Грустная книга - Софья Пилявская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В связи с юбилеем сбор труппы был назначен на середину августа. Николай Иванович приезжал из Кисловодска 8 августа. В Пестово ходил маленький пароходик — это была его последняя остановка — и возвращался в Москву — в Химки. Таких рейсов было два: поздним утром и вечером. Другого сообщения с Пестовом не было — запретная зона, машины только по пропускам (да тогда личных машин ни у кого и не было).
И вот мы трое — Николай Павлович Хмелев, Елена Кузьминична Елина и я — двинулись в Москву. Пароходик шел довольно долго, был жаркий день. От Химок ехали, кажется, на трамвае, тоже долго. Дома я оказалась в пятом часу, где меня встретила наша чудесная домработница Елена Григорьевна, уже хлопотавшая для завтрашней встречи Николая Ивановича. Через несколько минут я услышала по телефону какой-то чужой голос Елиной: «Случилось страшное несчастье, сейчас скончался Константин Сергеевич».
Мы с Хмелевым жили в одном доме, Елина домой попасть еще не успела, звонила с дороги — она случайно встретила кого-то из Леонтьевского.
Мы втроем и еще племянница Константина Сергеевича Людмила Штекер из нашего же дома встретились у цветочного магазина, там, где сейчас арка к улице Станиславского, собрали, сколько у кого было с собой, купили цветы и, ошеломленные, потерянные, пошли в Леонтьевский дом.
Нас обогнала легковая машина. В ней сидел Леонид Миронович Леонидов. На довольно большой скорости машина проехала мимо дома № 6. Леонид Миронович, видимо, ничего не зная, ехал куда-то по своим делам.
Во дворе, на лестнице и в парадных сенях было тихо — еще никто не знал. Нас увидела Рипсиме Карповна Таманцева и разрешила войти в кабинет. Цветы у нас забрали — сейчас нельзя.
Мы стояли в таком знакомом Его кабинете и через открытую дверь спальни видели изножие кровати, чуть приподнятое одеяло.
Из глубины комнат послышался голос Марии Петровны. Ровный мертвый голос: «Закройте форточки, форточки нельзя».
Мы стояли оглушенные. Рипси Таманцева шепотом рассказывала нам, как Константин Сергеевич спрашивал в этот день: «А кто теперь заботится о Немировиче-Данченко? Ведь он теперь… «Белеет парус одинокий». Может быть, он болен? У него нет денег?» (Перед этим Владимир Иванович потерял жену и теперь лечился во Франции.)
Постояли мы еще немного в парадных сенях и побрели. Когда уходили, видно было, что уже стало известно — люди спешили в осиротевший дом.
А ведь, казалось, еще совсем недавно так торжественно праздновалось его 75-летие! Леонтьевский переулок переименовали в улицу Станиславского, было награждение высоким орденом. Со всего света летели к нему слова любви, восторга и поклонения… А Константин Сергеевич в доверительной беседе сказал (не своим близким), что умрет в этом, 1938 году. И вот свершилось, как напророчил.
Константин Сергеевич в то лето, работая над статьей к 40-лет-нему юбилею театра, писал: «…Искусство и артисты, которые не идут вперед, тем самым пятятся назад». А тогдашнему директору театра говорил, что надо держать себя очень достойно, очень скромно и не занимать позиции людей, которые, в связи с юбилеем, домогаются чего-то…
На другой день, довольно рано утром приходил поезд из Минеральных Вод. Муж и приехавший с ним Кедров уже знали. По дороге домой расспрашивали подробности.
Пока Николай Иванович принимал душ и переодевался, все время звонил телефон — как, когда, что? Наспех позавтракав, пошли в Леонтьевский. Там было уже много наших, приехал автобус из Пестово — накануне по радио было сообщено о кончине.
…Гроб стоял в Онегинском зале: Было очень жарко — цветы вносить не разрешали. Уже произвели вскрытие и объявили диагноз — паралич сердца.
Люди все прибывали, но был еще отпускной период, и многие, узнав в последний момент, не успевали приехать к похоронам. Как отчаянно металась в Ялте Ольга Леонардовна Книппер-Чехова — она никак не могла успеть на похороны! Федор Николаевич Михальский мучительно добирался из какого-то туристического горного похода и не успел. Все, кто был ближе, добирались кто на чем — на попутных грузовиках, в товарных вагонах. И пускали, узнав — зачем.
Поразительно, что от Владимира Ивановича из Парижа пришла телеграмма, что 7 августа, до окончания лечения, он срочно выезжает в Москву. А он тогда еще ничего не знал! Телеграмма была отправлена утром. Николай Афанасьевич Подгорный поехал встречать.
…Константин Сергеевич лежал сильно похудевший, но такой прекрасный, величественный и такой умиротворенный. Его дивной красоты руки были совсем спокойны.
В первой половине дня его понесли в театр — гроб несли на руках, часто сменяясь. Несли без музыки, при абсолютной тишине. Леонтьевский переулок и переход через улицу Горького были перекрыты. До поздней ночи были мы все в театре. Марию Петровну все это время не видели.
Доступ публики был объявлен 9 августа с четырех часов. С самого утра стояли люди в очереди к театру, конец ее был за Столешниковым переулком.
С раннего утра 10 августа опять все мы были в театре, вначале только свои, а с 12 часов снова открыли доступ публике для прощания. Бесконечным потоком шли люди, и гора цветов у изножия гроба росла так, что приходилось уносить их охапками, чтобы цветы не заслоняли гроб.
Я смутно помню гражданскую панихиду, она была очень торжественной и мучительно длинной. От запаха массы венков из живых цветов, этой горы цветов у гроба кружилась голова.
И вот вынос, фанфары. Гроб ставят на задрапированную длинную машину. Перед гробом неподвижно застыли Дорохин и Раевский, каждый держит на подушке орден. Огромная толпа ждет на улице. Машина едет шагом, и за ней пешком идут все сестры, брат Владимир Сергеевич, Зинаида Сергеевна — мой педагог и много племянников, родных и двоюродных, за ними весь состав нашего театра и много, много других людей.
Я подходила к Зинаиде Сергеевне и Владимиру Сергеевичу, но они только молча кивали.
Шли мы долго — путь до Новодевичьего кладбища был длинный. На всем протяжении по троту арам стояли люди. Венки везли на грузовиках. Перед процессией двигались три мотоциклиста. Много было милиции, но порядок и тишина были абсолютные.
Когда мы подходили к зеленым воротам Новодевичьего кладбища (нового кладбища тогда еще не было), в воротах стоял Владимир Иванович Немирович-Данченко с сыном Михаилом Владимировичем и с Николаем Афанасьевичем Подгорным. Он приехал прямо с поезда — успел!
Во время похорон смутно помню взволнованную речь Владимира Ивановича с требованием клятвы честно продолжать дело Константина Сергеевича, и мы все вскрикнули: «Клянемся!» Помню хрупкую, поникшую фигуру Марии Петровны в чем-то белом, в соломенной шляпе, почти закрывавшей лицо, и рядом массивную фигуру дочери — Киры Константиновны. Они сидели прямо на земле у края вырытой могилы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});