть, я сделал из мухи слона и ни к чему принимать все всерьез? Она была в тот момент расстроена из-за своей музыки, к тому же устала, а я, в свою очередь, был раздражен и взволнован из-за книги. В ту ночь мы оба были не в лучшем настроении. Через неделю я бы посмеялся над собой и понял, что вел себя как дурак. Такая сцена из-за какой-то ерунды! Да, нельзя терять чувство юмора.

Хеста прелестно выглядела. С ней все было в порядке. Я прошептал ей в темноте:

— Я люблю тебя.

На следующий день я почувствовал, что могу продолжать работу над своей книгой. Сначала я спросил Хесту, не возражает ли она, и она ответила: конечно нет. Так что все складывалось удачно, и я проработал весь день. Правда, я закончил рано вечером. На следующий день я поработал немного дольше, но компенсировал это, сводив Хесту вечером в театр. Погода была холодная, небо серое.

— Как насчет Барбизона? — осведомился я.

— Я оставляю это на твое усмотрение, дорогой, — ответила она.

— В такую погоду там не очень-то хорошо, не так ли?

— Пожалуй, да.

— Я думаю, если бы мы поехали туда и все время стояла такая погода, было бы довольно мерзко.

— Конечно, Дик.

— Нам бы там быстро надоело.

— Да.

— А что, если отложить эту поездку?

— Может быть, на следующей неделе или через неделю? — предположила она.

— Что-то в этом роде. Работа с книгой идет так хорошо, что порой жаль ее бросать. Но сначала скажи, что не возражаешь, ты должна пообещать, что будешь счастлива.

— Даю честное слово, что счастлива. Даю слово, что не возражаю, — заверила она.

— Конечно, мы как-нибудь съездим туда.

— Я уверена.

— Я бы на твоем месте продолжал брать уроки, дорогая, я бы это обязательно сделал. Уверен, что это пошло бы тебе на пользу, ведь музыка чудесна, не правда ли? И в любом случае — о, я бы непременно сделал это на твоем месте.

— Согласна, Дик.

— Хорошо. Мне бы тогда не пришлось беспокоиться, что тебе скучно.

— Согласна.

— Дорогая! Значит, мы счастливы, не так ли?

— Да, мы счастливы.

В конце концов мы так и не поехали в Барбизон, поскольку Хеста не напомнила, я совсем забыл об этом. Казалось, она была довольна своими уроками музыки, так что я снова мог сосредоточиться на своей книге.

Глава шестая

Я ясно вижу ту позднюю осень, на смену которой уже шла зима. Дни становились пасмурными, смеркалось в половине пятого. Я вставал со стула, закрывал ставни за окном, щупал батареи, удивляясь, почему они едва теплые, а потом возвращался к столу и принимался искать ручку и шуршать страницами блокнота. Напевая, по лестнице поднималась Хеста, она сразу же заходила в соседнюю комнату, чтобы не мешать мне. Бросала папку с нотами на кровать, переставляла стул или выдвигала ящик.

Я продолжал писать, в то же время чувствуя, что вокруг меня продолжается жизнь, и мне было уютно от привычных мелочей. На полу лежала раскрытая книга Хесты, а ее свитер висел на спинке стула. На моем столе были цветы — она поставила их сюда утром. Мои сигареты лежали на каминной доске рядом с дурацкой плюшевой кошкой, которую я как-то купил для смеха, и там же был снимок Хесты, сделанный в Дьеппе. Ее вещи и мои вещи вместе, они — часть нашей жизни; а в соседней комнате, где в центре стоит диван, мое старое пальто висит на крючке поверх ее макинтоша; мои туфли неряшливо брошены под туалетный столик, а ее — под стул, в ванной — наши зубные щетки в стаканчике и губка, которой мы пользуемся вместе. Все эти вещи создают нашу с Хестой атмосферу. Позже она заглядывает в гостиную, я отрываю взгляд от письменного стола и прошу: «Брось мне сигарету, дорогая», а она спрашивает: «Не хочешь пообедать?» — приглаживает волосы и подходит к камину. Обрывки разговора: она стоит, нахмурившись, и прикладывает палец к горлу: «Кажется, я простудилась», а я, слушая вполуха: «Разве у нас нет аспирина?»

Мы вместе раздеваемся перед сном, и у Хесты такая чувствительная кожа, что она всегда царапает ее, снимая с себя одежду. «Я забыла сказать тебе, что эта несчастная прачка заболела инфлюэнцей. Что же нам делать со стиркой на этой неделе?» А я, наклонившись над раковиной, с полным ртом воды, пожимаю плечами, потом сплевываю и, ставя зубную щетку в стаканчик: «Надо бы попросить ее дочь найти кого-нибудь».

