Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - Рик Басс

— Не стоит тебе навещать меня в воскресенье, — сказала мамаша Уоллесу-младшему и подмигнула. — Я наездила миллион миль и одной рукой уже держусь за ворота.

Я приобвык, что она так говорит, особенно осенью, но боялся, что это расстроит мальчика. И в самом деле, когда мы уезжали, он казался взволнованным, и я спросил, в чем дело.

— Как она могла наездить миллион миль? — спросил он.

Мамаша говорила о 48 милях в день в течение 39 лет, и он тут же посчитал на своем калькуляторе, что это будет 336 960 миль.

— Наездила, — сказал я. — На деле было сорок восемь миль утром и сорок восемь днем. И еще поездки на соревнования. И старые люди любят малость прибавить.

Мамаша была первой женщиной — водителем школьного автобуса в штате. Она ездила каждый день, и на ней держалась семья. Папа только обрабатывал землю.

Обычно я сворачиваю с шоссе у Смитс-Гроув, но этой ночью проехал на север до самой Лошадиной пещеры, а потом обратно, чтобы мы с Уоллесом-младшим могли посмотреть на медвежьи костры. Их было не так много, как изображало телевиденье, — по одному на шесть-семь миль, спрятанные за купой деревьев или под скалистым обрывом. Наверное, медведи искали, где есть и вода, и топливо. Уоллес-младший хотел постоять и посмотреть, но по закону стоять на федеральной дороге нельзя, и я боялся, что нас накроет полиция.

В почтовом ящике лежала открытка от Уоллеса. Дела у него и Элизабет обстояли отлично, и они чудесно проводили время. Ни слова об Уоллесе-младшем, но мальчику вроде было все равно. Как большинство ребят его возраста, он на деле не любил ездить туда-сюда с родителями.

В субботу днем мне позвонили из Дома на службу («Берли Белт Дрот и Хейл») и передали, что мамаши нет. Звонили, когда я ездил. По субботам всегда так Единственный день, когда сельского жителя можно застать дома. Я позвонил на службу, услышал новость, и сердце у меня буквально остановилось, но только на секунду. Давно был к этому готов.

— Это благословение, — сказал я, дозвонившись до сестры.

— Вы не поняли, — объяснила сестра. — Она не отошла, а ушла. Ваша мать сбежала.

Мамаша вышла через двор в конце коридора, когда рядом никого не было. Дверь отомкнула своим гребнем, унесла покрывало с кровати — собственность Дома. Я спросил, как насчет ее табака. Табак тоже пропал — верный признак, что она ушла надолго. Я был во Франклине, и мне понадобилось меньше часа, чтобы по Шестьдесят Пятой добраться до Дома. Сестра сказала, что мамаша последнее время вела себя странно. Конечно, ничего другого они не скажут. Мы осмотрели двор — это всего лишь акр голой земли между федеральным шоссе и соевым полем. Потом мне велели позвонить в полицию и оставить сообщение для шерифа. За мамашино содержание надо было платить, пока ее не занесут в списки пропавших, то есть до понедельника.

Когда я вернулся домой, было уже темно, и Уоллес-младший готовил ужин. Попросту говоря, открывал консервные банки, заранее выбранные и стянутые вместе резинкой. Узнав, что бабушка сбежала, он кивнул и ответил: «Так она нам и говорила». Я позвонил во Флориду и оставил сообщение на автоответчике. Больше делать было нечего. По телевизору ничего путного не показывали. Я выглянул из задней двери, увидел свет костра, мерцающий сквозь деревья на Шестьдесят Пятой дороге, и сообразил, что, может, и знаю, где искать мамашу.

Становилось все холоднее, и я достал куртку. Парню велел караулить у телефона на случай, если позвонит шериф, но когда с полдороги взглянул назад, он оказался тут как тут. Без куртки. Он прихватил с собой ружье, и пришлось велеть ему прислонить эту штуку к нашей изгороди. В темноте было труднее перелезать через казенное ограждение дороги, чем днем, возраст у меня не тот. Мне шестьдесят один. Шоссе кишело легковушками — они ехали на юг — и грузовиками, ехавшими на север.

На обочине трава была высокая, мокрая от росы, и брюки у меня отсырели. Здесь рос пырей.

Под деревьями стояла кромешная тьма, и мальчик ухватил меня за руку. Потом посветлело. Я было подумал, это луна, но это лучи фар дальнего света сияли, как лунный свет, на верхушках деревьев. Мы с Уоллесом-младшим пробрались сквозь кусты и скоро нашли тропинку со знакомым медвежьим запахом.

Боязно было приближаться к медведям ночью. Если идти по тропинке, можно наскочить на кого-нибудь из них в темноте, но, если пойти через кусты, нас могут принять за охотников. Я подумал, не стоило ли все-таки прихватить с собой ружье.

