Солнце в рукаве - Марьяна Романова

– И ты думаешь, что Борис это примет? Такое вот чистое удовольствие? – скептически прищурилась Надя.

– Конечно примет, – уверенно кивнула Света. – Да мне и думать не надо, мы это обсуждали.

– Да мужики только говорят так. А стоит какому-нибудь безобидному коллеге позвонить тебе в полночь, как проблем не оберешься. Мне кажется, все эти свободные браки сводятся к тому, что мужик гуляет, где хочет, а женщина держит марку.

Света не обиделась.

– Ты же видишь нашу семью. Теперь, можно сказать, изнутри. Разве я похожа на несчастную? Ту, которая просто держит марку?

– Значит, вы – счастливое исключение.

– Да нет же, просто мы не боимся быть не как все… Ладно, не грузись, Надюш. Вредно тебе в таком состоянии думать о нервном.

– Хочешь сказать, что… – ей было трудно это произнести почему-то, – у меня с Данилой не получилось, потому что я видела в нем кого-то другого?

– А у тебя были в этом какие-то сомнения? – весело спросил подошедший со спины Борис.

В руках у него был бумажный пакет, из которого торчал аппетитно пахнущий французский багет. Борис был вспотевшим и усталым, Светлана радостно засуетилась, принесла ему ледяной «Тархун». Он выпил залпом и рухнул в старое кресло.

– В электричке народу – тьма. Сто раз пожалел, что не взял машину… А у вас тут весело, девочки, как я посмотрю.

– Да вот, собирали яблоки, пробило на бытовую философию, – улыбнулась Света. – Я пыталась объяснить Надюше, как устроена наша семья.

– И что? Не въехала девочка? Да не смотри ты так на меня, почти никто не въезжает… А про Данилу твоего – я думал, ты и сама понимаешь. Помнишь, мы с тобой однажды говорили об этом?

– Мы о многом говорили, – осторожно сказала Надя. Ей было неловко, что Борис подслушал такой «женский» разговор, да еще и не постеснялся об этом заявить, не кашлянул громко, приближаясь к ним, не сделал вид, что не разобрал ее последней фразы. А теперь ей было так неловко, что хотелось выпрыгнуть из собственного тела.

Света подала ему ужин: деревенский творог с домашним вареньем и чай. Он ел, а она любовалась. Было заметно, что не просто смотрит, а именно любуется. Это выглядело так… патриархально и совсем не сочеталось с тем, что Надя только что от нее услышала.

– Помнишь, ты мне рассказывала о своем первом муже? – с набитым ртом невозмутимо спросил Борис. – Как его звали, не помню… Олег?

– Егор, – нехотя подсказала она, оглаживая живот.

В последнее время Надя всегда гладила живот, когда нервничала. «Интересно, когда я рожу, привычка останется?» – иногда думала она.

– Ну да, ну да. Помнишь, что мы с тобой по этому поводу решили?

– Что он на бабушку похож. Что мне надо было пережить эту ситуацию с бабушкой, обидную. И я нашла мужика, с которым можно ее бесконечно переигрывать. И все равно проиграла. Как-то так.

– Ну да. И ты вроде бы согласилась?

– Ну, доля правды, наверное, в этом есть… Хотя мне трудно судить.

– А я вот был уверен, что ты меня услышала и начала думать в этом направлении, – подмигнул Борис, в деревенской манере протирая тарелку хлебным мякишем. – И уже все давно знаешь.

– И что же я должна была, по-твоему, узнать?

– Ну как что? Все же из детства идет. Откуда вообще берутся наши представления о любви? Мы видим, как родители любят друг друга, как мы любим их, а они – нас. Потом мы перерастаем все это, составляем собственную картину мира. Но иногда так трудно вытравить из себя родительские схемы. А у тебя не было отца, зато была бабушка. Было два определяющих человека, благодаря которым ты пыталась понять, что же такое любовь. Все дело в том, что ты никогда не была главной для самой себя. Ты воспринимала себя как второстепенную героиню, и это грустно, но и забавно тоже.

Надя никогда не чувствовала себя солнцем собственной планетарной системы. Если бы она писала автобиографию, у нее не хватило бы ни сил, ни дерзости отвести себе центральную роль – как бы жалко это ни прозвучало.

Дочь главной героини.

Внучка главной героини.

Лучшая подруга главной героини.

Любовница главного героя, робко примеряющая амплуа будущей жены. Амплуа трещит по швам, как старое платье. Все же невеста – слишком роковой персонаж. Слишком много читательского внимания, а внимание – даже формальное, вежливое – было для Нади невыносимым, в прицеле чужих глаз она порой чувствовала себя голой.

