Нуар - Андрей Валентинов

Иногда хочется выть. Я запираюсь в комнате, как сейчас, например, и вою. Родственники считают меня ненормальной и водят к врачу. Хотели отправить в «дурку», но я по твоему совету сразу же наняла хорошего адвоката. Так что буду выть и дальше.

Французы наградили меня медалью. Американцы тоже, но не медалью, а разрисованным листом бумаги (как это называется, я уже забыла) с чьей-то подписью. Британцы расщедрились аж на два ордена – один мне, другой тебе. Орден называется очень длинно – «The Most Excellent Order of the British Empire» [39]. Ты – «Officer», я просто «Member». Смешно! Мне, еврейке, вручили крест.

Написала – и словно услышала твой голос: «Хорошо еще, что не серп и молот!» Ты же так бы ответил, Рич?

Мои родственники готовы выкопать тебя из твоей неизвестной могилы и выкинуть собакам. Они считают, что ты украл у «нашей семьи» (то есть, непосредственно у них) миллионы долларов. Речь идет, как ты понимаешь, о папином лекарстве, которое ты якобы похитил и продал. Когда они подсчитывают убытки, то начинают выть еще страшнее, чем я. Требуют, чтобы я, как наследница папы, начала судебный процесс против изготовителей. Когда мне это надоедает, я посылаю их na huy и звоню адвокату.

Французы тоже чего-то требуют. Оказывается, ты лишил их не только денег, но и «приоритета». Им очень обидно, почти как моим родственникам, они тоже хотят организовать судебный процесс для восстановления изнасилованной лично тобой (при моей скромной помощи) «исторической справедливости». Меня дважды вызывали в посольство, но я теперь гражданка США и могу послать их na huy. Это я и делаю.

Сейчас папино и твое лекарство выпускают три страны: Португалия, Британия и Россия. Штаты тоже выпускают. Здесь лекарство называется «бензилпенициллин», или то же самое, но без «бензил». Его выдумал (а точнее, довел до ума) папин знакомый Александр Флеминг (ты его, кажется, тоже знаешь). Американцы считают, что «приоритет» у них, потому что доктор Флеминг открыл это лекарство еще в 1928 году. Ага, конечно! Я хорошо помню, как ты пересылал первый «контейнер» из Португалии в декабре 1940-го. Флеминг тогда еще в лаборатории пробирки протирал.

Если встретишься с папой в шеоле, расскажи ему об этом. А еще о том, что боши, которые его убили, так и дохли без «пенициллина». Ты увел папины бумаги у них буквально из-под носа. Я так горжусь, что была рядом – и старалась тебе не очень мешать.

Вот, Рич, отчиталась. Остальное не слишком интересно. О тебе много пишут, ты и злодей, и герой, и вообще невесть кто. Но какая теперь разница? Один раз я, правда, не выдержала. Здесь, в Нью-Йорке, собрались те, кого ты спас и помог переправить в Штаты. Я даже не думала, что их так много. Меня позвали на встречу. Все было очень торжественно и очень грустно. Я спела «Время вишен». Помнишь? «Время вишен настает, и соловей поет, и дрозд летит на праздник…» Вспомнили тебя, Марсельца, дядю Антуана. Этого смешного «ажана» тоже вспомнили. Еще бы! Господин Прюдом прислал телеграмму чуть ли не в тысячу слов на служебном бланке. А потом все пошли в St. Nicholas Russian Orthodox Cathedral [40]. Там должна была быть панихида. По тебе, Рич! И тут мне стало плохо. Не помню ничего, говорят, я плакала, кричала, что нельзя отпевать живого, что ты обязательно вернешься… Очнулась в больнице. Мои родственники уже топтались на пороге со смирительной рубашкой наготове, но у меня очень хороший адвокат.

Вот такой я стала, Рич, – ненормальной, злой, никому не верящей, никому не нужной. А мне еще и семнадцать не исполнилось. Как же я ненавижу тебя, Рич! Был бы у меня выбор, я бы шагнула под бомбу, к папе, приложилась бы к нему и к предкам своим. И забыла бы о тебе. Навсегда!

