Я жил в суровый век - Григ Нурдаль

Она помедлила, махнула рукой, не то отказываясь от своих слов, не то призывая Мильтона не придавать им значения, но Мильтон настаивал:

— Говорите, говорите. — И нервы его были натянуты до предела.

— А вы не расскажете синьорино Клеричи, когда его увидите?

— Зачем же?

— Синьорино Клеричи, — пожаловалась она, — заставил меня поволноваться. Я даже рассердилась. Я вам это говорю, потому что вас уважаю, вы юноша серьезный, по лицу видно, поверьте, я в жизни не встречала молодого человека с таким серьезным лицом. Вы меня понимаете. С меня какой спрос, я сторожиха на вилле, только и всего-то, но госпожа, мама Фульвии, просила меня, хотела, чтобы я была...

— За хозяйку, — подсказал Мильтон.

— Вот-вот, если это не слишком громко сказано. И я должна была смотреть, что делается вокруг синьорины. Вы меня понимаете. За вас я была спокойна, еще как спокойна. Вы вдвоем все время разговаривали. Или, вернее, вы говорили, а Фульвия слушала. Разве не так?

— Так. Так оно и было.

— А вот за Джорджо Клеричи...

У него пересохло во рту.

— Да, — выдавил он.

— Последним летом, я хочу сказать, летом сорок третьего, вы, кажется, были в армии.

— Да.

— В последнее время он больно часто заявляться стал и почитай что всегда ночью. Честно говоря, мне эти ночные приезды были не по душе. Он приезжал на казенной машине. Помните машину, которая вечно стояла перед мэрией? Ну, такую красивую, черную, с этим, как его, газогенератором?

— Да.

Женщина покачала головой.

— Ни разу не слыхала, чтобы они разговаривали. Я подслушивала, мне ни капельки не стыдно, такая моя работа. Но они молчали, будто их вовсе нет. И у меня душа была не на месте. Только не говорите вашему другу, прошу вас. Они стали задерживаться допоздна, каждый раз все дольше и дольше. Если бы они еще оставались здесь, под черешнями, я бы не так боялась. Но они взяли за моду прогуливаться. Стали уходить отсюда.

— Куда? Куда уходить?

— Когда как. Но чаще к речке. В ту сторону, где речка.

— Понимаю.

— Я, конечно, их ждала, но они с каждым разом все позднее приходили.

— В котором часу?

— Случалось, и в полночь. Мне бы поговорить с Фульвией...

Мильтон яростно замотал головой.

— Да-да, мне бы поговорить с ней, — сказала женщина, — а духу-то и не хватило. Я перед ней робела, хотя она мне в дочки годится. А как-то вечером, вернее ночью, она вернулась одна. Я так и не узнала, почему Джордже ее не проводил. Было очень поздно, за полночь. На всем холме ни одна цикада уже не пела, я помню.

— Мильтон! — позвал снаружи Иван.

Он даже не обернулся, только дрогнули мускулы на скулах.

— А дальше?

— Что дальше? — спросила женщина.

— Фульвия и... он?

— Джордже на вилле больше не показывался. Но она уходила. Они назначали свидания. Он ждал шагов за пятьдесят, прижавшись к изгороди, чтобы его видно не было. Но я стояла наверху и видела, его выдавали светлые волосы. В те ночи лунища была яркая-преяркая.

— И долго это продолжалось?

— Аж до прошлого сентября. А потом началось светопреставление — перемирие, немцы. Потом Фульвия уехала отсюда с отцом. И слава богу, при всей моей любви к ней. Я была как на иголках. Я не говорю, что на их совести дурной поступок...

Вот он, полюбуйтесь, дрожит в своей форме цвета хаки, трясется как осиновый лист, карабин танцует за плечом, лицо серое, рот полуоткрыт, язык распух и прилип к гортани.

Мильтон притворно закашлялся, чтобы выиграть время и обрести дар речи.

— Скажите, когда точно Фульвия уехала?

— Двенадцатого сентября. Ее отец понял, что жить в таких местах станет куда опаснее, чем в большом городе.

— Двенадцатого сентября, — эхом откликнулся Мильтон. А он, где он сам был двенадцатого сентября сорок третьего года? Он вспомнил не сразу, с трудом. В Ливорно. Сидел, запершись в кабинке вокзальной уборной, голодный — три дня ничего не ел, одежда с чужого плеча — чем добрые люди поделились, то и напялил на себя. Уже почти теряя сознание от голода и невыносимой вони, он выглянул за дверь и увидел машиниста, застегивающего ширинку. «Откуда едешь, солдат?» — шепотом спросил тот. «Из Рима». — «А где твой дом?» — «В Пьемонте». — «Турин?» — «Рядом». — «Ну что ж, могу подбросить до Генуи. Отправление через полчаса, но лучше спрятать тебя сразу в тендере. Будешь потом похож на трубочиста, не боишься?»

