Роза - Мартин Смит

После года вынужденного воздержания малейшее прикосновение отзывалось резким, сказочным возбуждением. «Все-таки потребность — форма безумия», — подумал Блэар. Он вошел в Розу с тем отчаянием, с каким утопающий пытается вынырнуть на поверхность. Ей было не больше девятнадцати или двадцати лет, однако она терпеливо ждала его. На ее молодом теле он чувствовал себя настоящим сатиром, пока, наконец, не утвердился как следует, и тогда лицо ее раскраснелось и он почувствовал, как ее ноги обхватывают его.

Как можно описать ощущение, возникающее от первого глотка после целого года жажды? Какая вообще связь между водой и состоянием души человека? В этом первобытном, главнейшем в жизни акте всегда поражает то, как два тела сливаются в единое целое; но Блэар был не меньше поражен и тем, с какой легкостью он полностью подчинился влиянию простой шахтерки и оказался в ее постели. Он видел ее почерневшее от угля лицо и руки, понимал, что и его кожа тоже постепенно становится в Уигане темнее; но все подавляли ее глаза, устремленные на него и торжествующе сияющие.

Над бровью у нее выступили капельки пота, они покатились вокруг глаз вниз, отчего белки стали казаться ярче, а зрачки темнее, взгляд ее притягивал и тянул куда-то вглубь. Разве должна необразованная девушка быть непременно пустой и поверхностной? В Розе обнаружилась глубина, к которой Блэар был совершенно не готов; и он рухнул в эту глубину. Даже не рухнул: нырнул с головой.

Боль куда-то ушла. Или же Блэар поднялся до таких высот, на которые боль просто не могла вслед за ним забраться. Там, на этих высотах, была только Роза, а сам он, как ему казалось, то с удовольствием исчезал куда-то, то появлялся снова, тело его напрягалось, становилось все тверже, как камень, и она льнула к этому камню, пока их обоих не пронзила дрожь и тела из камня не стали плотью.

— Сколько тебе лет? — спросила Роза.

— Тридцать или тридцать два, что-то около этого.

— Что-то?! Как это можно не знать?

Блэар пожал плечами.

— Я знала, что люди уезжают в Америку, чтобы начать там жизнь заново, — сказала она. — Но не думала, что они настолько забывают все прежнее.

— Я начал очень рано и много чего забыл.

— А где ты сейчас, ты знаешь?

— Да.

Роза зажгла лампу, сделав малюсенькое голубое пламя, и уселась, опершись спиной на горку наваленных в изголовье кровати подушек. Обнаженная, она демонстрировала — если это слово здесь подходит — полное отсутствие стыдливости. Если отвлечься от эмоций — в конце концов, Блэар все же инженер, — у нее было стройное, почти жилистое тело с остроконечными грудями и кустиком каштановых, не медно-рыжих, волос у основания живота. Глаза ее скользнули по собственному телу и встретились со взглядом Блэара, она смотрела не мигая и явно давая понять, что ему еще много с чем придется столкнуться и побороться.

— Я не Уиган имела в виду, — сказала она.

— Я понимаю.

Он сел в ногах кровати, опустив больную ногу на дощатый пол.

— Фло не будет еще час, а возможно, и всю ночь, — сказала Роза.

— И весь дом в твоем распоряжении? Как тебе это удается?

— Это мое дело.

— А ты девушка непростая.

— Тебе нужна была простушка?

— Мне вообще никто был не нужен. Я не за этим сюда пришел. Или, во всяком случае, думал, что иду не за этим.

— Тогда в чем же дело?

— Не знаю. — Он и сам не мог объяснить себе, почему протянул к ней руки. — Единственное, что я знаю, так это то, что твой ненормальный Билл носится где-то по дождю и ищет меня.

— Здесь ты в безопасности.

— Что-то я в этом не уверен.

— Хочешь уйти?

— Нет.

— Вот и хорошо.

В голосах их звучало то возбуждение, какое объединяет двоих, отплывших на маленьком плоту от твердого берега в темноту, в бурное море и не имеющих при этом никакого плана действий. Она ведь ему не ровня, напомнил себе Блэар. Он побывал уже на четырех континентах, она всю свою жизнь провела возле шахты. Однако здесь, в постели, они казались ровней друг другу. И теперь ее претензии на отличие, индивидуальность — вроде бархатной ленты, которую она носила на голове, или даже брюк — уже не выглядели чем-то странным. Взгляд ее свидетельствовал об уме, интеллекте; впрочем, возможно, Блэару просто очень хотелось их обнаружить?

— Ты, наверное, привык жить как важная персона. Сможешь выдержать здесь всю ночь?

— Я привык жить как мертвец. Так что смогу, мне здесь даже очень нравится.

