Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов

Послам предписывалось не мешкая отправиться в Вологду, а оттуда в Архангельск, чтобы уже в июне отплыть на одном из купеческих судов в Любек, а далее сухим путем добираться до цесарских владений — искать императора, там где он будет.

В подробной инструкции излагалась вся история Смуты в благоприятной для царя Михаила интерпретации. Говорилось также о «неправдах» польского и шведского королей, Сигизмунда и Карла IX, сыновья которых якобы были один за другим избраны на московский престол.

Польского королевича Владислава московские люди, как гласила реляция, отвергли из-за обмана Сигизмунда, который захватил Смоленск, пленил посланное к нему русское посольство и отказался крестить сына в греческую веру, как обещал. Шведы были также виноваты перед русскими. Царь Василий Шуйский сполна расплатился за их военную помощь, но шведы коварно предали союзников во время сражения под Клушином, а затем Якоб Делагарди «искрадом за крестным целованием взял» Новгород. Впрочем, германскому императору не следовало придавать значение этому военному успеху. Царь послал на Новгород рать, которая побила шведов. «Ныне, чаем, Свейские люди из Новагорода и из пригородков от Государевых людей выбежали», — должны были заявить послы.

В Германии слышали, что ополчение избрало в Ярославле на русский престол шведского принца. Ко двору императора в Прагу был послан из Ярославля в июне 1612 года переводчик Еремей Еремеев Вестерман. Он вез грамоту от князя Пожарского с просьбой о денежной помощи и призывом умиротворить польского короля Сигизмунда. В письме сообщалось, что государя на Руси пока нет, этот вопрос решат после установления мира, но гонец от себя рассказал, что ополчение в Ярославле уже остановилось на кандидатуре шведского принца.

Ушакову и Заборовскому предписывалось этот факт попросту отрицать, не пытаясь, как в случае с Владиславом, отделаться полуправдой: «А будет Цесаревы думные люди учнут говорити: сказывал им переводчик Еремей Еремеев, который прислан из Ярославля, что обрали были Московского Государства бояре и воеводы и всякие люди на Московское государство Королевича Свейского Карла Филипа, и Новгородский митрополит Исидор и боярин и воевода князь Иван Одоевский и записми и крестным целованием с Яковом о том укрепились, что взяти на Московское Государство Карлусова сына Карла Филипа, — и Степану и дьяку Семому говорити: „то переводчик Еремей говорил не ведая, или затеял собою напрасно; нам про то подлинно ведомо: ни в мысли нашей всех того не было, что было обрати Карлова сына, видели мы, всякого зла много от Полского Королевича, о том у нас у всех Росийского Государства людей крепкий совет и утверженье и крест меж себя целовали на том, что ни из которого Государства, никого не из Российских Государств никоторого Государского сына не Греческие веры на Государство не обирати; а будет какие записи Яков Пунтусов велел митрополиту и князю Ивану Одоевскому написати и руки приложити в неволе, силно под саблею, того нам не ведомо“».

На вопросы о возрасте 17-летнего монарха Ушаков и Заборовский должны были отвечать, что ему исполнилось восемнадцать лет, поскольку возведение на престол несовершеннолетнего могло вызвать сомнения в Европе, а характеризовать Михаила следовало выстраданной в палатах Посольского приказа готовой формулой, не пускаясь в импровизации: «Бог Его Царское Величество украсил дородством, и образом и, храбрством, и разумом, и счастьем, и ко всем людем милостив и благонравен. А которая была в Российском Государстве до него Государя смута и рознь и в людех скорбь, того в радости забыли, кабы ничего не бывало».

Посольство провело за границей целый год, удостоилось приема в Линце у римского императора, завернуло в Голландию, успешно вербовало аптекарей, врачей и серебряных дел мастеров для России в Гамбурге и Любеке: Ушаков и Заборовский вернулись в Москву в конце августа 1614 года с сознанием исполненного долга, ожидая царской награды.

