Тимур — сын Фрунзе - Виктор Евгеньевич Александров

«Ушли… все ушли… И ведущий мой ушел… — думал дежурный по полетам. Не в силах оторвать взора от подмосковного окоема, затушеванного сизоватым туманом холода, он все еще смотрел и смотрел туда, где, постепенно мельчая, скрывались гудящие точки, — А я вот стою, провожаю их по очереди по всем правилам и статьям инструкции. И встречать буду по инструкции. Без инструкции дежурному по полетам и шага шагнуть нельзя, и я это отлично понимаю. Но где гарантия, что из первой же партии новых машин одну из них сразу же доверят мне? «Безлошадных» летчиков в полку и в самом деле немало, да и прибыли они пораньше меня… И все же вот так ждать — убийственно тягостно…»

Мимо один за другим в свою приаэродромную землянку — прошли порядком намерзшиеся техники, механики, мотористы. Воентехник Дроздихия, тот, что дежурил вчера, по полку, проходя, приостановился, приложил растопыренные пальцы к шапке (что-то похожее на отдание чести):

— Вижу, вас уже определили…

— Определили, — невесело отозвался Тимур.

— Вы б на КП шли — чего зря на морозе стынуть, — проокал Дроздихин, — Мы вот, — кивнул на шедшего рядом молоденького сержанта, — в землянку топаем, малость обогреться следует, а то не успеешь теплом подзарядиться — наши соколики вернутся. — Воентехник поморгал белесыми ресницами и вздохнул обреченно: — Может статься, что продырявленные и изодранные их крылышки латать придется. А латать их надо теплыми руками. Верно говорю, Лукьяненко? — Сержант неопределенно хмыкнул. А Дроздихин еще раз предложил: — Так что вы погрейтесь, еще есть время.

— Ничего. Мне не холодно.

— Ну-ну… Пойдем, Лукьяненко.

— Мне тоже не холодно, — сказал сержант. — Я постою. — Воентехник дернул свою шапку за одно ухо и потопал дальше. — Я с вами постою. Вы не против?

— Наоборот, если действительно не холодно. Даже рад буду собеседнику, — сказал Тимур, внимательно разглядывая сержанта: щеки ввалившиеся, глаза живые, темный пушок на верхней губе. Подумал: «Ровесник мне, а может, и помоложе этот быстроглазый механик. Ему, пожалуй, и в самом деле тепло: одет основательно — ватные штаны, черная стеганка с меховым воротником, валенки-чесанки в галошах…»

— К холоду наш брат механик привыкший, товарищ лейтенант, нас холодом не проймешь! Вот когда фрицы к самой Москве подобрались, вот тогда и вправду знобко-вато было. Даже в той землянке, куда наш техник почесал греться. А теперь — что! Теперь я так понимаю: мороз — наш союзник. Кинохронику последнюю видели? Ну и ну — во что одеты пленные вояки! У кого на ногах пудовые соломенные лапти, кто полотенцем поверх пилоток уши обмотал, кто бабьи дошки да салопишки на себя напялил — точь-в-точь, как их в газетах Кукрыниксы изображают.

— И все же мороз ненадежный союзник, — возразил Тимур.

— Конечно, — сразу согласился Лукьяненко, — он и для наших хлопцев, особенно пехотных, помеха, но все же для фрицев наш морозец больше чувствителен — добре продирает, до костей.

— До костей их продирает другое — новая боевая техника… на земле, в небесах и на море. Так, кажется, поется? — И не без горечи почти про себя заметил: — Скорей бы и нам побольше «яков» подбросили.

— Вы «безлошадный»? — напрямик спросил Лукьяненко. — Не унывайте, товарищ лейтенант. Мой командир тоже в «безлошадных» с неделю топтался, ругал начальство, плевал себе под ноги, осунулся даже, будто после болезни, а как получил новенького «яка», чудо свершилось: расцвел — не летчик, а мак на снегу! — Помолчав, добавил с мечтательной душевностью; — Гарный у меня командир и отчаянный до невозможности — старший лейтенант Усенко, земляк мой.

— Вы со своим командиром с Украины? Я тоже на Украине родился, в Харькове.

Лукьяненко изменился в лице, опустил глаза и раздавил каблуком галоши подвернувшийся под ноги оледенелый комок снега.

— Украина… Что от нее осталось!..

— Не вешать носа, казак! — приободрил его Тимур. — Погнали от Москвы, дай срок — погоним и с нашей Украины!

И, умолкнув, долго прохаживались взад-вперед. Каждый думал о своем. Вдруг сержант остановился, сдвинул с одного уха шапку.

— Наши возвращаются… Слышите?

Сквозь молочно-мглистую изморозь процеживался отдаленный гудящий рокот, и вскоре начали появляться темные точки.

— Побегу встречать своего командира, — заволновался Лукьяненко, — Хотя бы все в аккурате было, хотя б пронесло… — Отбежав, он спешно вернулся и, снизив голос, серьезно сказал: — Он у меня перед боевыми вылетами никогда не бреется. И знаете, помогает. Примета верная, учтите, товарищ лейтенант! Особенно когда вылет выпадает на тринадцатое число, на чертову дюжину.

Тимур смотрел ему вслед и снисходительно улыбался. А потом, притопывая унтами по скрипучему снегу, пошел к домику командного пункта. Из соседней землянки высыпали разомлевшие в тепле техники и механики. Плотной кучкой они потянулись на стоянку самолетов, к капонирам, где уже одиноко маячила неподвижная фигурка сержанта Лукьяненко.

Вернулись с задания все. В первый год войны не часто судьба баловала советских истребителей таким счастливым исходом боевого вылета. В воздухе еще не было нашего численного превосходства, но когда оно с помощью перегруппировок создавалось на отдельных участках фронта, то даже немецкие асы не ввязывались в открытый воздушный бой.

Сделав запись в книге дежурного по полетам, Тимур доложил начальнику штаба полка о благополучном возвращении эскадрильи. В динамике послышалось одобрительное: «Порядок!» — и Тимур снова вышел на воздух — хотелось взглянуть на своего ведущего.

Летчики малыми группками неторопливо брели от капониров, возбужденно переговариваясь и жестикулируя руками, изображая различные положения своих самолетов в бою. Ивана Шутова Тимур узнал издали. Он шел размеренным шагом таежника и сосредоточенно слушал коренастого летчика, топавшего с ним рядом в слишком низко приспущенных унтах; так и казалось, что в ногах его вьются, мешая идти, две лохматые собачонки. А он будто все время отшвыривал их пинками и отрывисто выкрикивал:

— …Так и удрапал, гад! Не принял боя! Эх, ежели б не комэск! Ежели б он не вернул меня — догнал бы… влепил бы… и — хана ему!

Шутов свернул к домику КП.

— Дежурному — привет! — помахал он рукой и потянул к Тимуру летчика в приспущенных унтах. — ты ж отсутствовал на построении, так что знакомься, — мой ведомый.

И тот, оголяя ровные, туго посаженные зубы, широко улыбнулся всем своим по-цыгански черным, небритым лицом:

— Дежурный — дебютант? Смотри, понравится Бате твое дежурство без потерь — сделает, так сказать, штатным диспетчером!

— Такой номер не пройдет! — заражаясь его весельем, отозвался Тимур и крепко стиснул ему руку. «Это ж земляк сержанта! Ничего себе мак на снегу — бутяк колючий!»

В тот же день, когда