Глас бесптичья - Константин Миг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я никогда не стану такой, как ты…
— Этого и не нужно! — Раапхорст рассмеялся. — Согласись, и всё кончится! С вами я не пойду в любом случае, а потому вам надлежит пойти со мной. Подумай, в Дексард вы вернётесь как преступники, как солдаты, не справившиеся с заданием. Скорее всего, вас накажут и накажут жестоко. Разве нет?
— Я не знаю…
— Знаешь! А раз так, что тебе мешает поверить мне?
— Ты предатель!
— Только на бумаге! Вспомни про умение думать, умоляю. Что тебе обо мне известно? Ничего! Клянусь, я не лгу! Решайся!
— Хорошо!
Псионический шторм стих так же внезапно, как и появился. Эдер и Леон без сил упали на землю и потеряли сознание. Невелис оказалась единственной, кто смогла устоять. Она смотрела на Раапхорста, на плечах которого сидели три ворона, и в её душе нарастало тревожное чувство. Только что она согласилась на что-то, чего сама не понимала, в надежде, что страдания её сослуживцев прекратятся. Так и случилось, первая часть уговора была выполнена, но ведь существовала и вторая.
— Ты боишься? — спросил мужчина.
— Да, — призналась Невелис. — Я впервые пошла на предательство.
— Я не разделяю твою веру в людей. Более нет… Но ты поступила правильно, отказавшись от условных оков. За это я избавлю тебя от оков реальных. Прошу, сядь. Не бойся, я не нападу.
Не спуская глаз с мужчины, Невелис медленно села на землю, поморщилась и вздохнула, будто ожидая смерти. Но Евгений не атаковал. Он подошёл к девушке, ъулыбнулся и заглянул ей в глаза.
«Это будет интересно, — подумал он. — Начнём».
***
Это был большой старый многоквартирный дом. Он находился на окраине какого-то прокопченного дымом городка, и совершенно не отличался от себе подобных построек, разве что выделяясь большей степенью запущенности. Замшелый фундамент, фасад, испорченный сыростью, прохудившаяся крыша — вот, что увидел Раапхорст, погрузившись в сознание Невелис. Перед домом расположился прямоугольный двор, беспорядочно заросший густым кустарником, в котором тонкими линиями струились тропинки, ведущие от неоживлённой улицы к трём грязным, заплёванным подъездам. Снаружи было тихо, но где-то в доме Раапхорст различил несколько голосов.
«Возможно, стоит зайти», — подумал он и перенёсся внутрь здания. Миновав отсыревшие кирпичные стены, он оказался на лестничной клетке, тёмной и холодной. Электрическое освещение отсутствовало, и густую тьму слегка рассеивал внешний свет, проникавший сквозь грязные окна.
«Неудивительно, что бедная девочка пошла в солдаты. Из этой дыры и я бы сбежал».
Евгений вновь прислушался и понял, что голоса доносятся из квартиры, находившейся за потрёпанной коричневой дверью с номером «9». Казалось, за ней кто-то ругается, и Раапхорст вздохнул: его предположение оказалось верным — центральный блок находился здесь.
Дело в том, что каждый солдат «Клингенрайс», при поступлении на службу, должен был пройти процедуру, исключающую потенциальное неповиновение — установку «печати» — ментального блока, активировать который могли эовины определённого типа, именуемые Ключниками. Печати создавались на основе воспоминаний наиболее ярких и важных, посредством гипноза особого типа. Когда блок был готов, эти воспоминания подавлялись и уходили в область бессознательного, и извлечь их оттуда могли только Ключники. Суть данной процедуры состояла в том, что подавленное воспоминание связывалось с искусственно созданными инстинктами, губительными для эовина. Если воспоминание блока вступало в область сознательного, инстинкт активировался, и носитель печати был вынужден повиноваться ему — помимо воли, он оканчивал жизнь самоубийством, причём самым страшным образом, убивая себя своими руками — никакого яда или пули.
Поскольку Невелис являлась воином «Клингенрайс», она, как и все её сослуживцы, имела печать. Чтобы избавить девушку от тяжкого груза, Раапхорст и вступил в её область бессознательного. До этого, он никогда не предпринимал подобного, лишь слышал и кое-что читал, но сейчас отчего-то был уверен в своих силах настолько, будто эта процедура была для него привычным делом.
«Если я найду центральное воспоминание и уничтожу связь между ним и инстинктом, девушка будет спасена», — подумав так, Евгений вошёл в квартиру. Дверь оставалась закрытой.
За ней мужчину встретила удручающая обстановка. Прихожая и коридор занимала уйма всевозможного хлама — коробки, старые картины, окурки, бутылки из под спиртного и т. д. Стены этого места покрывали изодранные, заплесневелые обои, на полу лежала бурая шелуха, крошки, толстый слой пыли, в воздухе стоял отвратительный тяжёлый запах мочи и гнили.
— С другой стороны, хорошо, что именно это воспоминание оказалось вытеснено. Бедная девочка, по крайней мере, успела пожить без этого ужаса в голове. Даже жаль напоминать ей о таком, — оглядевшись, промолвил мужчина. Он бесшумно проследовал на звуки голосов и оказался на кухне — маленькой комнатке, со ржавым краном над забитой мойкой, низким столом, заставленным бутылками, грязной посудой, и с одним мутным оконцем.
— Жри, что дают! — взвыла полная женщина. Ударив по столешнице, она вскочила со стула, так что тот жалобно скрипнул, и нависла над бледной худенькой девочкой, сидевшей на полу. Та сжалась в комок от страха, в ожидании привычной оплеухи. Однако, подняв руку, женщина передумала, опустила её, поправила полы замасленного халата, в который была одета, и ногой подтолкнула к девочке грязную тарелку с остатками какого-то мясного блюда. Серые кусочки, с застывшими комками жира испускали отвратительный запах, и сердце Раапхорста болезненно заныло.
«Это чудовищно», — подумал он. Иллюзорные девочка и женщина не видели его, и ему оставалось лишь наблюдать за сценой, ставшей ключевым воспоминанием.
— Мама… — жалобно пискнула девочка, но женщина не слушала её. Она снова уселась за стол и приложилась к бутылке. Где-то по столу пробежал потревоженный таракан, и бутылка была с грохотом водворена на место.
— Не хочешь есть — проваливай! — рявкнула мать. — Вообще, зачем ты появилась на свет? Чтобы я кормила тебя? Нет, милочка, чёрта с два. Не хочешь жрать мясо, иди на помойку, может, бездомные что-нибудь подкинут!
Девочка смотрела на заплывшую жиром женщину, и её глаза блестели, заполняемые слезами. Моргнув, Невелис встала, обхватила свои плечи и, задрожав, хотела было идти, как вдруг женщина страшно захрипела, взглянула на дочь испуганными глазами и замахала руками, будто ловя что-то. Девочка, тотчас всё поняв, истерично закричала, рванулась к ближайшему шкафчику, достала какие-то склянки, отшвырнула ненужные, подбежала к матери, но было уже поздно. Та издала последний захлёбывающийся крик и, потеряв равновесие, начала заваливаться на бок.
До смерти перепуганная девочка вытянула тонкие ручонки, боясь, что её мать ударится об пол, но та уже падала, и Невелис не смогла её удержать. Побагровевшая алкоголичка