Мы шли дальше по тропинке. Свет вроде бы сыпался с древесных крон, как дождь. Идти было легко, особенно если не пытаться смотреть на тропу, а позволить ногам самим находить дорогу.

Потом я увидел их костер между деревьями.

Костер был в основном из платановых и буковых сучьев — от такого огня мало жара и много дыма. Медведи еще не разобрались, как обходиться с дровами. Но поддерживали огонь правильно. Здоровенный медведь цвета корицы — похоже, с севера — тыкал в огонь палкой и время от времени подбрасывал сучья из кучи дров. Остальные сидели на бревнах, свободным кругом. В основном это были небольшие, черные или светло-коричневые медведи, среди них была мать с медвежатами. Некоторые ели ягоды из колесного колпака. Моя мамаша не ела, она просто сидела среди них и смотрела на огонь. Плечи закутаны в покрывало, унесенное из Дома.

Если медведи и заметили нас, то никак не подали вида. Мама пошлепала по бревну рядом с собой, и я сел. Медведь, сидевший по другую сторону, отодвинулся, уступая место Уоллесу-младшему.

Медведи пованивают, но не так уж неприятно, если притерпеться. Это не похоже на коровник, пахнет диким зверем. Я наклонился, чтобы шепнуть кое-что мамаше, но она покачала головой. Неприлично шептаться на глазах этих существ, у которых нет дара речи, — дала она мне понять без слов. Уоллес-младший тоже молчал. Мамаша поделилась с нами покрывалом, и мы, казалось, долгие часы сидели, глядя в огонь.

Большой медведь, который присматривал за костром, ломал сухие сучья, держа их за один конец и наступая на другой — так, как делают люди. Он умело поддерживал ровный огонь. Еще один медведь временами тыкал в костер палкой, но остальные сидели тихо. Похоже на то, что несколько медведей знали, как использовать огонь, и вели остальных за собой. Но разве так не бывает всегда и повсюду? Временами в световой круг входил медведь поменьше с охапкой дров и кидал ее в кучу. Древесина с разделительной полосы серебрится на изломе, как сплавной лес.

Уоллес-младший не такой непоседа, как многие дети. Оказалось, что сидеть, уставясь в огонь, приятно. Я отщипнул кусочек мамашиного «Краснокожего», хотя обычно не жую табак. Это было все равно, что навестить ее в Доме, только интересней, потому как здесь были медведи. Восемь или десять медведей. Да и смотреть в костер было нескучно: там разыгрывались крошечные драмы, когда огненные чертоги возникали и рушились в снопах искр. Мое воображение работало вовсю. Я смотрел на медведей в кругу и пытался понять, что они видят. У некоторых глаза были закрыты. Хотя медведи собрались вместе, в душе они, казалось, оставались одиночками, словно каждый сидел сам по себе перед своим огнем.

Колпак прошел по кругу, и мы все взяли по нескольку новоягод. Не знаю, как мамаша, но я только сделал вид, будто ем. Уоллес-младший перекосился и выплюнул свою ягоду. Когда он заснул, я закутал нас всех в покрывало. Становилось все холоднее, а меха, как у медведей, у нас не было. Я готов был уйти домой, но мамаша — нет. Она показала на кроны деревьев — там растекался свет, — потом показала на себя. Подумала, что ангелы спускаются с небес? Это были фары грузовика, ехавшего к югу, но мамаша казалась до крайности довольной. Я держал ее за руку и чувствовал, как рука становится все холоднее и холоднее.

Уоллес-младший разбудил меня, постучав по коленке. Уже рассвело, и его бабушка умерла, сидя на бревне между нами. Костер был укрыт пеплом, медведи скрылись, и кто-то ломился через лес без дороги. Это был Уоллес. За ним поспевали двое полицейских. Уоллес был в белой рубашке, и я понял, что сейчас — утро воскресенья. Он печалился из-за маминой смерти и все равно казался раздраженным.

Полицейские нюхали воздух и кивали. Медведями пахло еще крепко. Мы с Уоллесом завернули мамашу в покрывало и понесли тело к шоссе. Полицейские задержались, чтобы разбросать остатки костра и зашвырнуть дрова в заросли. Мелочное занятие. Они сами походили на медведей, такие одинокие внутри собственной формы.

На разделительной полосе стоял Уоллесов «Оддсмобиль-98»; в траве его бескамерные шины выглядели спущенными.

Перед ним стояла полицейская машина с полисменом возле дверцы, а за ней — катафалк, тоже «Олдс-98».

— Первый случай, когда они беспокоят стариков, — сказал полицейский Уоллесу.