Царская немилость (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

В каждом мешке получилось килограмм по десять — двенадцать, ну нет, тот который с серебром, потяжелее, может, и весь пуд.

Уже собираясь подать мешки наверх, Пётр Христианович понял, что грабитель домов честных мещан из него плохонький. Не хватало одного из … одной из … В общем, не было ассигнаций. А он ничего у Сёмы не спросил. Где теперь искать бумажные деньги? Они точно были, не могли владельцы магазинов не держать у себя «Катеньки». С появлением ассигнаций стало проще совершать серьёзные покупку, не нужно с собой сундуки с серебром возить. Брехт осмотрел подвал. Стояло ещё пара бочек, он их покачал. Заняты, и это, скорее всего, тоже соления — грибы, огурцы. Бумажные деньги в огурцы солёные не сунешь. Нет герметичных полиэтиленовых пакетов. На удивление в небольшом ларе была картошка. Продвинутым был «тятенька» барский овощ — картошку едал. Во втором ларе под слоем песка была морковь. Нда, мелковата сейчас. Есть куда селекционерам стремиться, да и жёлтая, скорее, чем оранжевая, ну или это от освещения, нужно будет в Студенцах посмотреть. Пётр Христианович оба ларя переворошил, а чего, тут теоретически, завёрнутые в плотную провощённую ткань, деньги лежать могли. Могли, но не лежали.

Плохо. Граф осмотрелся, ещё кирпичи в фильмах из стены вынимались и там ниша, а в ней клад. Не получится. Нет в стенах кирпичей. Стены это дубовые, должно быть, доски. Черные и плесенью покрытые в углах. Блин блинский, куда «тятенька» мог гроши заховать? Или в доме? Где там прячут? Под подоконником? Нет, почему-то чувствовал Брехт, что ассигнации, неправедно нажитые, тут, в подполе. Как там Сёма сказал про спрятанные ценности? В кадке? Пётр Христианович отшвырнул ногой останки бочки и образовавшуюся горку квашеной капусты, которую он стряхивал с украшений и монет. Почему-то подумалось, что сам бы закопал в пол и бочку сверху и поставил. Тоже в каком-то фильме такое видел.

Нет. Земля была плотной. Брехт сдвинул вторую бочку. Тоже плотная земля. Третью. Ничего. Опять полез в картошку финкой, теперь проверяя плотность земли под ней. Везде прочная почва тысячелетиями утрамбованная. Осталось проверить морковь. Брехт почти отчаялся, время уходило. Каждая лишняя минута пребывания в этом доме несла опасность. Чуть отодвинув морковь, он начал тыкать ножом. Уже на третьем ударе ножа, он легко вошёл в земляной пол. Бинго. Пётр Христианович сдвинул, как мог, морковь и песок к противоположной стороне и стал финкой ковырять землю. И почти сразу наткнулся на ту самую провощённую тряпку, про которую и думал. Приличная такая посылочка получилась. И тяжёлая, как все четыре тома «Капитала» одного из самых главных русофобов всех времён — товарища Маркса. Интересно, а почему большевики не эксгумировали останки Маркса и Энгельса и не перенесли их на Красную площадь? Недоработачка. Нужно исправить. А они родились уже? Может нужно их придушить прямо в колыбели?! Чтобы они над Россией экспериментов не проводили. Наверное, нет ещё, но что он до этого светлого момента доживёт — точно. Ладно, как сказала одна мадама: «Я подумаю об этом …». Пора ноги делать.

Событие шестьдесят девятое

Весной все иначе — небо голубее, люди добрее, дни длиннее, счастье ярче!

Рене Декарт

Ивашка Зайков пока Брехт возился с золотом и ассигнациями собрал детские вещи в узел и даже сумел одеть девочку. Та решила видимо, что это игра такая и бегала от дезертира, заливаясь колокольчиками, а он, расставив руки, ходил за ней с одеялом. Игрались, в общем.

— Где Тугоухий? Вытаскивая первый мешок, поинтересовался Пётр Христианович. Вообще, не простое мероприятие, он у лестницы при падении две нижние ступеньки переломал, и теперь приходилось с мешком пудовым подпрыгивать, чтобы достать до живой ступеньки. Подпрыгнул, нагрузил её, и она предательски затрещала. Ну, нафиг, опять в капусту кислую падать! Нет, выдержала, граф с грохотом выбросил мешок самый тяжёлый и объёмный с серебром на свет божий и зажмурился. За окном была хорошая солнечная погода, и это солнце проникало даже сквозь мутноватые и зеленоватые оконца в дом «тятеньки». Странный свет, словно сквозь воду на свет божий смотришь. Но стеклянные окна всё же ещё дороги, не у каждого есть, так Брехт и не успел узнать, чем до душегубства и разбоя семейка занималась, откуда деньги «тятенька» взял на стеклянные окна.

