Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ближе к зиме историк вдруг вызвал меня к себе в землянку. Сразу, без экивоков, сказал:
– Вот что, Нина. Через час летит самолет на Большую землю. Захватит раненых и тебя с ребенком. Редкая удача! Поедешь в Москву.
– Но я не хочу! – опешила я. – Я не справлюсь! – Конечно, я не хотела из-за Леши, но сказать открыто об этом не могла.
Историк удивленно посмотрел на меня:
– Хм… Надо же… Я думал, ты обрадуешься. Ты же хотела. Отца своего с матерью найдешь.
– Раньше хотела, а теперь мне нечего там делать. Разрешите остаться!
– Послушай, Нина… Девочка тут погибнет, понимаешь? Врач наш так говорит. Тут сыро. Она болеет. Никого другого послать с ней не могу.
– Пошлите Милю – она заботится о Маше. Она знает как… – Я пыталась уговорить его.
– Миля не справится в Москве – только ты. Ты там своя. Поедешь. Это приказ.
Я не хотела, но ослушаться приказа командира было нельзя. Тем более я понимала, что он прав.
Побежала к Леше. Он, услышав эту новость, обрадовался, словно его нисколько не страшило наше расставание. Я хотела поговорить с ним, объясниться, узнать, что он чувствует ко мне, рассказать о своей любви. Но времени не оставалось – самолет улетал совсем скоро, а вокруг, как всегда, сновали люди, которым было не до нас.
Провожая меня к самолету, Леша поцеловал Машу и крепко прижал меня к себе: «Вернусь к вам с Машкой с фронта – заживем!» Все у меня от этих слов перевернулось. «Неужели счастье еще возможно?» – подумала я. С Лешей, с Машей – как одна семья.
Ты, может, думаешь, что я нечестная – забрала Лешу у Розы. Что тут скажешь? Я любила его – по-настоящему любила. Их с Розой история, какой бы она ни была, осталась в прошлом. Надо было жить дальше.
Я вернулась в Москву. Ирония судьбы – была не рада вернуться, душа моя осталась в белорусских болотах, рядом с Лешей.
Нашла комнату, устроилась санитаркой в госпиталь – выручило письмо врача из отряда, он москвичом оказался, попросил своих оформить на работу меня хоть куда. Машу определила в ясли. Потом поступила в медучилище – так и стала акушеркой. Это мое призвание, моя жизнь, а после отъезда Маши сделалось единственным, что имело значение.
Зашла на Ульяновскую, справилась у дворника – в нашей квартире уже жили другие люди. Соседи сказали, что отец с матерью были в эвакуации в Ташкенте, вернулись, но поселились в другом месте – адреса не оставили.
И вот однажды, уже после войны, на бульварах я увидела отца. Состарившегося, обрюзгшего, в сильно поношенном пальто, будто не с его плеча. Он скользнул по мне взглядом, но не узнал. Да и я от неожиданности прошла мимо, хоть сердце от волнения было готово выпрыгнуть из груди. Потом развернулась, конечно, побежала за ним, хотела крикнуть: «Это я, папка, твоя Нинон! Я живая – смотри!» Но не решилась. Проследила до его дома. Все думала: ничего, завтра зайду. Потом снова – завтра.
Так все длилось и длилось. Я сомневалась: поздно что-то менять, что я скажу? Но все же мучила безвестность, съедала меня – спать не могла. На столько вопросов у меня не было ответов… Узнал ли он правду про Гумерова? Искал ли меня? И я пошла. Позвонила в дверь, открыл отец.
– Вам кого?
Я заплакала:
– Это же я, папка!
Он изменился в лице:
– Нина? Ты? Откуда ты здесь?
Мы стояли на пороге, и я уже пожалела, что пришла – было как-то неловко, я не знала, что сказать, и он тоже молчал. Но самое главное – не было заметно, чтобы отец обрадовался мне. Это была не та встреча, о которой я мечтала.
– Ну заходи, – сказал он наконец.
Я вошла. Квартирка была маленькая, неприбранная. Везде были разбросаны какие-то вещи. «Странно, мать бы такого никогда не потерпела», – подумала я. Отец смутился, стал что-то прибирать, суетиться. Проводил меня на кухню. Грязная посуда в раковине, заставленный чем-то стол, кастрюля на плите.
– Чаю? Сейчас Люсенька придет. Принесет, так сказать, чего-нибудь… Ах, ты же не знаешь ее. Или, может, мне в булочную сбегать, а ты посидишь? Она на работе. А Юлька в школе задерживается. Все не то… Не то… Ты хочешь чаю?
Я не знала, хочу ли я чаю. Я ничего не хотела, только поговорить с ним, узнать… Но отец продолжал суетиться, говорить какую-то ерунду.
– Вот видишь, как живем. Зато, так сказать, отдельная квартира. Здесь хорошо, а до этого в Колобовском в коммуналке ютились.
– Пап, ты сядь, посиди, – просила я, но он все что-то перекладывал и без умолку что-то говорил. Я ждала, что он спросит меня о чем-нибудь. Ну хотя бы где я живу или где работаю. Или как я выжила на этой ужасной войне. Хоть о чем-нибудь. Но разговора не получалось. У меня было столько вопросов, но он своей бессмысленной болтовней просто не давал мне возможности их задать.
В дверь позвонили. Отец с облегчением бросился открывать.
– Люсенька!
Я слышала, как они перешептывались в прихожей. Женщина раздражительно выговаривала что-то отцу, а он оправдывался. Я услышала, как он сказал: «А что я мог сделать?»
На кухню вошла та самая женщина, которую я когда-то видела с отцом, его секретарша. Сейчас она стала старше, шире, массивнее. На ней было новое пальто и модная шляпка. Отец семенил следом.
– Вы Нина? – строго спросила женщина. И, не дожидаясь ответа, добавила: – У вашего отца больное сердце. Его нельзя волновать. Нельзя вот так взять и… Вы понимаете? Это безответственно!
Я не стала с ней разговаривать, спросила отца:
– Пап, где мне найти маму? Где она?
Отец побледнел:
– Ты понимаешь, Нина. Тут такое дело…
Снова вмешалась эта женщина:
– Мы не знаем, где ваша мать, Нина.
– Понимаешь, Нина… – начал что-то говорить отец.
– Мы не поддерживаем с ней отношений. Это было бы как-то странно, учитывая обстоятельства. Вы не находите? – требовательно сказала женщина.
– Что ж. Я пойду.
Я понимала, что разговора уже не получится – я зря пришла. Отец не ответит мне ни на один вопрос. Да и бессмысленно было теперь его мучить. Мне стало жаль его.
– Может, все-таки чаю? – робко спросил отец под уничижительным взглядом женщины.
Я отказалась. Отец пошел провожать меня и в коридоре шепнул:
– Она работает где-то вахтером. В газете. В «Московском комсомольце», что ли.
Вот так и закончилась моя встреча с