И тут разразилась буря. Боярская комиссия во главе с Федором Мстиславским, изучая привезенные послами ответы заграничных правителей, обнаружила, что главная цель посольства не достигнута: римский император не признал Михаила Федоровича! Если Голландские Штаты передали в Москву грамоту, где были указаны полный титул царя и его имя, то документ, врученный послам в Линце, не дотягивал до высокого звания грамоты, проходя по низкой категории «ответ». Более того, имени Михаила Федоровича там не было — везде значился лишь абстрактный Царь и Великий Князь. Император Матфей явно решил подстраховаться, не зная, кого же русские признают своим царем на самом деле: Михаила, Владислава, Карла Филипа или очередного Дмитрия!

Может быть, не сведущие в иностранных языках Степан и Семый просто не поняли, что там накалякали по-немецки ловкие приближенные императора Матфея? Перед грозными дознавателями предстал переводчик Тимофей Фанебич, сообщивший, что он сразу после приема у цесаря перевел ответ послам, но те не удосужились отослать оскорбительное послание назад, как должны были те сделать, даже рискуя собственной жизнью. Перетрусившие послы ссылались на неопытность: они впервые выехали за границу и не знали тонких отличий между грамотой и ответом. Имя Михаила Федоровича не было названо, но они думали, что так в Европе положено: ведь и сами немцы своего императора называли просто «Его Величество», как в устном общении, так и на письме.

Бояре еще готовы были снизойти до неотесанности Степана в вопросах дипломатии, но дьяк Семый долго служил в Посольском приказе и обязан был вступиться за царскую честь! Расспрос о ходе приема у императора показал, что послы и там умудрились уронить честь своего государя. Император Матфей, оказывается, ни разу не встал, как делали его предшественники, при упоминании имени русского царя, а лишь слегка приподнимался в кресле и снимал шляпу, что являлось неслыханным оскорблением. Послы были обязаны тут же заявить протест, а не терпеть подобное издевательство! Отвечали Семый и Степан покаянно, что виноваты, достойны смерти, но «учинили они то простотою, а не изменою и не умышленьем».

Однако обвинения в измене еще следовало опровергнуть. Провинившихся послов отдали приставам, их животы — то есть имущество — опечатали, а опытному в делах дознания думному дьяку Петру Третьякову поручили выпытать наедине у Тимохи — переводчика в деталях: как вели себя за границей послы, не жили ли по отдельности, не встречали ли днем или ночью гостей для тайных переговоров, как чтили на пирах своего государя и не дрались ли Степановы люди с немцами, а если дрались или секлись на саблях, то из-за чего и чем кончилось, какие подарки цесарь вручил послам при прощании и не утаили ли они чего? Перепуганный Тимофей отвечал как на духу.

Степан и Семый чести царской не уронили, пили всегда за его здоровье и держались всегда вместе, приглашая при разговоре с посланцами цесаря его, Тимофея. Правда, по бытовой части посольство шум за границей подняло, признался Тимоха. Прежде его о том не спрашивали, он и молчал, а теперь скажет. Передадим похождения послов в красочном изложении протокола дознания, сохранив стилистику того времени:

