Браслет из города ацтеков - Екатерина Лесина

Запись – это просто запись. Тот старик тоже мог ошибаться. Все могли. И Лиска не исключение.

– Зачем ему? – пальцы смяли лист бумаги, уродуя уродливый рисунок. Тени-полутени, маски ночи, которые пятнают шкуру зверя.

– Затем, что его слишком долго убеждали в том, что он – урод. Он и поверил. И теперь пытается эту веру обратить в помощь своему братцу. А братцу по фигу, Лизавета. Он в коме лежит… Сложно все.

Лиска провела ладонью по его волосам. Жесткие и седые на затылке. Он постоянно нервничает, вот и поседел. А еще лысина проклюнулась, совсем-совсем крохотная, но…

Но ей следует принять решение.

И Лиска приняла. Ночью, дождавшись, когда Вась-Вася уснет, она прокралась на кухню и набрала номер, который ей оставили. Лиска боялась, что уже поздно и звонок не услышат. Или сигнал вообще упадет в пустоту, ведь человек-зверь слишком осторожен, чтобы не оставлять подобного следа.

Но трубку взяли почти сразу.

– Привет, – шепотом сказала Лиска. – Это я.

– Я знаю, – ответили ей. – Я ждал тебя. Хорошо, что ты позвонила сейчас.

– Почему?

Надо спросить его про ту девушку и похороны, про профессора, который умер, и про брата, который еще жив.

– Еще немного, и было бы поздно.

– Ты убегаешь?

Пускай. В другую страну, в другой мир, куда угодно.

– Убегаю. Иногда приходится.

– Ты же убил не только… этого… этого…

– Не только, – не стал спорить Лискин собеседник. – Этого я убил, чтобы ты была свободна. Мне следовало прийти раньше?

– Да.

– Там… где ты сейчас. Тебе там хорошо?

– Да.

– И о тебе позаботятся?

– Да.

Лиска отвечала и понимала, что говорит чистую правду. Вась-Вася непременно о ней позаботится. Он вообще самый заботливый из всех людей и Лиску любит. Он коленки ей зеленкой мазал. И в школу водил, хотя был старше и все смеялись, что он с мелюзгой водится. И в поход взял, сам пришел у родителей отпрашивать. А она ему письма в армию писала, и мама смеялась, называя Лиску солдатской невестой. И никто ни слова не сказал, когда Лиска однажды не вернулась домой, оставшись на ночь у Вась-Васи.

Это была хорошая жизнь. Зачем Лиска убежала от нее?

И что она делает сейчас?

– Та девочка, она была в чем-то виновата? – Лиска стерла слезу. Ей очень хотелось, чтобы он сказал «да», даже если это неправда.

– Нет. Она просто была. Мне жаль, что пришлось сделать с ней такое.

– Тогда почему?

Вась-Вася может проснуться. Спокойней надо, но у Лиски нет сил, чтобы справиться с собой. Она же слабенькая.

– Потому что она была рождена, чтобы стать невестой бога. И солнце показало мне ее. Я шел к дяде Паше, тогда – просто поговорить. А она спускалась. И тут у нее ремешок на сумке оборвался. Тетради высыпались…

Зачем он рассказывает так подробно? Но Лиска ведь сама спросила. Он лишь исполняет ее желание.

– Колибри на обложках. Колибри на закладках. Колибри на запястье. Переводная картинка, которая как татуировка выглядит. Смешно. Я ей сказал, что эти птицы – неправильные. Она сказала, что тогда я должен показать ей правильных. И мы договорились о встрече. Она сама выбрала место. И место стало вторым знаком. Она пришла на встречу и приняла подарок. И знак был третьим. Она сделала татуировку, сама поставила печать бога на свое тело…

Пусть замолчит! Лиска не выдержит рассказа о том, как он снял с бедняжки кожу. Девочка любила тропических птиц. Это ведь не преступление? Конечно, нет. Это знак для безумца.

– Тебе страшно? Прости. Но лгать мне тяжело. Ложь не спасает. Еще я убил парня. Он был храбрым воином. И теперь он помогает солнцу. И дядю Пашу пришлось застрелить. Некрасиво так. Он в туалете был. А я испугался, что если промедлю, то уже не смогу. Он хороший человек. А я – урод.

Нет. И да. Его сделали таким. Но ведь те, которые умерли, не виноваты? Лиска не должна поддаваться на жалость. А что должна? Лиска не знала.

– Это из-за твоего брата? Я знаю, что он болен. Но ты не поможешь ему, убивая людей. Ты никому не поможешь…

– Тебе ведь помог, – возразил человек, которого Лиска любила. – Солнце уходит. Солнцу тяжело, особенно здесь. Я даю ему силы. Оно говорит со мной. Оно горячее. И скоро меня не станет. Человек не может долго стоять на солнце, даже когда он не совсем человек. Ты прости, птичка-колибри. Я знаю, что ты сейчас мучаешься вопросом, выдавать меня или нет. Я был бы благодарен, если бы ты подождала до утра. Я отвечу на твой звонок и скажу, куда приехать за мной.

– Если… если я подожду, ты убьешь еще кого-нибудь?

– Нет, – ответил он.