— На дворе, лошадей пошёл запрягать. — Догнал, наконец, егозу Ивашка, та завизжала, но не плач это был, а веселье. Игра продолжалась.

— Помоги мне золото поднять, а то там ступенька трещит, три мешка ещё.

— А Танюшку, — блин, пацан пацаном. — Танюшку куда?

— Хорошо, отнеси её, отдай Семёну и сразу сюда.

Пришлось, пока этот товарищ справляется с ответственным поручением, снова испытать судьба, в одиночку второй мешок вытаскивая. Взял самый лёгкий — с монетами. Ступенька трещал-трещала, но выдержала.

— Вашество, туточки я! — обрадовал его Зайков, когда Пётр Христианович за третьим мешком спустился.

— На пол ложись, и руку вниз спусти, как можно дальше. Тут глубоко.

— Готовоооо! — даже эхо какое-то есть.

— Принимай.

Быстро передав два мешка, Брехт стал выбираться сам, деньжищи бумажные за пазуху сунув. Ну, по законам подлости и жанра, ступенька, когда он на неё запрыгнул, сломалась. Предчувствуя такой подвох от неё, граф руками ухватился покрепче и повис, не упал. Занозу зато в ладонь вогнал. Чертыхаясь, подтянулся и коленом дотянулся до следующей ступеньки. Стал потихоньку выбираться дальше, больше на руках подтягиваться.

— Что с вами, Вашество? — показалось в проёме голова Ивашка.

— Да, домовой за ноги держит, не пускает. Ну-ка отцепись, проклятый!

— Свят! Свят. Иже еси …— Началось. Осторожнее шутить надо.

— Руку лучше подай, сам не вылезу. Сильный, зараза. Только осторожнее там, а то обоих вниз, в эту гиену, утянет.

Бац, и нет Ивашки, дверью хлопнул. Охо-хо.

Пётр Христианович подтянулся на руках, вылез из люка, стараясь, вес на ступеньки не переносить, с трёхметровой высоты туда загреметь на сломанные ступеньки и бочки не хотелось, можно и травму получить. Поднялся, осмотрел себя. Эх, а какой красивый белый тулуп был. Теперь весь в рыжей глине в пятнах от рассола и ошмётках квашеной капусты. Как на улицу в таком виде выходить?

На улице было замечательно. Блин блинский, так ведь сегодня первого марта, весна началась. Не сильно и долго осталось ему в ссылке пребывать. Точного числа Брехт не помнил, но Павла задушат в самом начале марта. И почти сразу новый император — Александр начнёт всех опальных генералов и сановников в столицу из ссылок по деревням назад извлекать.

На дворе и, правда, было уже всё готово к отступлению на заранее подготовленные позиции. Стояло двое саней одни, те, что их, были теперь запряжены тройкой. К двум клячам добавилась ещё одна не особо лучше их товарок. Тоже маленькая лохматая крестьянская лошадка. А к белой копыле добавился каурый гусарский жеребец. Брехт последний мешок с золотыми и серебряными монетами забросил в их старые сани и сам туда сел.

— Так, Сёма, мы поедем потихоньку разными дорогами, а ты за нами ворота закрой и вон в ту строну двигай. Мы тебя там с Ивашкой подождём. А вы, — Брехт повернулся к «Иннокентию» и младшему Ивашке, — езжайте в другую сторону, попетляйте немного и к Демиду, только не останавливайтесь нигде и сильно в центр не заезжайте. У вас ахтырские кони и их могут опознать, не стоить рисковать. Всё, по коням.

Глава 25

Событие семидесятое

В конце осознаешь, что мы — всего лишь игрушки, нас легко сломать, но трудно починить.

— Плутонг, приготовиться! Заряжай! Раз, два, три …девятнадцать, двадцать. Хреново! Капрал Тугоухий, высечь вечером фурьера Зайкова и каптенармуса Ивана Первых. Продолжить заряжание. — Граф Пётр Христианович фон Витгенштейн сурово осмотрел «плутонг».