«А драка Степановым людем с Цесаревыми людми учинилась за то (делалось перед их отпуском, как им быть у Цесаря, за день): шла мимо Степанова двора девка, служащая шляхетного дому ото вдовы, а та вдова зговорена за Цесарева порутчика; и те Степановы люди, вышед с двора за ворота, тое вдовину девку ухватили и повалили; и увидев то порутчиков слуга, который ее провожал, тотчас подал весть порутчику, и порутчик, прискоча, девку отнял, и тут меж ими учинилась брань; и порутчик Степановых дву человех бил плашма и их ранил слегка; и приходил порутчик к Степану в том на людей его жаловаться, а Степан посылал к ближним людем на порутчика бить челом его, Тимофея. И Цесарю про тое драку учинилось тотже час ведомо, и Цесарь тот час велел про то сыскивать; и порутчик, услышев про сыск, ухоронился, и сказали, что его нет, без вести; и Цесарь велел тех Степановых людей лечить своим лекарем; и Степан посылал его Тимофея к маршалку о увечье людей своих бити челом и чтоб ему дали за людей его увечье из порутчиковых животов, и Степану в том отказали, а сказали что его нет, без вести, а рухлядишко его служилая запечатна, да и для того ему отказано в увечье, для чего де люди его ночью с двора сходят и задор с здешними людми чинят? Да Степанов же человек на том дворе, где стоял, хотел у дворника жену обезчестить; и дворник, услышев, за ним гонялся с протазаном и хотел его сколоть. А Степан, ведая людей своих воровство, от того их не унимал. Да Степановы же люди, напився пьяни и сидя в ночи долгое время, зажгли были в хоромах постелю, и толко бы вскоре сторожи не услышали, и от того бы учинился пожар. И он Тимофей Степану на людей его про их воровство сказывал и сам их унимал, чтоб они, будучи в чюжей земле, и такого безчестья не делали. И Степановы люди его Тимофея били, а Степан того не сыскивал. Да будучи в том городе, где Цесарь, и едучи дорогою, Степан и Семой пили и меж себя бранились и неоднова, а о чем они, бранились, того он не ведает. Да как они шли назад, от Цесаря Бранденбурского Кухфистра в город Берлин, и на осподе играли меж себя дворяня карты и пришед к ним к столу Степанов поваренной детина пьян, и учал у них карты переворашивати, и дворяня почали ему Тимофею о том детине невежестве говорити, чтоб его отослати; он, Тимофей, видя то, что тем дворяном стало, то за великую досаду, того детину, от стола отпихнул прочь; и детина хотел с ним подраться, и он Тимофей того детину слегка деревцом ударил; и Степан дей его, Тимофея, не сыскав, за малого своего бил по щекам до крови, про то Семому ведомо. Да в Амборху (Гамбурге. — А. С.) были Степан и Семой у Аглинского воеводы у Курмистра в гостех, и шла того воеводы дочь двором в иные хоромы, и Степанов человек, напився пьян, тое воеводскую дочь безчестил, и его за то хотели сколоть кордами, и от того немного драка не учинилась. Да в Аглинской земли (ошибка в тексте — послы были в Голландии, в Гааге. — А. С.) стояли Степан и Семой у казначея, который платить ратным людем из казны за служилое, и тут Степанов же детина, напився пьян, обезчестил, хватался руками за казначееву дочь, и он Тимофей от того учел унимати, и его Степан про то не сыскивал и управы не чинил. Да и во многих местах Степан и Семой пировали, пили и многие простые слова говорили, которые в тамошних землях Государеву имяни к чести не пристоят. Да переводчик же Тимофей Фанемин сказывал: сказывал де при нем, Тимофее, Степану и Семому Карло Цесарев думной, который послов принимает, а к ним к Степану и к Семому приезживал, что Цесарева жалованья изготовлено Степану чепь с Цесаревою парсоною (парсуной, то есть портретом императора. — А. С.), парсона с каменьи и жемчюги, а Семому чепь с парсоною ж золотою; и дали де им чепи без парсон. И он де Тимофей спрашивал пристава их Цесарева дворянина Якуба: преж сего слышели они, что Цесарево жалованье чепи Степану и Семому изготовлены с парсонами, а дали без парсон? И пристав де Якуб ему Тимофею сказал: как де принесли к Цесарю чепи казать, что им дати, и Цесарь де парсоны велел отняли: „Слышел де яз про них, что они люди простые, неученые, ничего доброго, опричь дурости, не делают; прежде сего никоторые послы и посланники, которые прихаживали от Московских Государей, так непригоже не делывали, и таким де бездельникам собакам парсоны моей давать не пригоже“».