И Лиска поверила. Ей очень сильно хотелось верить этому человеку. Отключившись, она стерла с мобильника запись о звонке и вернулась в комнату. Лиска легла на кровать и уставилась в белый потолок. По потолку, словно по волнам, скользили белые блики луны.

Часы в углу начали отсчет.

Ягуар убрал мобильник в карман и шагнул под купол света. Где-то вверху, заслоняя небо, покачивался жестяной колпак фонаря. Он поскрипывал на ветру, и звук этот подстегивал.

Ягуар шел медленно, напряженно вслушиваясь в происходящее вокруг. Восприятия органов чувств обострились и перемешались. Звуки обрели окрас, а скудные ночные цвета зазвучали причудливой мелодией.

До-ре-ми…

Ночь расшита серебром. Снег сыплется-сыплется, заметает следы.

Фа и соль. Два куста можжевельника с обындевевшими иглами. Очередной фонарь, на сей раз под крышей-козырьком. Освещенные ступени белы, как кость.

Или песок.

Ее голос еще звучал в ушах. Ей бы не понравилось то, что Ягуар собирался сделать. И врать нехорошо. Он же дал себе слово, что врать не будет.

Без необходимости.

Дверь отворилась беззвучно, и Ягуар улыбнулся: его ждали. Жрец был мудр и потому опасен. Ягуар не пойдет по прочерченному другим человеком пути. И, снова смешавшись с темнотой, он двинулся вдоль стены, приглядываясь к окнам. Одинаково темные, они отражали пустоту, в которой плавала луна – голова прекрасной Койольшауки. И четыреста подвластных ей звезд Уицнауна.

Выбрав окно, Ягуар поддел раму. Вскрыть оказалось просто. Сигнализация молчала. Горячий воздух вывалился наружу клубом седого пара, и Ягуар, втянув ноздрями запахи, чихнул.

По ту сторону окна была комната. Ковер погасил звуки шагов, белые орхидеи приветливо качнули цветами, подбадривая, и лишь маски со стен взирали печально. Но они не выдадут.

Темнота объяла и вынесла в коридор, под прицел мертвых взглядов. Ягуар выпрямился и расправил плечи. Он не боялся тех, кто ушел за грань. И он позволил себе отсрочку. Остановившись, Ягуар вглядывался в лица, старые и молодые, женские и мужские. Одни выражали удивление, другие – скуку, третьи – страх, четвертые – сочувствие.

Ягуар поклонился мертвецам.

Скоро их станет больше.

Он не знал, куда идти дальше, – проследить Жреца удалось лишь до этого места, – но подсказало само здание. Сквозь пустоту залов и тяжесть серых переборок оно протянуло руки музыки.

Играла скрипка.

Мелодия плыла и звала за собой. Ягуар подчинился. Есть ли смысл противиться судьбе?

Он спускался по лестнице, дыша химической вонью. Он слышал, как плачут струны под давлением смычка и тут же смеются, рассыпая звон золотых колокольчиков.

Койольшауки бы понравилось.

Эта дверь была приоткрыта. Полоска света выползала на площадку, чтобы замереть в тревожном ожидании. Ягуар вздохнул: стоило ли пытаться перехитрить Жреца?

Он толкнул дверь и вошел, готовый принять пулю. Однако ничто не нарушило скрипичную гармонию. И музыка побудила сделать следующий вдох.

– Что это играет? – спросил Ягуар, разглядывая человека, который знал будущее и не бежал от него. Он читал книгу и слушал музыку. И оставил дверь открытой.

– Прокофьев. Соната для скрипки соло. Andante dolce.

– Красиво.

Ягуар окинул взглядом комнату. Он не удивился бы, застань здесь наряд полиции. Однако, кроме Жреца и самого Ягуара, в комнате никого не было. Она вообще была невыразительна и пуста, эта комната. Словно отсюда специально вынесли мебель, оставив лишь пару стульев, круглый стол с патефоном и торшер на длинной ножке. Серые стены не придавали помещению уюта, как и единственная фотография на стене. Черно-белая. Живая. Девушка на ней смотрела на Ягуара с жалостью, и он не выдержал взгляда.

– Я тебя ждал, – сказал Жрец, закрывая книгу. Он положил ее на низкий столик и водрузил сверху очки. – Я надеялся, что ты придешь сегодня.

– Я пришел.

Ягуар снял рюкзак.

– Ты – Иван? Дарья мне называла имя, но полагаю, для тебя оно ничего не значит?

– Почти ничего.

– Присаживайся. У нас с тобой вся ночь впереди. Ты не спешишь? – Жрец сцепил пальцы в замок.

– Не спешу. Кто это? – Ягуар указал на фотографию.

– Моя жена. Она мне сказала, что ты придешь. Ты не голоден? Или чая? – Жрец поднял термос, но Ягуар мотнул головой.

– Меня зовут Адам, – продолжил жрец. – И для меня имя значит многое. Скажем так, имя и еще мои знания – единственное, чего нельзя отнять. Так я думал. Однако выяснилось, что и знания можно отнять. Если не забрать, то стереть. Тогда в голове образуется пустота. Для меня это так же болезненно, как для тебя пустота здесь.