Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики христианства - Абрам Ранович

Цельсу был чужд христианский антропоцентризм; человек для него лишь часть космоса, в котором все живые твари существуют на равных основаниях («все видимое — не для человека, но ради блага целого все возникает и погибает» — фраза, типичная для античного мыслителя, который не может представить себе существование вне какой-то общности, будь то полис или космос).

Рассказы первых христиан об Иисусе противоречили и эстетическим идеалам Цельса. Он пишет о том, что, если бы божество захотело воплотиться в человека, то выбрало бы для этой цели прекрасного и сильного, Иисус же, по христианским преданиям, был мал ростом и некрасив. Цельс не мог также понять обращения христианской проповеди к социальным низам, возмущался тем, что, с точки зрения христиан, нужно спасать грешников, а не праведников, презирал необразованность последователей новой религии. Христианству Цельс противопоставляет почитание древних богов, но для него это вопрос не веры, а традиции, поскольку городские культы олицетворяли собой единство гражданского коллектива. Ко времени Цельса подобного единства уже не существовало, однако многим людям была необходима хотя бы видимость его, чтобы в сложном мире огромной державы не чувствовать себя изолированными. Языческие культы, мифы и легенды связывали ныне живущих с прошлыми поколениями, с жизнью предков.

Обязательным условием нормального существования Цельс считал включенность гражданина не только в освященную веками традиционную религиозную практику, но и в общественную жизнь: участвовать в государственных делах необходимо «ради пользы законов и благочестия».

Произведение Цельса представляет интерес для историков христианства не только тем, что демонстрирует разницу в мировосприятии человека античной культуры и христианина, но и тем, что дает ряд фактических сведений о социальном составе христианских общин, а также о существовании внутри христианства различных течений, прежде всего гностических [333]. Значительная часть полемических аргументов Цельса направлена именно против них. Интересно, что в это же самое время с гностиками полемизировали христианские писатели ортодоксального направления (например, епископ лионский Ириней в книге «Против ересей»).

При чтении произведений античных критиков христианства не следует думать, что христиане пассивно относились к нападкам. Многочисленные защитники новой веры не только опровергали фантастические слухи и рационалистические аргументы, но и сами выступали с резким осуждением античной культуры [334]. Апологеты христианства издевались над греко-римскими мифами, часто используя при этом их критику античными мыслителями. Так, живший на рубеже III и IV вв. Арнобий осуждал безнравственность «языческих» богов, высмеивал поклонение их статуям. Еще раньше Афиногор утверждал, что статуи не боги, а всего лишь совокупность «земли, камня и тонкого искусства». Не менее резко критиковали христиане поведение самих «язычников», обличали их развращенность, пристрастие к грубым и кровавым зрелищам (гладиаторским боям, травле зверей). Епископ карфагенский Киприан (III в.) с негодованием писал, что люди, приходя на бесчеловечные и ужасные представления, не смущаются тем, что их жажда развлечений является главной причиной кровопролитий и убийств (Ad Donat., VII). Он же говорил и о том, что из-за несправедливости судопроизводства невинные погибают, ибо «свидетели боятся, а судьи подкупаются» (Ad Demetr., XI). Этим нравам христиане противопоставляли требования своей этики — максималистские, трудноисполнимые в реальной жизни, но привлекательные именно своей непримиримостью к господствовавшим в обществе аморальности и цинизму.

Активные выступления христиан против язычества, все более широкое распространение их учения, в том числе и среди привилегированных слоев, требовали со стороны противников христианства более детального его анализа. Можно считать, что наиболее крупным и эрудированным критиком христиан был философ-неоплатоник Порфирий, ученик и биограф основателя неоплатонизма Плотина. Проблема соотношения неоплатонизма и христианства достаточно сложна и требует специального рассмотрения [335]. Неоплатонизм был своего рода философским ответом в рамках античного мировоззрения на духовные запросы образованной части римского общества. Он возник в условиях кризиса, который охватил все стороны жизни — от хозяйства до идеологии. Нападения варваров, восстания в провинциях, выступления социальных низов, борьба военачальников за власть, частая смена императоров — все это создавало у людей ощущение неустойчивости миропорядка и трагической безысходности. Вопрос о сущности зла и его причинах вставал тогда перед каждым мыслящим человеком.

