Ракетой на Луну - Бруно Бюргель

Баумгарт заглянул в зияющую пасть шахты. Внизу все тонуло во мраке.

— Изумительный телескоп, в самом деле! Я все-таки не понимаю, в чем дело.

— Изобрел его наш милейший Фоортгойзен. Пусть он же вам и опишет свое создание!

Ассистент Бен-Хаффы приблизился. Это был очень рослый, бледный и худощавый мужчина, с лицом некрасивым до ужаса. Привлекательными в нем были лишь большие умные глаза.

— Если бы я просто не зарыл инструмент в землю, понадобились бы колоссальные сооружения; мы, таким образом, с'экономили миллионы! Надобно вам знать, что вообще невозможно такое исполинское зеркало вылить из металла или из стекла. Диаметр его равняется четырем с половиной метрам!

— Как же это оказалось возможным? Вы только что сказали, что такое огромное зеркало отлить нельзя. Из чего же состоит ваше зеркало?

— Из жидкости.

— Не понимаю!

Фоортгойзен самодовольно улыбнулся.

— Ну, это долгая история — рассказывать вам о нашем изобретении. Много лет думал я над ним, и все напрасно! Однажды вечером, сидя над стаканом чаю, я размышлял о телескопе. Помешав ложкой чай, я почему-то обратил внимание на стакан. Благодаря ложке, жидкость пришла во вращение, и поверхность ее образовала вогнутое зеркало, какие я вижу всю свою жизнь. Это навело меня на новую мысль! Если только, — сказал я себе, — можно было бы налить ртути в большую круглую ванну, а эту ванну привести во вращение, то поверхность ртути образует вогнутое зеркало, каким пользуются для телескопа. Делаю опыты — и они удаются! Главное затруднение заключалось лишь в том, чтобы устроить приспособление, которое сообщало бы ртутной ванне абсолютно равномерное вращение. Обратился я на — наш знаменитый моторный завод, и тамошние инженеры построили наконец электромагнитный аппарат, отвечавший всем моим требованиям. Ртутная ванна вращается с величайшей равномерностью в масляной ванне несколько больших размеров.

— Мы приступили к работе; вырыли глубокую шахту, облицовали ее камнем, поставили ванну на ее дно, провели электрический кабель и исполинский телескоп был готов! Мы наполнили ванну ртутью. Она четыре с половиной метра в диаметре. Как только я здесь, наверху, пускаю ток, внизу, на глубине сто тридцати одного метра, ртутная масса начинает вращаться, и превращается в вогнутое зеркало!

У края шахты вы видите маленькое зеркало отбрасывающее изображение луны или звезды. Исполинский телескоп отражает его в колоссально увеченном виде, а вот в этом маленьком бетонном домике я наблюдаю изображение в сильную лупу!

— Как видите, в сущности, это очень простое приспособление. Я теперь посмотрите, какой мир чудес открывает нам этот инструмент!

Немец вошел в бетонный домик. Были поставлены призмы и линзы, и электрический ток пущен по кабелю в шахту. В поле зрения зеркала приведена была планета Марс. Фоортгойзен поставил увеличение в тысячи раз, с величайшей тщательностью привернул винты и отошел, уступив место Баумгарту.

Баумгарт сел в наблюдательный стул и посмотрел в крохотное отверстие окуляра. То, что он увидел, исполнило его величайшего изумления! Он сотни раз наблюдал в исполинские телескопы небесные светила. Но то, что он теперь видел, превзошло все его ожидания. Красноватый диск далекой планеты, об обитаемости которой, об ее странных каналах люди спорили вот уже две тысячи лет, лежал перед ним с поперечником, вдвое больше лунного. В светлой снеговой зоне северного полюса Марса виднелись широкие трещины и темные поверхности, явно представлявшие собою басейны талой воды. Каналы же расщепились на массу широких трещин и щелей, пересекавших совершенно оледенелые участки. Лед громоздился исполинскими стенами из раздробленных глыб, тень их, отбрасываемая солнцем, рисовалась темными зубчатыми линиями. Местами виднелись зеленоватые поверхности, находившиеся под защитой небольших возвышений и пригретые солнцем. Повидимому, это были жалкие остатки растительности: мхи и лишаи, которые могли еще держаться в защищенных местах, где увлаженная вулканическая пыль могла представлять собой некоторую питательную среду. Время от времени ландшафт затягивался легким облачным туманом.

Без сомнения, и этот планетный шар находился в стадии умирания, оледенел, оставил период своего расцвета за собой. По возрасту Марс занимает место между землей и луной. Ведет ли еще там какой-нибудь человеческий род жалкое существование, осталось ли последнее поколение, ожидающее окончательной смерти? Кто мог на это ответить!

Голос Бен-Хаффы вывел Баумгарта из его размышлений.

— Ну, какое у вас впечатление?

— Я просто подавлен! Кто бы мог подумать, что можно так хорошо видеть мир, несущийся в восьмидесяти тысячах километров от земли!

— Бросим теперь взгляд на луну. Здесь вы увидите еще больше чудес! Вы увидите ее при увеличении в четыре тысячи раз. Так как она удалена от нас на расстояние в триста сорок восемь тысяч километров слишком, то мы её видим так, как если бы она находилась приблизительно, на расстоянии ста километров, стало быть, на нашем спутнике вы разглядите предметы приблизительно в двадцать метров величиной! Я не слишком преувеличивал, когда, помните, сказал вам, что при благоприятных условиях мы должны будем разглядеть на луне „3везлу Африки“ в виде крохотной звездочки, когда она туда прибудет! И если вы действительно опуститесь на лунную поверхность, то может случиться, что мы увидим хоть не самый корабль, но удлиненную тень, которую он будет отбрасывать!

Потемки наступили быстро, как вообще в жарких широтах. Наверху, на вершине холма, светились белые храмообразные постройки обсерватории. Рог луны плавал в непередаваемом серебристо-зеленоватом воздушном океане, над ним мерцало несколько нежных облачков космической пыли, стоявших розоватыми пятнами на зеленом небесном своде.

Фоортгойзен повернул зеркальце на колонне. В нем блеснул теперь серп луны и внизу, на дне темной шахты, отразился во вращающейся ванне.

Бен-Хаффа привинтил призму, переменил окуляры и тихонько коснулся плеча немца.

— Смотрите, какая дивная картина!

Иоганнес Баумгарт прильнул глазом к стеклу. Собеседники его молчали. Немец не шевельнулся, ни один возглас удивления или восторга не вырвался из его уст, но Бен-Хаффа, как и Фоортгойзен, чувствовали, что это молчание красноречивее всяких слов.

Человек, неподвижно сидевший в теплую летнюю ночь у исполинского инструмента, не мог оторваться от чудесной картины. Вымерший мир осязательно лежал перед его глазами! Высокие отроги исполинской горной цепи лунных Аппенин сверкали перед ним в солнечном свете, как жидкое серебро. Казалось, они покрыты были льдом и инеем, озаренные солнцем. Взгляд его перешел в поперечную долину, терялся в невообразимом хаосе света и теней, уходил в пропасти, поднимался на высочайшие горные конусы.