Лежа в постели, я ощущаю привычное тепло ее тела и запах ее туалетной воды и зеваю, устраиваясь поуютнее рядом с ней и механически лаская ее одной рукой. «Напомни мне взять утром ту книгу», а она: «О, как забавно! Сегодня днем я видела одну девушку из моего пансиона. Правда, она меня не заметила».

Позже мы засыпаем: она на боку, я на животе, и ни один из нас не ворочается, поскольку мы привыкли к позам друг друга.

Мы сидим в ресторане, я просматриваю английскую газету, крошу ее хлеб, когда покончил со своим. «Ты знаешь, дорогая, я считаю, что тут стало хуже, сервис никудышный», а она уходит, не закончив ленча, чтобы не опоздать на урок. «Дик, ты не забудешь купить chocolat?[26] У нас совсем не осталось». И я отвечаю: «Хорошо», — и продолжаю есть, проводив ее рассеянным взглядом до дверей, а потом снова утыкаюсь в газету.

Вечером, отставив на некоторое время работу, я сижу, развалившись в кресле, и пытаюсь читать французский роман, но от меня ускользает половина смысла. Напротив меня Хеста, прищурившись, вдевает нитку в иголку — она не умеет штопать и просто зашивает дырку у себя на чулке, собирая в узелок.

— В этом семестре собралась занятная публика. Мы с одной девушкой играем в четыре руки, а ее брат сочиняет музыку.

— В самом деле?

— Гораздо веселее, когда кого-нибудь знаешь. Раньше мне было как-то все равно, не знаю почему.

Что значит слово crépuscule?[27] Никак не могу вспомнить. Мне лень лезть в словарь.

— Там появилась одна новая личность, весьма интригующая. Профессор говорит, что он блистателен. Он скрипач, но я не слышала, как он играет. Вчера я налетела на него в коридоре. Он смерил меня зловещим взглядом.

— Дорогая, что означает crépuscule?

— Кажется, «сумерки». У нас где-то есть словарь. Этот странный человек, испанец, по-моему, но он хорошо говорит по-английски: он сказал «простите» без всякого акцента.

— Надо же, — сказал я, зевая.

— О! Ванда — это та девушка, с которой мы играем в четыре руки, — пригласила меня поужинать завтра вечером, а потом мы позанимаемся. Хорошо?

— Конечно, любимая.

— В любом случае, я вернусь не поздно. Правда, в конце недели они устраивают какую-то вечеринку, она с братом. Они пригласили меня. Там, наверное, будет весело.

— Да.

— Мы не так много ходим куда-нибудь, — заметила она.

Я перелистал две-три страницы романа. Тут много описаний, их можно пропустить.

— О, конечно! Тебе будет там весело, — сказал я и потянулся за сигаретой, особенно не прислушиваясь к ее словам.

Она откусила нитку, а я продолжил читать книгу.

Роман был закончен. Я прочел его, перечитал еще раз, переписал надорванные и грязные страницы, а потом сложил все по порядку. Он выглядел грандиозно. Я аккуратно отложил его в сторону, рядом со своей пьесой.

Помню, как я стоял и потягивался, а потом подошел к камину и облокотился на каминную доску. Сердце сильно билось, руки дрожали без видимых причин. Ничто не сравнится с тем волнением, которое испытываешь, когда дописываешь последнее слово и промокаешь страницу. Конец напряжения, кульминация волнения, последнее усилие.

— Вот и все, — сказал я себе вслух, — вот и все. — Я был очень возбужден. Я был счастлив. Мне хотелось идти куда-нибудь быстрым шагом, и чтобы ветер дул в лицо.

«Как бы то ни было, я сделал это, — подумал я. — Что бы ни случилось, я сделал это».

Мне показалось, что я очень высокий — возвышаюсь над всеми. Неважно, что они мне скажут. Я пойду один, собственным путем. Мой отец стоит в окружении поклонников, и один из них спрашивает у него: «Правда, что это написал ваш сын?» И отец, переводя взгляд с одного из них на другого, выходит из своей апатии и отвечает, слегка сконфузившись: «Да, полагаю, что это так — да, это Ричард».

И тут в комнату войду я и встану перед ним. Картинки роились в моем воображении. Я стоял у камина, погруженный в свои грезы, когда открылась дверь и вошла Хеста.