Неоплатоники пытались восстановить ощущение единства человека и космоса, их учение было своеобразным сплавом мистики и логики. В основе его лежала триада: Единое (совершенный абсолют) и истекавшие из него Ум и Душа. Материя — аморфная субстанция (или прямо — зло), которая гасит импульсы духовности, исходящие через Ум и Душу от Единого. Душа, присутствующая в человеке, должна взойти к Единому через состояние экстаза и воссоединиться с ним (подготовкой для этого служит аскетическая жизнь). Неоплатоники, и в частности Порфирий, большое внимание уделяли мантике и магии, ибо рационалистические средства для достижения соединения с божеством казались уже недостаточными. Неоплатоники не отрицали существования низших богов и демонов (см. у Порфирия: «Бог не мог бы быть на законном основании назван монархом, если бы он не правил (другими) богами: это подобает божьему величию и высокому небесному достоинству»). Но концепции бога-личности у неоплатоников, в отличие от христиан, не было.

Критикуя христиан, Порфирий прежде всего анализирует писания: он неоднократно цитирует четыре новозаветных евангелия и послания Павла; в одном месте он ссылается на не признанный церковью Апокалипсис Петра [336]; сопоставляя друг с другом евангелия, обнаруживает их внутренние противоречия. Отметим, что многие наблюдения Порфирия были использованы библейской критикой Нового времени. Но Порфирий продолжает быть связанным этическими представлениями античного мира: он считал одной из несообразностей евангелий призыв отказаться от богатства, ибо добродетель и имущественное положение не могут зависеть друг от друга. Для него слова о том, что легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в царство небесное, исходят от бедняков, «желающих путем такой болтовни отнять имущество богатых». Христианская символика ему чужда; он буквально трактует фразу из Евангелия от Иоанна (цитируемую не очень точно): «Если не будете есть плоти моей и пить крови моей…», которая ужасает его. Он считает, что Лука и Матфей не решились написать ее именно потому, что она ужасна…

Порфирий постоянно подчеркивает логическую невозможность того, о чем говорится в евангелиях и посланиях. Так, о вознесении он пишет: «Если бы это было возможно, это было бы чудом и противоречило бы порядку вещей». Но для христиан важнейшим компонентом их веры была именно возможность чуда вопреки установленному «порядку вещей». Вот почему логические доводы Порфирия при всей его блестящей эрудиции не могли воздействовать на верующих, для которых эмоциональность и иррациональность христианского учения были одной из основных притягательных сил.

Следует обратить внимание на то, что Порфирий не только критикует евангельские рассказы, но и защищается от обвинений христианских апологетов. В частности, интерес представляет его защита статуй богов, жертвоприношений и тому подобных языческих обрядов. Статуи богов воздвигаются, по его словам, «для памяти», большинство людей вовсе не считает, что в этих статуях заключается божество, а жертвы им приносят не столько из почтения, сколько в знак благодарности… Эти слова Порфирия, с одной стороны, косвенно свидетельствуют об изживании древних языческих верований, а с другой — показывают его приверженность традиции. По существу, Порфирию нечего было противопоставить христианской религии: весьма отвлеченные, далекие от запросов простых людей понятия «упорядоченного космоса», «неизреченного Единого» не могли соперничать с верой во всемогущее милосердное божество, пославшее собственного сына пострадать ради человечества и открыть каждому грешнику путь к спасению.

Невозможность выиграть борьбу с христианством, сохраняя внешние формы и традиционную обрядность древних культов, определила судьбу и такой трагической фигуры Поздней империи, как император Юлиан, прозванный христианами Отступником. Он вырос уже после победы новой религии, столкнулся с проявлениями жестокости, нетерпимости христианских епископов ко всем инакомыслящим, будь то почитатель Юпитера или христианин, в чем-то отклоняющийся от догм вероучения. Юлиан попытался возродить языческие верования, придав им мистический оттенок, взятый из неоплатонизма. Он был глубоко религиозным человеком [337], но при этом проповедовал веротерпимость; одним из его аргументов против христиан был тот, что они преследуют принадлежащих к их же заблуждению еретиков, хотя ни Иисус, ни Павел к этому не призывали. Юлиан также обвиняет христиан в несоблюдении апостольских постановлений, из чего ясно видно, что христианство его времени уже имело сложившуюся церковную организацию (раздираемую тогда борьбой ортодоксального направления с арианством [338]).