Я даже не могу написать «будь ты проклят!» Меня не простит Б-г, и я сама себя не прощу. Нельзя проклинать того, кто, как Самсон, Судия Израильский, сказал: «Умри, душа моя, с Филистимлянами!» Ты умер за всех людей и в том числе за мой несчастный народ. Моя обязанность – помнить и оплакивать. Если бы ты знал, как это больно.

Ненавижу! Ты хуже бошей, Рич, они только бьют, убивают и насилуют. Душа им не подвластна.

Хотела закончить письмо той же страшной молитвой. Нет, не хочу.

Съездила в этот St. Nicholas Russian Orthodox Cathedral, купила Библию на русском. Ничего не поняла, но нужные строки отыскала быстро. Переписала, как смогла, естественно, нормальными буквами. Спасибо тамошнему Рriest [41], помог, хотя очень удивился. Извини, если будут ошибки.

«Na lozhe moem noch’ju iskala ja togo, kotorogo ljubit dusha moja, iskala ego i ne nashla ego. Vstanu zhe ja, pojdu po gorodu, po ulicam i plowadjam, i budu iskat» togo, kotorogo ljubit dusha moja; iskala ja ego i ne nashla ego… Zaklinaju vas, dsheri Ierusalimskie: esli vy vstretite vozljublennogo moego, chto skazhete vy emu? Chto ja iznemogaju ot ljubvi».

Рич! Если ты вернулся, если жив – беги! Исчезни, скройся, улети, как птица. А я тебя все равно найду – и буду вместе с тобой убивать твоих врагов.

&.

Общий план

Эль-Джадира

Февраль 1945 года

Такси не оказалось ни на этой улице, ни на соседней. Можно было пройти дальше, к пристани, но Ричард Грай решил прогуляться. Не обычной дорогой, которой и приехал, а напрямик, через знакомую горку. Делать там, конечно, нечего, разве что постоять у порога своего бывшего дома. А еще можно подойти к калитке Александра Капитоновича, взглянуть на знакомую дверь, на крышу, покрытую старой треснутой черепицей, на стальной штырь радиоантенны…

На горку, приют сварливых отставников, вели две дороги: автомобильная, идущая серпантином по склону, и пешеходная – обычная лестница с железными ступенями и старыми, давно не крашеными перилами. Он выбрал лестницу. Во-первых, быстрее, а во вторых, с самой вершины открывается замечательный вид: порт, океан, далекая линия горизонта. Вечерами бывший штабс-капитан часто приходил туда любоваться закатом. Пару раз удалось увидеть тонкий зеленый луч, вырывающийся из глубин океана в том месте, где только что утонуло солнце.

Возле подножия, у первых железных ступеней, он привычно полез в карман плаща за папиросами, но вовремя одумался. Ни к чему сбивать дыхание, к тому же свежий морской воздух хорош и без никотиновой гари. Оглянулся, скользнул взглядом по пустой улице, сделал первый шаг.

…Самое разумное – не возвращаясь в гостиницу, исчезнуть прямо сейчас. Побродить по горке, не спеша спуститься в город, дождаться ранних сумерек и пройти пешком дальше, до цитадели. Потом влево, к арабскому кварталу. Оружие, деньги и документы он захватил с собой. «Ratonnades», конечно, народ ненадежный, но кое-кто из них должен помнить Ришар-сейида. Дальше – просто. В испанском Марокко найти турецкого консула, попросить помощи, если понадобится, заплатить, не считая денег. Того, что останется, должно хватить на дом в Александретте, тоже на горке и тоже под черепицей. Много лет назад, еще будучи гражданином Хатая, бывший штабс-капитан присмотрел небольшой особняк за кованым железным забором. Его и купить, если получится. А потом запереть калитку, закрыть за собой дверь, упасть на кровать, даже не сняв плаща…