Увязнуть в паутине - Зигмунт Милошевский

— Зачем? — автоматически спросил Шацкий, когда архивариус на мгновение остановился, чтобы сделать вдох. Хотя, говоря по правде, ему вовсе не хотелось знать ответа на этот вопрос.

— Как это: зачем? Да затем, что когда пан поедет в отпуск в Лебу,[120] а там эсбеки, следящие за местным «врагом», узнают, что пан ел с ним камбалу с бумажной тарелки, они сразу же захотят узнать, а кто пан такой. Они подадут запрос в «Цэ». Там кто-нибудь проверит, имеется ли пан в ОИК, какой у пана номер, «открыто» ли ваше дело и находится ли оно в распоряжении, к примеру, какой-нибудь из воеводских комендатур или же лежит в архиве. И отдел «Цэ» даст соответствующие сведения, если, естественно, сможет — так как пан, вполне возможно, является очень ценным СС, материалы которого, понятное дело, существуют, но предоставление сведений, заключенных в них, обусловлено различными…

Шацкому все это было совершенно до лампочки. Он отключился и погрузился в эротические фантазии.

Разговаривали они уже целый час. За это время, среди всего прочего, он узнал, чем различались регистрационные формуляры ЕО-4 и E0-13-S, и последний символ Шацкий запомнил только лишь потому, что тот ассоциировался с аппаратами EOS фирмы Cannon. Хотелось бы ему иметь себе такой… Может, в рассрочку? Нужно будет поговорить с Вероникой, в конце концов, цифровой аппарат они просто должны были иметь. У каждого имеется, а у них… Ему были скучны все эти сведения о карточках и формулярах службы безопасности, хотелось взять собеседника за шиворот, хорошенько тряхнуть и заорать: «мужик, мне нужно поймать и посадить за решетку убийцу, а ты мне тут про какие-то фишки пиздишь!».

— Прошу меня извинить, пан Гжегож, — вежливо перебил Шацкий лекцию о том, что практика не всегда поспевала за теорией, дела переезжали, придерживались, их «на минутку» присоединяли к другим делам, и временами у него, архивариуса Гжегожа Подольского, складывалось впечатление, что легче было бы найти в один день Ковчег Завета и Священный Грааль, чем долбанную гэбитстскую папку.

— Только мы все время их находим, — поднял он указательный палец, — так что пускай они не рассчитывают.

Шацкий даже не пытался задумываться, кем для Подольского являются «они».

— Я ужасно извиняюсь, — вмешался прокурор уже более решительно, — и весьма благодарю за то, что пан мне сейчас рассказал, но что с папкой Камиля Сосновского. Она есть? Или ее нет? Что такого случилось, что пан не мог сказать этого по телефону?

Гжегож Подольский повел себя словно человек, которого ни с того ни с сего ударили в лицо. Он спрятал голову в плечи, сложил руки на груди, губы свернул в куриную гузку. Но, по крайней мере, замолк.

— Ее нет, — ответил он через какое-то время.

Шацкий вздохнул и начал массировать себе виски большим и указательным пальцами левой руки. Он чувствовал, что близится головная боль.

— Благодарю за то, что пан побеспокоился приехать. Я поражен вашими знаниями и с удовольствием бы поговорил еще какое-то время, но, прошу понять меня правильно, у меня куча работы.

С большей охотой он выгнал бы этого зануду Подольского пинками, но сдерживал себя, поскольку знакомый мастер-архивариус из ИНП мог бы еще пригодиться.

— Папки нет, — Подольскому явно хотелось пытать Шацкого этим утверждением. — Но это вовсе не означает, будто нет иных сведений. Я понимаю, что пану скучно, но скажу еще, что, прежде всего, следует знать, в каких списках искать. Моня говорила мне, что ваш фигурант был молодым, ненамного старше двадцати лет, так что, скорее всего, сложно было бы предполагать, чтобы он был СС или кандидатом в СС — тогда он учитывался под символом «I», который означал СИИ, кандидатов в СИИ, владельцев КЗ или КК…

— Не понял? — Шацкому все эти аббревиатуры ничего не говорили.

— Специальные источники информации, контактные заведения и конспиративные квартиры. Мне казалось, что это очевидно. — Подольский с превосходством глянул на хозяина кабинета. — Во всяком случае, я сразу же начал искать в списках «II», где учитывались материалы оперативных разработок.

Шацкий принял мужское решение, что все-таки выбросит зануду за дверь. Он даже встал.

— И нашел. Вашего фигуранта, Камиля Сосновского, информационно разрабатывала варшавская служба безопасности. В ОИК он был зарегистрирован под сигнатурой 17875/11. Дело было заведено в 1985 году, за два года до смерти парня. Тогда ему было двадцать лет. Он должен был быть довольно активным в студенческих организациях, или же его родители были оппозиционерами — на таких молодых людей папки заводили крайне редко.

