Маленький Большой Человек - Томас Берджер

– Слушай, давай-ка оставим эти подробности, ладно? – говорю я ему – Раз уж все обошлось, скажи-ка лучше, как ты думаешь, меня и впрямь Бог спас потому, что Его попросил Преподобный?

Тут Лавендер состроил лукавую физиономию.

– Ну, уж явно не доктор! Он и Люси прогнал, когда она принесла тебе свой настой от всех болезней – из трав, кореньев и всякого такого. Знаешь, я однажды занемог не на шутку: что не съем – все будто в отраву превращается и в желудке не удерживается. Так Люси, эта, дала мне своего настою – и недели не прошло – как рукой сняло, снова кость мог сжевать и проглотить, как собака – и хоть бы что.

Тут я ему говорю:

– А чего ты стоишь? Присел бы, что ли.

– А я, эта, вовсе и не возражаю, – проговорил он и уселся на стул, поначалу как-то скованно и неловко, но потом постепенно освоился. – Слушай, а забавно вышло, эта, что ты меня за индейца-то принял. Я и не знал, что они чёрные, индейцы.

Тут только я сообразил, что на груди у меня, оказывается, горчичник, потому как в этот момент он начал пощипывать, и пока мы говорили, я усиленно скреб себе грудь.

В общем, я ему говорю:

– Я видел Шайена черного, почти как ты – на Соломоновой речке это было. Они его называли Мохк-ста-випи, потому как они таким манером всех цветных, вроде тебя, называют.

– Это что же значит – Чёрный Человек, что ли?

– Нет, Чёрный Белый Человек.

Тут он громко рассмеялся, а потом вдруг умолк, с сокрушенным видом покачал головой, а потом говорит:

– Мне надо идти жечь листья, – и ушёл. Уж не знаю, обидел я его, или нет, но я сказал правду, а значит, и винить мне себя не в чем.

Однако на следующий день он снова явился – не запылился, как только миссис Пендрейк ушла по магазинам, а Его Преподобие засел в своём кабинете. Люси он на сей раз не боялся, потому как, набравшись храбрости, испросил у Пендрейка разрешения наведаться ко мне, каковое разрешение и было ему дадено.

Он осмелел настолько, что взял стул и уселся, не дожидаясь приглашения, против чего я лично возражений не имел, потому как вследствие моего особого воспитания у меня никогда не было никаких теорий насчёт того, что чёрномазому можно позволить, а чего нельзя, хотя множество белых в Миссури постоянно ломали голову над этой проблемой.

Видите ли какое дело, оказалось что Лавендер просто влюблен в индейцев. Помните, я говорил, что миссис Пендрейк в первый день все слушала мои воспоминания, ловила каждое слово. Только это было в первый и в последний раз, и больше мы с ней к этой теме не возвращались. А в первый раз она – с её манерами – просто не могла поступить иным макаром. А остальные, с кем доводилось сталкиваться,- они, я так полагаю, скорее сквозь землю провалились бы, чем заговорили со мной про индейцев.

А Лавендер – наоборот, ему все было мало. Ей-Богу, если не знать, что он неграмотный, можно было подумать, что он книгу пишет про краснокожих…

В общем, слушал он, слушал, а потом говорит:

– Помнишь, ты вчера сказал про черного индейца? Я эта, все думаю про него… Сдаётся мне, это мог быть

мой родич…

Головастый парень был этот Лавендер. Ни читать, ни писать не умел, в школу ни разу в жизни не заглядывал, но при этом знал просто массу разных интересных вещей. Вот и теперь он заговорил про какого-то капитана Льюиса и какого-то капитана Кларка, и я этих имен ни разу в жизни не слыхал, потому как в школе мы их ещё не проходили.

