Светочи Чехии - Вера Крыжановская

— А все-таки, — задумчиво вставил Вок, — вспоминая снова великую битву, где легло костьми столько наших братьев и пролилось много славянской крови, невольно скажешь, что неразумно поступил князь Конрад Мазовецкий, призвав немцев оборонять свою землю: они сперва съели бессильных пруссов, а теперь принялись за поляков и литовцев. Конраду, правда, отбиваться от пруссов было тяжело, зато от немцев полякам теперь и вовсе не отбиться!..

— Да, — перебил граф Гинек. — Уж подлинно, что волков пустили стеречь овечье стадо. Никогда эти заигрыванья с немцами до добра не доводят! Прусс — дикарь, так ведь и немец — варвар; это мы, чехи, знаем лучше других! Как в железной перчатке держат они подвластные области и пожирают одно племя за другим. Поляки еще не раз поплатятся за ошибку князя Мазовецкого!

Мало-помалу разговор перешел на вопросы религиозные и вызвал новый взрыв негодования по поводу индульгенций, интердикта и изгнания Гуса.

Глава 10

Время спокойно протекало в семье Вальдштейнов. Светомир возобновил знакомства с бывшими товарищами и профессорами, но сидел подолгу и дома, проводя часы в беседах, то с Руженой и Воком, то с давним приятелем Бродой, который осыпал его расспросами о войне с немцами, о Танненбергской битве и упивался всеми подробностями разгрома Тевтонского ордена.

Одна Анна держалась в стороне. Хотя она и не избегала прямо Светомира, но дружеские отношения, сохранившиеся у нее с Ряженой, с ним не возобновлялись. В разговорах с молодой графиней он не раз выражал свое глубокое сожаление по поводу состояния души их друга детства.

— Да, с той роковой ночи, в ней словно что-то надтреснуто, она стала совсем другой и, притом, такой странной. А я мечтала для Анны об иной судьбе, — ответила Ружена, вытирая набежавшую слезу.

— Я помню, ты желала, чтобы я на ней женился. Откровенно сознаюсь, что твой план мне нравится, и я с радостью увезу ее с собой в Польшу.

— Как? Ты согласишься жениться на ней, даже после… всего того, что произошло? О! Как ты добр, Светомир, великодушен, и как я тебя за это люблю, — вскричала Ружена, вспыхнув от радости.

Взяв руками его голову, она крепко его поцеловала в лоб.

— Награда превышает заслугу, — ответил он, смеясь и целуя ее руки.

— Ты полюбил ее?

— Не знаю, право, что тебе ответить. Пожалуй, нет! Но она внушает мне такое искреннее уважение и глубокое сожаление, что все это, в связи с нашей старой друг к другу братской привязанностью побуждает меня вырвать ее отсюда, чтобы в новой среде и в новых обязанностях она позабыла свое горе. А за самопожертвование, спасшее тебя, мою благодетельницу, наша добрая, красивая и честная Анна — мне вдвойне дороже. Мне не найти жены лучше ее, и я надеюсь, что любовь скоро восполнит наше счастье. Только я попрошу тебя, милая Ружена, передать Анне мое предложение. Бедняжка так встревожена и стала так пуглива, что я никак не могу подыскать случая, поговорить с ней.

— Охотно! Я сегодня же скажу ей все; а завтра, с Божьей помощью, мы отпразднуем ваше обручение, — радостно ответила Ружена.

Целый день Анна страдала невыносимой головной болью, Разбитая, она сидела у себя в кресле и читала молитву. Широкое черное одеяние и ее темные волосы еще резче оттеняли восковую бледность лица и рук, покоившихся на коленях. Было уже поздно и Анна удивилась, увидев входившую Ружену, тем более, что лицо графини сияло необыкновенной радостью.

— Брось молитвы, Анна! Я к тебе с вестью, которая оживит твою жизнь и изменит судьбу, — весело сказала она, целуя ее.

Та болезненно улыбнулась в ответ; когда же Ружена коснулась предложения Светомира, она вздрогнула, и лихорадочный румянец заиграл на ее лице. Но это была лишь минута; затем голова ее грустно опустилась на грудь.

Поражённая молчанием, Ружена взяла ее за руку.

— Ты рада, не правда ли, Анна? Но погоди, вот завтра наш милый Светомир поцелует тебя, как жених, и ты убедишься, что прошлое умерло и для тебя открывается новое, светлое будущее.

Анна подняла голову, выпрямилась и провела рукой по лицу.

— Я очень благодарю Светомира и вечно буду ему признательна за предложение, которое делает мне честь и возрождает меня в моих собственных глазах, но… принять его не могу.

Ружена опешила.