В детстве ее безусловным солнцем была мама. И так благодатно было греться в его лучах. Таборная яркость маминых нарядов, черный излом бровей и карминная сочность капризных губ, гладкий лоб, дешевые вульгарные бусы и блеск помады – все это казалось завораживающим, как ларец с пиратским кладом. Больше всего на свете маленькой Наде нравилось сидеть около стены на детском стульчике, расписанным под хохлому, и наблюдать за примой.

В приме не было ни грамма спонтанности. Казалось, каждый ее жест, каждый взгляд выверен с алхимической точностью. Она скользила по квартире в отороченном плюшем атласном халате, морщилась от головной боли, варила себе тридцать третью чашку кофе, курила в форточку, красила ногти на ногах темно-вишневым лаком, а потом дула на них, издалека, с остервенением, как трубящий слон. Иногда кружилась по комнате, неслышно напевая что-то джазовое, легкое, как взбитые сливки. Иногда застывала у окна и хмуро смотрела на заснеженный двор.

Надя обожала приму, была самым преданным ее фанатом, самым благодарным из ее зрителей.

Потом место солнца досталось бабушке, потом – Егору, потом эстафетную палочку принял Данила, а она, она сама всегда была где-то на периферии. И это было привычно, как собственное тело. И было странно думать об этом не как о константе.

– Хочешь сказать, – осенило Надю вдруг, – что сначала я выбрала мужчину, похожего на бабушку, а потом – похожего на маму?

Мысль была подобна удару кулака по темечку.

– Умница, – просиял Борис. – Бабушка была жестокой. А мама, как ты сама говорила, ускользающей. Тебе было необходимо сначала пережить любовь как жестокость, а потом любовь как ускользание.

А потом Светлана вынесла шарлотку с грушами, вот тогда Борис это и сказал.

– Ты похожа на медузу. Медузу без красивых ядовитых щупалец. Но теперь у тебя есть шанс обдумать все это и наконец зажить как Надя Сурова. Не как человек-пострадавший-от-жестокости-ближнего. И не как человек-пострадавший-от-ускользания ближнего. А просто как Надя Сурова, сама по себе. Как раз удачное время, чтобы взять паузу, подумать об этом. А потом начать все заново. Как говорят американцы, получить фреш-старт.

– Нет, постой. – У Нади разболелась голова. Она и правда вдруг почувствовала себя колышущимся сливочным желе; думать было трудно. – Наша встреча была случайностью. Никого я специально не искала. Если уж на то пошло, мне просто понравился секс. А потом – понравилось его отношение к жизни. Легкость его…

– Вот именно. И в маме тебя очаровывала легкость. А попытка ее оседлать была почти эротическим переживанием… А то, что ты любила его, – неправда.

– Ну что значит…

– Слушай, – с улыбкой перебил Борис. – Я сейчас тебе одну вещь скажу. Ты не смущайся, я со Светочкой все равно это уже обсуждал… Думаешь, я не заметил, как ты смотрела на меня, тогда, в самом начале?

Надины глаза стали вдруг влажными, а щеки – горячими. Где-то в ее сердцевине проснулся и недовольно заворочался ребенок.

Света собрала тарелки и деликатно ушла в кухню, хотя посуда в этом доме всегда мылась ближе к ночи.

– Да не красней ты так. Как школьница, в самом деле. Я не был бы психологом, если бы не заметил. Вот скажи мне, разве влюбленная женщина, которая ждет ребенка, станет так на чужого мужика смотреть?

– Ну… У меня просто было трудное время. Он не уделял мне внимания. И я… запуталась. Не понимала, чего хочу.

– Золотые слова. Не понимала, чего хочешь, потому что чувствовала, что готова уже прервать эти отношения. А с другой стороны, забеременела так некстати. И так называемая семья – всего лишь твоя модель самозащиты… Все равно рано или поздно ты бы переросла эти отношения.

– Ты так думаешь?.. Да ну, у меня в голове не укладывается… Это все твои дурацкие психологические примочки.

– А тебе и не надо сейчас ничего укладывать. У тебя дела и поважнее есть, – Борис кивнул на ее живот. – Ты просто иногда об этом думай, этого будет достаточно. Пройдет время, все само по себе уложится… И знаешь еще что?

– Опять какую-то гадость скажешь? – слабо улыбнулась она.

– Иногда мне кажется, что за этим я и встретился с тобой взглядом. Тогда, в магазине. Чтобы ты побыстрее поняла. Потому что пусть ты и не была девушкой, пытавшейся прыгнуть с крыши, или ненормальным философом, давшим обет молчания… Зато ты в таких дебрях жила, что любому из них представить страшно. А сейчас у тебя появился шанс.

– Шанс?

– Стать самой собой. Перестать обслуживать собственные комплексы. Зажить настоящей Надей Суровой, новой, счастливой.