Шацкий сел на место.

— Вам удалось узнать чего-нибудь больше?

— Из перечня можно узнать только то, как перемещались материалы — кто и когда их брал, когда возвращал. Ничего более.

— А эти перемещались?

Гжегож Подольский закинул одну худую ногу в немодных штанах на другую и откинулся на спинку стула.

— Ну? — подогнал его Шацкий.

— Из перечня следует, что в июле восемьдесят восьмого материалы были взяты департаментом «D».

— То есть? Это какой-то другой вид архива?

— Да нет, скорее всего — нет. Я ничего о них не знаю. То есть, кое-что знаю, кое о чем догадываюсь. Но мне не хочется об этом говорить.

— Потому что?

— Потому что не хочется. Не знаю, я в этом не разбираюсь, ведь я только архивариус. Я могу дать пану координаты того, кто этим занимается. Вот он настоящая гончая на эсбеков, ничего не боится. Холостяк, бездетный, родители у него умерли, некоторые говорят, что у него рак. Такой-то может рисковать.

Последние слова Подольский произнес с явной завистью, что Шацкому показалось странным.

— Пан предпочел бы быть одиноким и умирающим, чтобы иметь возможность вылеживать сотрудникв бывшей безопасности? — вырвалось у него.

— Нет, конечно же, нет. Но если бы пан видел, что в тех папках находится… Если бы пан знал столько же, что я, осматривал снимки, читал доносы, пролистывал расписки. Причем, все время с сознанием, что наверняка всего этого наверняка никто не увидит, что правда никогда не выйдет наверх, что все заметут под подстилку во имя спокойного сна истеблишмента всяческого происхождения… Вильдштейн вроде как и опубликовал эти списки, только что это дало? Пан смотрел фильм «Бойцовский клуб»? Или, может, читал книгу Паланика?

Шацкий и не вдел, и не читал. Ему сделалось стыдно, так как название было вроде как знаменитым.

— Там обычные люди объединились ради того, чтобы взорвать весь этот мир лжи, мошенничества и бабок. Я иногда мечтаю, как было бы здорово создать такую вот организацию, захватить архивы ИНП, сосканировать все за неделю и выставить на сервере в какой-нибудь по-настоящему демократической стране. Ой, что бы творилось…

— Не все тайны должны стать явными. Иногда цена ущерба слишком высока, — осторожно заметил Шацкий.

Подольский фыркнул и поднялся, собираясь уходить. Он подал прокурору листок м именем и фамилией «гончей на эсбеков». Кароль Венцель.

— Курва мать… — сказал Шацкий.

— И такие вот слова высказал прокурор Республики Польша? Тогда я, в таком случае, эмигрирую к брату в Лондон. И что, что курва мать? Как пан мог? Ведь даже чтение комментариев Петра Стасиниского[121] не должна убить в пане прокуроре жажды установления истины любой ценой. Для этого пан здесь и сидит — не глядеть на баланс потерь и ущерба, но только устанавливать правду, Курва мать, да я просто не верю.

Молодой человек покачал головой и вышел перед тем, как Шацкий смог что-либо ответить. Ему следовало сразу же позвонить Венцелю, но вместо того он проверил почту, было любопытно, прислала ли Моника свой сюрприз.

Прислала. Фотография с моря, она была в том же платьице, что и вчера. Снимок, должно быть, сделали год назад — Моника была более загорелой, с более короткими волосами. Она босиком бродила в мелкой воде, весь подол был мокрым. Девушка с кокетством улыбалась в объектив. Или мужчине? Шацкий почувствовал укол ревности. Ревности иррациональной, принимая во внимание факт, что это у него имелись дочка и жена, с которой в последнее время исключительно регулярно спал, а не она.

Еще минутку он поглядел на снимок, пришел к выводу, что под платьем, скорее всего, никакого купальника нет, и отправился в туалет. Неплохо, неплохо. Он уже и не помнил, когда в последнее время занимался сексом дважды в день.

3

Беседа с Каролем Венцелем пошла совершенно не так, как Шацкий себе представлял. Он ожидал, что просто-напросто прикажет пожилому человеку как можно скорее прибыть к нему, тем временем, голос в трубке был молодой, и его владелец не имел намерения прибывать в прокуратуру.

— И только не надо меня смешить, — убедительно говорил Венцель. — В перечне мест, в которых я не хотел бы с вами разговаривать, — Венцель выговаривал «р» вибрируя звуком, по-школьному верным образом, — ваша контора находится в первой пятерке. Ну, может быть, десятке.