– Так вот, – говорит он, – белые, значит, шли и шли вверх по реке, покуда не добрались до такого места, где она – река-то – была таким худосочным ручейком, что вполне можно было одной ногой стать на левый берег, а другой – на правый, и смотреть, как она бежит у тебя между ног. А потом они прошли ещё немного и нашли малюсенькую дырочку, из которой она – река-то сочится, и могли запросто заткнуть её пальцем, и тогда – тогда все, пиши пропало, не было бы у нас реки Миссури, а была бы просто грязная лужа в две тыщи миль длиной, а летом бы и она пересохла, и грязь трескалась бы на солнце…,

Я тогда ему не поверил, но потом узнал, что это правда в смысле, что были такие Льюис и Кларк; насчёт того, чтобы одним пальцем заткнуть Миссури – это уж другой разговор.

– Так вот, капитан Кларк и капитан Льюис – они взяли с собой негра по имени Йорк. А индейцы цветных-то никогда раньше не видели, и решили они, что он просто раскрасился в чёрный цвет, и стали плевать на руки да тереть его – хотели, значит, краску с него стереть, но ничего у них не получилось, и тогда созвали они краснокожих со всей округи, и те пришли и тоже стали тереть Йорка руками – да только все без толку.

Вообще, этот самый Йорк – он индейцам больше всего понравился. Да к тому же парень он был весёлый, и представляешь, что он выкинул? – стал он им заливать, что родился мол диким зверем, а потом капитан Кларк поймал его в силки, приручил, и сделал, значит, человеком. Тут он рычал и скалил зубы, и индейцы бросились наутёк. Но, вообще, они его полюбили, Йорка-то, подарили ему подарки, женщин своих подсовывали – чтобы, значит, чёрных детишек нарожали…

Тут он выпучил глаза и говорит:

– Так вот, сдается мне, что ежели теперь отправиться туда, наверняка наткнешься на кого-нибудь из его отпрысков, и, похоже, с тобой так оно и случилось. Этот самый Йорк моему деду двоюродным братом доводился. Самый замечательный человек в нашем роду был.

– Может ты и прав,- говорю я ему.

– Чем больше я об этом думаю, тем сильней мне кажется, что так оно и есть.

Тут он нагибается ко мне, к самому моему лицу, и многозначительно шепчет:

– Если хочешь знать, я собираюсь туда податься. Один… Если расскажешь об этом Люси – мне крышка.

– Так ты не берешь её с собой?

– В том-то все и дело,- шепчет он, испуганно косясь на двери.- А иначе зачем уходить? Знаешь, что такое женщина? Только попадись к ней в лапы – и будешь жалеть об этом каждый Божий день всю жизнь, до самой смерти, Понимаешь, Его Преподобие, эта, выкупил меня у хозяина и дал мне вольную – все как положено по закону. Помню он любил говорить: «Ни один человек не ммеет права владеть другим человеком, как вещью». А сам женит меня на Люси – как будто женщине^ значит, разрешается владеть человеком. Знаешь, я на это дело так смотрю: право – это штука хорошая, конечно, но оно, эта, палка о двух концах; в одном я выиграл, в другом проиграл – при своих, значит, остался – и покуда не попал в минуса, надо мне выходить из игры да отправляться туда, где ни закона, ни права вообще никакого нету, и люди без них живут себе в полной дикости, так сказать,

Тут я ни с того, ни с сего говорю:

– Может, и я с тобой…

Вот такие дела. А ведь до этой самой минуты мне ни разу и в голову не приходило бежать от Пендрейков, потому как они меня любили и все такое. Однако я к тому моменту уже месяца два или около того прожил в цивилизации, а стоило миссис Пендрейк выйти за дверь – и я по-прежнему не видел в этой жизни никакого смысла. А теперь вот ещё заболел самым постыдным образом – промок под дождём, видите ли. Не положено человеку от этого болеть, потому как дождь – он явление природное. А раз заболел, значит что-то со мной не так. Неправильно живу, значит. Единственный раз за всё это время и почувствовал себя человеком – это когда того парнишку, Лукаса Икглиша, свалил и ножик выхватил, В общем кровь моя в жидкую водицу превращается. По причине отсутствия в моём рационе сырой бизоньей печенки – так я решил, короче, сплошная – как это? – деградация. То есть гидратация… Ежели что во мне и окрепло за эти месяцы, так это вожделения плоти, но Преподобный ведь сказал, что это грех.