Казачка - Нонна Мордюкова

Дед — достопримечательность деревни. Сидит, сидит — не умирается ему никак. Уж и от общения с людьми отключился. Все пустое. Все — лицемерие… Что ж, пусть сидит.

Мы поплелись неторопливо к костюмерной. Куда ж еще! На каждом биваке сама собой появляется притягательная точка ежедневной сходки киноэкспедиции. Чаще всего это костюмерная.

Изба разделена на две неравные части. В одной костюмы висят да стол посредине, клеенкой покрытый, с табуретками вокруг. Во второй, за занавесочкой, — «бытовка»: две кровати, зеркальце, электроплита. Экономят деньжата: квартирные берут к суточным, да плюс как сторожам накидывают…

Мужикам в экспедиции труднее: они не умеют деньги экономить, нет-нет и выпьют ненароком. Но по возможностям, а зарплату — домой, в семью!

Прекрасный актер Урбанский трагически погиб на съемках фильма «Директор». Дебет с кредитом не сошлись, не уложился в суточные и подрядился сняться сам вместо каскадера в сложном кадре, чтобы получить деньги за трюк. И денег-то — семьдесят рэ!

Два дубля — ничего, а на третьем был убит спинкой сиденья «газика». Сначала вылетел сам, «газик» догнал его и убил. От растерянности камеру не выключили, и все было снято на пленку. Суд шел шесть месяцев. А что — суд? Трагедия страшная, а всё — деньги, будь они неладны! Мизерные деньги платили актерам… Любимая жена-красавица была на восьмом месяце беременности…

Ну, не счесть мытарств советских актеров. Этого лучше зрителям не знать. Скорее я хочу сказать, что работы легкой нет и денег задарма не дают.

Помню костюмерную, где под мягким снежком, за щитом, переодевались, подставляя голые спины осеннему ветерку и проклиная свою актерскую судьбу. Конечно, о комфортном переодевании костюмеры не обязаны думать. Это обязанность администрации — чтоб актеры, раздевшись до трусов, не подставляли снежинкам свои теплые тела, а потом насморк лечили. «Пусть их! Не сахарные!» — внаглую отвечает администратор. Тем более научишься ценить такого человека, как костюмерша Райка.

Всеми любимая, с народным юмором, щедрая. В тюрьме побывала, на руке следы выведенных наколок. Вечером ютились у них в избе — пообщаться, чайку попить, а то и покрепче чего.

В тюрьме она познакомилась со своим суженым — по голосу. Он был поставлен на раздачу пищи. На прогулках она поднимала голову, чтоб разглядеть того, кто это покрикивает сверху, почти под козырьком крыши, но не удавалось. А ее он иногда видел — макушку, часть лба и нос, — когда женщины ходили по двору…

Райка вышла на волю раньше, повезла в Загорск весточку его родителям. Мать — на дыбы: дескать, разберемся потом. «Пошла ты знаешь куда?! У тебя не спросили», — огрызнулась Райка. Подошла к рамке с фотографиями и без подсказок вытащила снимок любимого, которого никогда не видела в лицо.

— Веришь, так душу сдавило… Мать, а голос… Голос сильно похож на его…

Долгонько пришлось ей ездить с передачами, будто фотография велела. Выпустили его, встретились. Пошло все путем.

— На его мать не обиделась, потому что и моя мать не такого желала в зятья… Как животик набух, повел к своим заявку подавать. Стою, притолоку подпираю. Мать кричит, что я хитрая, оженить силком наметила. А я стою, пузо вперед выпячиваю, мол, ори, ори — деваться некуда… Хорошо так, спокойно. Дочка в животе крутится, а мне — и ладно… Не люб он мне оказался. Зарился убить, но опомнился — не за что.

— Так и расстались?

— Я и пыталась было из-за ребенка наладить как-то, а оно — никак… Тут судьба сыграла штуку: убили его зеки. Разыскали и убили.

— За что?

— Да кто ж его знает…

Мы интересовались тюремными песнями. Я не просто слушала мелодию и слова. Надрыв заключенных, взращенный в стихах и песнях, имеет цель защитить в глубине таящуюся человеческую гордость. Тот, кто в здравом уме и твердой памяти, какое бы преступление ни совершил, — имеет точку опоры в своей совести, «жмет на все тормоза», выкрикивает в песнях и стихах: «Я человек, я есмь». Оттуда, из тюрьмы, выходят порою нешутейные произведения.

У Райки маленькие натруженные руки. Гриф гитары ей не охватить, но она так мило перебирает толстые и тонкие струны. Поет сипато — курит «Беломор», но по мелодии чистенько. Лицо выражает недоверие к слушающим. Когда кинет взгляд на нас, это значит: «Включайтесь. Сейчас общие песни будем петь…»

Бузили, сплетничали, отдыхали. Когда в фильме была Райка, съемочная группа приобретала особый колорит.

— Райка, вы вчера опять гудели?

— Господь с вами, Станислав Иванович! — Она степенно, сдвинув брови, застегивает актрисе пуговицы.

Тянет всех как магнитом — хоть нос сунуть в костюмерную. Райка подход ко всем имела.

Однажды Таня Лаврова входит замерзшая, лицо тусклое — восемьдесят километров проехала после утренней репетиции. Райка шлепает ладошками по подушке, взбивает ее и жестом предлагает прилечь Тане на свою кровать. Таня послушно ложится, и на ее ноги падает овечий полушубок. Потом чай горячий с вареньем. Через полчаса Таня неузнаваема: глазки горят, щеки порозовели. Отогрелся человек, чайком душу погрел… Конечно, Райка не могла быть преднамеренным профессионалом-преступником. Мы в юности тоже занимались такими преступлениями: лазили по убранному полю и добирали остатки. Тряслись, как зайцы, если в лесополосе ездовой заслышится. Мы тогда не попались, а Райка попалась — дали пять лет. Был такой закон: пусть сгниет на поле, но в личную «наживу» — ни боже мой.

Тюрьма ее «приголубила». Набралась молодая девушка всего, а сущность человеческих качеств осталась нерушимой. Райка не знает границ между обязанностями и душевной сноровкой.

Один раз бреду, утренняя заря, прохладно. Сейчас Райкин чай будет. Это счастье. Подхожу и вижу лежащего ничком у входа в костюмерную режиссера.

— Что с вами, Станислав Иванович?

— Зайди посмотри, — едва выговаривает он, задыхаясь от смеха.

Вхожу: ничего особенного, если не считать на пустом круглом столе мертвой белой толстенной книги, раскрытой посередине, чтоб не захлопнулась. Книга эта — «Капитал» Маркса.

— Где же ты взяла? — прыснула я.

— «Где», «где»! В библиотеке! Тут тоже люди живут. Интересуются.

Так она решила противостоять подозрениям начальства в легкомыслии. Знала, что хохма не для взрослых, но шла на это. Пусть их — этих начальников!

Не одну картину мы проработали вместе и стали как родные.

Но эта радость общения — лишь до того момента, пока не приезжает дочка. Тут Райка немедля снимает комнату подальше от съемочной группы и полностью предается семье. Вход для всех закрыт.