— Мильтон! — снова позвал Иван, правда, уже не так настойчиво, но женщина вздрогнула, испугавшись.

— Знаете, вам, наверно, лучше уйти. А то я начинаю бояться.

Мильтон повернулся и пошел к двери. Мысль о том, что надо вежливо попрощаться с женщиной, давила непосильным бременем. Он зажмурился и сказал:

— Вы были очень любезны. И вы смелая женщина. Спасибо за все.

— Да не за что. Хоть вы и напугали меня своим ружьем, я рада, что вы пришли.

Мильтон в последний раз окинул взглядом комнату Фульвии. Он вошел в нее, веря, что это воодушевит его, придаст сил, а теперь покидал ее опустошенный, убитый.

— Большое спасибо. За все. Можете закрывать.

— У вас очень опасное дело, правда? — спросила женщина.

— Нет, не очень, — ответил он, поправляя карабин за плечом. — До сих пор нам везло, очень везло.

— Дай бог, чтобы так было до конца. И... это точно, что победите вы?

— Точно, — ответил он, бледный как смерть, и бросился мимо Ивана бегом по аллее.

3

Они вернулись в Треизо около шести. Дорога дымилась у них под ногами, и последние проблески дня, казалось, скопились в клубах серого тумана, прижатых дождем к склонам холмов.

Тем не менее часовой узнал их издалека и, окликнув по именам, вынырнул навстречу из-под шлагбаума, у которого стоял на посту. Это был подросток лет пятнадцати, не больше, толстый, серьезный, ростом чуть повыше своей винтовки, звали его Джилера.

Вот они и дома. На колокольне пробило шесть, Мильтону звук колокола показался необычным. Вот они и дома. Из-за пронизывающей сырости, висевшей в воздухе как никогда, смердели деревенские хлевы, воловий навоз растекался по дороге желтыми ручьями. Вот они и дома. Мильтон вышагивал метрах в тридцати впереди Ивана, высокий, стремительный, Иван же едва не падал от усталости.

— Ну, что интересного в Альбе? — спросил Джилера.

Не отвечая, Мильтон прошел мимо — к центру поселка, к школе, даже прибавил шагу, спеша поскорее увидеть Лео, командира отряда.

— Джилера, не знаешь, что нынче на ужин? — задыхаясь, справился Иван.

— Как не знать, я уж спрашивал. Мясо да несколько орехов. Хлеб вчерашний.

Иван перешел на другую сторону дороги и, обессиленный, опустился на бревно возле важни. Качая головой, он терся затылком о стену, и побелка, осыпаясь, ложилась перхотью ему на волосы.

— Что с тобой, Иван, чего это ты так пыхтишь?

— А ты походи с Мильтоном, — ответил Иван. — Мильтон на ходу кого хочешь доконает. На обратном пути мы давали сто километров в час.

Паренек оживился.

— За вами гнались?

— Какое там! Если бы в этом дело. Мы бы так не нажимали, будь спокоен.

— А что ж случилось?

— А то, что отстань от меня.

Он не мог объяснить, почему они так бежали, не сказав о чудном, сумасшедшем поведении Мильтона. Но расскажи он это Джилере, пойдет треп по всему отряду, о чем неминуемо узнает Мильтон, и уж тогда он поговорит по душам не с кем-нибудь, а с ним, Иваном. Надо признать, что Иван уважал и побаивался лишь немногих студентов, но Мильтон входил в число этих немногих.

— Что ты сказал? — недоверчиво переспросил Джилера.

— Чтоб ты от меня отвязался.

Обиженный Джилера вернулся на пост, а Иван закурил английскую сигарету. Он ожидал приступа кашля, от которого скорчится в три погибели, но затяжка прошла как по маслу. «Фашистский потрох! — мысленно выругался он. — Какая муха его укусила? Вылетел пулей с той виллы и пулей несся всю дорогу. И я за ним — в боку режет, сам ни черта не понимаю и бросить его на произвол судьбы не решаюсь. Надо было бросить и возвращаться себе потихоньку, тогда б в боку не резало».

Опершись о шлагбаум, Джилера сердито смотрел на Ивана, притопывая ногой.

Иван повернулся в другую сторону. «Какая муха его укусила? По мне, он просто спятил или что-то в этом роде. А ведь всегда был спокойным парнем, да что там спокойным — хладнокровным. Я свидетель. Он не терял головы, даже когда ее терял Лео. Парень что надо. Но ведь он тоже студент, а все студенты малость тронутые. У нас, простых, характер поровнее будет».

Всколыхнув воздух, на землю упали крупные редкие капли.

— Опять дождь, — громко сказал Иван. Джилера не отозвался.

— Так и грибом стать недолго, — продолжал Иван. — Ей-богу, на мне уже плесень растет.

Джилера пожал плечами и вернулся к своим обязанностям часового, наблюдающего за дорогой.