— Да ты с ума сошла! — негодующим голосом вскричала она. — Молодой, красивый, обеспеченный человек предлагает тебе свое имя и любовь, сулит блестящую, счастливую жизнь, а ты его отталкиваешь? Это глупо и неблагодарно! Я и слушать не хочу подобный вздор!

— Я слишком ценю все выгоды предложения Светомира: но потому-то именно и отказываюсь, что не могу сделать его счастливым. В моей душе что-то надломилось, я умерла для радостей жизни и мой милый, великодушный друг заслуживает лучшей жены, чем я, разбитая душой и телом.

— Да ведь Светомир тебя любит; его привязанность исцелит тебя. А ты не подумала о том, как ты огорчишь и оскорбишь его своим отказом?

— Я уверена, что в предложении Светомира столько же любви ко мне, сколько и сострадания: сердце женщины — безошибочный судья в таких случаях. Если даже он оскорбится теперь, то придет время, когда он поблагодарит меня за то, что я оставила его на свободе. Да и сама я не желаю его связывать: все, что уцелело от моего сердца, после катастрофы, разбившей мою жизнь, принадлежит не ему…

Ружена вздрогнула.

— Ты полюбила другого, Анна? Но кого, Боже мой?

— Кого же, как не того, кто поддерживал меня в моем испытании, кто вырвал меня из безысходного отчаяния и спас от самоубийства.

— Ты любишь мистра Яна?.. И ты не шутишь, Анна? — изумилась Ружена. — Подумай же, ведь питать подобное чувство к служителю алтаря — грех!

Анна взглянула ей в глаза, и яркий румянец залил ее щеки.

— Ты не поняла меня, Ружена! То, что внушает мне отец Ян, нимало не походит на чувственную любовь. Я люблю! О, я люблю его, но — как земля любит свежую росу, утоляющую ее жажду, как травка любит солнце, которое ее греет и освещает. Я благоговейно обожаю его, как доброго гения! Внимать его проповеди, быть руководимой им на пути к небу, коего он посол, видеть его кроткий взгляд, с одобрением устремленный на меня, — вот все, чем я дорожу на этом свете.

— Я тебя понимаю, Анна; но каково бы ни было это чувство, я сомневаюсь, чтобы оно могло наполнить твою жизнь. Ты молода, придет минута, когда не мечты, а действительность предъявит свои права.

— Нет, я состарилась душой и чувство, которое внушает этот святой человек, — а ведь отец Ян святой, — никогда не может погаснуть! Чему ты удивляешься? Можешь ты отрицать, что ему дан уже дар исцеления? Хочешь доказательств? Разве голос его не действовал успокоительно лучше всяких врачей, на припадки безумия графини Яны? А когда у меня бывали страшные головные боли, и мне казалось, что треснет череп, ему достаточно было положить руку на лоб, чтобы укротить страдание, и в такие минуты я видела, — слышишь, Ружена? — видела, что во время молитвы золотистое сиянье осеняло его голову, а пальцы источали свет, который теплом разливался по всему моему телу. Меня охватывало тогда невыразимое блаженство, душа устремлялась к Богу, пока благодетельный сон не смыкал мне глаз.

Ружена с удивлением слушала ее. Восторженное поклонение Анны внушало ей убеждение, что Гус — действительно существо высшее, а твердая уверенность, звучавшая в голосе подруги, действовала и на нее заразительно.

— Я вижу, что твое решение непоколебимо, и передам твой ответ Светомиру, — сказала она после минутного молчания.

— Я предпочитаю сама переговорить с ним. Передай ему только мою просьбу зайти ко мне завтра.

На следующий день между Анной и Светомиром произошло длинное объяснение. Под конец, они обменялись уверениями в дружбе и взаимном доверии; но Светомир ушел взволнованный, растроганный и огорченный. С этого дня та боязливая сдержанность, с которой Анна относилась к нему, сменилась теплым, родственным отношением.

Наконец, вернулся в Прагу Иероним, путешествовавший по Моравии в сопровождении одного из родственников пана Вартенберга, и был неприятно поражен, найдя у себя на столе карикатуру Вока, смысл которой был для него понятен. Он не представлял себе, каким образом граф мог быть осведомлен об этом случае, и мысль о свидании с Вальдштейном вовсе ему не улыбалась. Но Иероним был неспособен отступать перед опасностью и, желая выяснить свои отношение к Воку, он отправил ему послание такого содержания: „Если хозяин охапки сена не довольствуется бегством осла, а желает объяснения более решительного, то его будут ожидать весь следующий день и готовы дать удовлетворение, какое только тот пожелает”.

Хотя подписи и не было, но граф тотчас же понял, что его противник рассчитывает на поединок; между тем ни малейшей злобы у Вока уже не было, да и Ружена никогда не была так добра и не казалась столь любящей, как после своего признания. Он сам отправился к Иерониму.