— «Жить как мертвец»? Отличное выражение, я понимаю, что ты хотел сказать. Иногда, когда я на шахте сортирую уголь, у меня возникает такое ощущение, будто я работаю прислугой в аду.

— Не любишь эту работу.

— Нет, почему? Вот работу на фабрике я бы не вынесла. Какой там шум! У меня есть подруги, которые уже почти оглохли. И в воздухе столько хлопковой пыли, что дышать невозможно! А ходить в юбке, когда вокруг все вертится и крутится? Или без ноги останешься, или задохнешься, или помрешь от чахотки. И платят меньше. Нет, мне еще повезло.

— Могла бы работать у кого-нибудь в доме.

— Служанкой! Это, конечно, престижней, но лучше уж я сохраню уважение к себе.

Разговор на время прервался — наверное, потому, подумал Блэар, что они совершенно не знали друг друга. «У нас нет ничего общего, мы не прошли через период взаимного обхаживания, нас просто внезапно потянуло друг к другу, как две планеты, оказавшиеся в пределах взаимного притяжения».

— И сколько служанок ты совратил?

— А скольких мужчин ты соблазнила?

Вместо ответа она только улыбнулась, как будто ее улыбка снимала все вопросы.

— А что, белые девушки действительно чем-то отличаются от черных? Или верно говорят, что в темноте все кошки серы?

— У меня было не так уж много женщин; но все они отличались друг от друга.

— Чем?

— Запахом, вкусом, ощущениями при прикосновении, жестами, походкой, телодвижениями, теплом.

— О Господи, да ты прямо ученый! А у меня какой вкус?

Он погладил рукой ее по боку, провел по животу, потом облизал ладонь.

— Розы. Слегка подпаленной розы.

Она повернулась на бок и легла, опершись на локоть. Брови ее скрывались под спутавшимися волосами, однако лучистые глаза словно разбрасывали вокруг карие и зеленые брызги. И хотя угольная пыль оставила у нее на лице постоянную тень, тело ее отличалось той особой белизной, какая свойственна именно рыжеволосым, а вены ее грудей были такими голубыми, что Блэару казалось, он видит их биение.

Роза провела рукой по его ноге снизу верх и там остановилась:

— Я смотрю, ты снова оживаешь.

Все-таки Роза — необычная девушка, думал Блэар. Он оказался в ее постели после годового голодания, и тем не менее ее страсть была не меньшей, чем его собственная: как будто за одну эту ночь ей, как и ему, предстояло насытиться на всю оставшуюся часть жизни. Она обладала той способностью, что позволяет наделенным ею людям отдаваться страсти, даже заведомо зная, что этим они обрекают себя на вечные муки, лишь бы только рядом был кто-то, с кем эти муки можно было бы разделить.

И она бесспорно была личностью. Не пустым местом, не натурщицей для фотографий на сувениры туристам и не силуэтом, торчащим на шлаковом отвале. Она была личностью в не меньшей степени, нежели любой из Хэнни.

Было ли испытываемое им чувство любовью? Блэар так не думал. Тела их двигались сами с энергией, более похожей на ярость, ударяясь друг о друга, словно одержимые, покрытые потом музыкальные тарелки. Она вонзалась ему в спину ногтями, оставляя глубокие длинные царапины, и глаза его вылезали из орбит, а плечи распрямлялись и напрягались еще сильнее.

Постель была в полном беспорядке, простыни перепутались и лежали поперек кровати. Пространство вокруг оставалось прежним, но на самой постели оно было иным. Здесь был не Уиган. А какая-то совершенно иная страна.

— А ты начинаешь поправляться.

Она уселась на него верхом и отвела волосы со шва на голове.

— В этом и состоял мой план, — ответил он.

— Блестящий план, если только сумеешь не попасться Биллу.

— А это главный пункт плана; по крайней мере, был главным пунктом.

Роза спрыгнула с Блэара и через минуту вернулась с шалью. Она уселась ему на грудь и повернула ему голову набок.

— Что ты собираешься делать? — спросил он.

Роза плюнула ему на пораненное место и принялась сдувать туда угольную пыль с шали.

— То же, что делают все шахтеры, — ответила она.

Глава четырнадцатая

Пьеса Мендельсона для фортепиано закончилась, почти сразу же духовой оркестр заиграл «Вперед, Христово воинство», и на сцену «Театр-ройял» вышли дети в огромных бумажных воротниках и с ватными бородами — они изображали мучеников времен Реформации.

— Дети — шахтерские сироты. Весь сбор пойдет в их пользу, — прошептал Блэару Леверетт. Они стояли в задней части зрительного зала, прямо под бюстом Шекспира, державшего в руке перо. Театр поклонялся Барду, ставил все его произведения, и потому фрески на стенах зала изображали главных героев самых известных его пьес — как трагических персонажей, так и страстных любовников, — а над просцениумом мавр Отелло управлял гондолой, плывущей по Большому каналу.