Куриный Бог (сборник) - Мария Галина

Именно по этой причине — из-за старух, облюбовавших маршрут вследствие близости нескольких церквей и одной больницы, — Артемий Михайлович предпочитал двойные сиденья и место у окошка. Слишком часто на одиночных приходится вставать, освобождая сиденье для очередной укоризненной бабушки, а так забьешься вглубь, и никто тебя не видит.

Скорее всего, у Артемия Михайловича была легкая клаустрофобия. Не то чтобы у него в метро поднималось давление, или начинало бухать сердце, или не хватало воздуха, но становилось как-то слегка неуютно, особенно в час пик, когда коридор между кольцевой и радиальной оказывался забит невольно шагающими в одном ритме людьми. Иногда воображение рисовало ему тех же людей, но сбившихся в плотный ком, и такие же страшные человеческие комки напирали сзади, и он уже слышал внутри себя глуховатый треск прогибающихся ребер. Какая-то катастрофа, взрыв или просто паника — и вот уже нет отдельных людей, а просто какая-то шевелящаяся масса. Он отгонял эти мысли, вспоминая недавно прочитанное или отсмотренное по телевизору, но ладони сами собой делались мокрыми, и он, стыдясь этого, незаметно вытирал их о брюки, хотя и так никто не видел. В метро никто никого не видит.

В любом случае трамваем ему удобнее — от кожно-венерологического диспансера, где он работал в биохимической лаборатории, до дома можно было добраться без пересадок, напрямую. Так он и делал год за годом, только трамвай, в который он садился, сначала был красным и желтым, потом стал бело-голубым и приобрел стильные, чуть угловатые контуры, а потом отрастил изнутри сложный турникет, к электронному аппарату которого Артемий Михайлович прикладывал плоский квадратик проездного. Эти поездки были тайным крохотным отпуском, передышкой, когда можно было просто сидеть (ну, в крайнем случае, стоять) и не думать ни о чем, а просто ехать себе знакомыми местами, скупо и застенчиво меняющими сезонную окраску.

Теперь же Артемий Михайлович поднял голову и недоуменно огляделся. Уже до этого он сквозь дрему ощущал непорядок, и оттого сон его стал тревожным. Наверное, дело было в том, что трамвай перескочил с привычного маршрута на какую-то запасную колею, направляясь в депо (трамвайное депо, Артемий Михайлович знал, было где-то неподалеку), и внутренний сторож, привыкший к трамвайной рутине, уловил эту перемену. Сейчас трамвай стоял, ряды коричневых обитых сидений были пусты, вагоновожатая в пронзительно оранжевом жилете и с ломиком в руке стояла в проходе, и Артемий Михайлович, еще не пришедший в себя со сна, испуганно вздрогнул: вид у нее был грозный.

— Выходите, — сказала вагоновожатая, впрочем, довольно дружелюбно, — приехали.

— Куда? — Голос спросонья был одновременно хриплым и тоненьким, Артемий Михайлович сам его устыдился.

— В депо. Не слышали, что ли? Трамвай идет в депо. Просьба освободить вагон.

Для подтверждения своих слов вагоновожатая помахала ломиком, которым всего-навсего переводила стрелку, но получилось это у нее опять же грозно и воинственно.

Рефлекторно он послушался — как всегда слушался людей, облеченных властью, хотя бы и регистраторшу в поликлинике или охранника на входе. Сиденье было нагрето его телом, а снизу еще шел теплый воздух. Оттого его, видимо, и разморило. Тетка в оранжевом жилете уже забралась на свое важное вожатое место и теперь сидела, подняв руки, точно пианист за миг до того, как бросить их на клавиши, всем своим видом показывая, что только и ждет, когда он уберется отсюда.

Артемий Михайлович торопливо, боком слез со ступеней, и трамвай тотчас зазвенел и двинулся мимо, отбрасывая пятна света на мокрые рельсы и мокрый асфальт, — подсвеченная изнутри теплая коробчонка. Артемий Михайлович вдохнул сырой воздух, окутавший его, точно речная холодная вода. Рельсы раздваивались и расплывались в сумерках, как бывает, когда нажмешь на глазное яблоко; фонари светили сквозь морось, причем один, как раз над головой Артемия Михайловича, внезапно гас и медленно, мигая, разгорался вновь. Это почему-то раздражало и мешало сосредоточиться.

Стемнело, как всегда в октябре, стремительно и глухо, прорехи в темных слоистых тучах, поначалу фарфорово-синие, прозрачные, тускнели, морось все густела, и вообще хотелось домой. Для этого следовало вернуться назад, выйти на правильные трамвайные пути и то ли сесть на подходящий трамвай и доехать до дома, то ли дойти пешком. Тут Артемий Михайлович понял, что не представляет себе, где оказался и насколько далеко завезла его тетка в оранжевом жилете. Тогда он вновь осмотрелся, уже более внимательно.

Рельсы, плавно изгибаясь и распространяя вокруг себя слабое свечение мороси, уходили в широкие ворота, за которыми виднелись на темном фоне темные прямоугольники безоконных зданий, однако предварительно эти рельсы выбрасывали из себя как бы отросток, сворачивавший налево, в темную трубу переулка. Окружающее пространство нельзя было назвать улицей — вокруг громоздился самый настоящий хаос низких зданий, глухих заборов с колючей проволокой по верху, непонятных пристроек и бытовок.

Фонарь опять мигнул, вызвав приступ головокружения. Лужи в трамвайной колее мелко дрожали, подбрасывая осколки света. Странный развороченный пейзаж оставался безлюден. Неприятное слово «промзона» само собой выступило на поверхность памяти — по окончании рабочего дня тут было пусто, как на Луне.

Артемий Михайлович поежился. Он вдруг почувствовал себя очень маленьким, как в той детской книжке, где герои-пионеры стремительно уменьшились в размерах и сражались с пауком при помощи жала, отпиленного у мертвой осы. Это ощущение подкрепляли трамвайные пути, отблескивающие под фонарями, словно слизистые следы улиток.

Фонарь в очередной раз погас, и стало видно небо, плотное и глухое, затянутое багровым заревом. В это зарево били снизу белые столбы света — наверное, по вечерам так было всегда, но Артемий Михайлович редко глядел в небо. Плотнее всего зарево было чуть впереди и слева, обозначая городской центр. Артемий Михайлович прикинул, что двигаться ему надо бы направо, но справа как раз высилась уступчатая ограда того странного места, куда уполз трамвай и где теперь в темноте что-то ворочалось, грохотало и лязгало. Вдруг ни с того ни сего он вспомнил детскую книжку «Куда уходит спать трамвай» — трамвай уходил куда-то под уютные хрустальные своды светлого воздушного зала и спал там на огромной трамвайской кровати, накрытый пестрым одеяльцем, а тут все было совсем по-другому, по-настоящему, черно и страшно.

Что ж, тогда он вернется по путям назад, это самое разумное. Правда, он так и не понял, как далеко отклонился трамвай от обычного маршрута, но не мог же он уползти на другой конец города? Трамвайные пути сродни реке или ручью — следуя по ним, обязательно выйдешь куда-то — к знакомой остановке, в крайнем случае к метро. Артемий Михайлович вдруг осознал, что ему хочется оказаться в сыром натоптанном вестибюле, откуда тянет теплым запахом овощехранилища, в месте подземном, но светлом и людном. Какая тут ближайшая станция? «Шаболовская»? «Тульская»?