"Красный террор" в Россiи 1918 - 1923 - Сергей Мельгунов

Мы привыкли к этим картинам, как привыкают к виду знакомых улиц, и к звукам выстрeлов мы прислушиваемся не больше, чeм к звуку человeческих голосов.

Вот почему перед лицом торжествующей Смерти страна молчит, из ея сдавленной груди не вырывается стихiйный вопль протеста или хотя бы отчаянiя. Она сумeла как то физически пережить эти незабываемые четыре года гражданской войны, но отравленная душа ея оказалась в плeну у Смерти.

Может быть, потому разстрeливаемая и пытаемая в застeнках Россiя сейчас молчит…»

Так писал автор замeчательнаго очерка «Корабль Смерти».[392]

Мы молчим, но за нас немолчно говорят мертвецы из саратовскаго оврага, харьковских и кубанских застeнков, холмогорскаго «лагеря смерти».

Нeт! мертвые не молчат!

Вмeсто послeсловiя

Нeсколько слов о процессe Конради

Фактически я участiя в лозаннском процессe не принял. Но когда в связи с этим процессом защитник Полунина Aubert обратился ко мнe с запросом: не могу ли я дать матерiал для характеристики террора в Россiи, — у меня не было никаких сомнeнiй, ни принципiальных политических, ни моральных, в том, что я обязан сообщить то, что я знаю,[393] совершенно безотносительно к тому, как я лично отношусь к убiйству Воровскаго: буду ли я разсматривать поступок Конради, как акт личной мести или как акт политическiй. Для моего моральнаго чувства было безразлично, кто с кeм будет сводить свои политическiе счеты на судe. «Страшная правда, но, вeдь, правда», и при всeх политических условiях надо эту «правду» говорить открыто. Демократiя, именно она, должна первая осознать этот великiй закон человeческой чести.

Люди нечестные назвали эту точку зрeнiя подстрекательством к убiйству.[394] У меня не было охоты полемизировать с писателями, которых я глубоко презираю, ибо они отбросили основное credo писательской чести — независимость мысли и слова; у меня не было охоты убeждать и тeх, которых убeдить нельзя, ибо — сказал еще Герцен — «мало можно взять логикой, когда человeк не хочет убeдиться».

Но теперь приходится сказать нeсколько слов.

В дeйствительности только люди, которые, называя «моральными слeпцами» других, сами не могут еще преобороть в вопросах общественной морали своих политических предразсудков, способны низводить общественное значенiе лозаннскаго суда на простое «сведенiе политических счетов», как это сдeлало, напр., недавнее обращенiе партiи соцiалистов-революцiонеров к соцiалистам Западной Европы по поводу угрозы Москвы расправиться с заложниками из числа соцiалистов-революцiонеров. В том поединкe «между лагерем русской контр-революцiи, стоявшим за Полуниным и Конради, и лагерем большевицкаго искаженiя революцiи, стоявшим за тeлом убитаго Воровскаго — писали заграничныя организацiи партiи с.-р. — нам, русским соцiалистам-революцiонерам, нечего было дeлать». «Мы непримиримые враги большевицкаго режима произвола и краснаго террора… Мы не раз звали большевиков к отвeту перед судом обще-человeческой совeсти за воскрешенiе — лишь для субъективно иных цeлей (sic!) — тeх же методов управленiя, которые были при самодержавiи вeковым проклятiем нашей родины; за проведенiе в жизнь великих лозунгов соцiализма (!!) методами, убiйственно противорeчащими всему их духу. Но мы не признаем этого права (!!) за тeми, кто поднимает голос и вооруженную руку против новорожденнаго деспотизма большевиков лишь во имя исконнаго, освященнаго вeками, деспотизма стараго режима. Конради и Полунин были для нас не героями, а моральными слeпцами, преступно злоупотребившими для сведенiя политических счетов тeм священным правом убeжища, которое предоставляют всeм гонимым свободныя демократическiя государства»…

Можно и, быть может, должно относиться с рeшительным осужденiем ко всякому политическому убiйству, сeящему «ядовитыя сeмена новых ужасов и новых убiйств»; может быть, та этика, которая отвергает насилiе, никогда и ни при каких условiях не даст моральнаго оправданiя акту мести или возмездiя, во имя чего бы он ни совершался; может быть, к страшным вопросам смерти человeк не имeет даже и права подходить с точки зрeнiя цeлесообразности… Но наша обыденная, житейская психологiя во всяком случаe даст нравственное оправданiе лишь тому убiйцe, который, совершая свое преступленiе против человeческой совeсти, сам идет на смерть. Поэтому тот, кто имeет смeлость и мужество взять на свою отвeтственность пролитiе человeческой крови, тот, кто считает себя в правe совершить этот акт отомщенiя, должен мстить там, гдe происходит насилiе; может быть, человeк, вступающiй на путь террористической борьбы, и не имeет права уже в силу этого нарушать «священныя права убeжища».

Но почему однако та политическая партiя, которая в своей политической борьбe искони шла по пути террористической борьбы, считает, что ей одной только принадлежит «право» выявлять «обще-человeческую совeсть»?

И кто дал нам право отнимать у Конради стимул того, возможно преступнаго, героизма, который влечет русскаго гражданина и патрiота на отомщенiе за тe тысячи мучеников, за тe тысячи жертв террора, кровью которых обильно орошена русская земля?

Безспорно, убiйца Воровскаго мстил не за ложные методы «проведенiя в жизнь великих лозунгов соцiализма». Но в человeческой жизни есть нечто болeе могучее, и кто дал право отнимать у Конради чувство любви к поруганной родинe, во имя которой он совершал, по его словам, свое преступленiе? Кто дал право Ф. Дану назвать Конради «ополоумeвшим мстителем за претерпeтыя личныя обиды и страданiя»?

«Мeщанская» идеологiя присяжных засeдателей швейцарскаго демократическаго суда, несмотря на всю трудность политическаго международнаго положенiя, сумeла возвыситься до пониманiя высшей объективной правды и вынести оправдательный приговор убiйцам, независимо от политических симпатiй или антипатiй судей к подсудимым.

Почему? По той самой причинe, думается, по которой берлинскiй окружный суд оправдал в 1921 году убiйцу великаго визиря Турцiи Талаат-Паши, молодого армянскаго студента, Тальирьяна, — и тогда этот приговор привeтствовался с.-р. печатью, привeтствовался и демократической печатью самой Германiи, как приговор оффицiальнаго суда, совпавшiй с правовым сознанiем народных масс.

Слишком ужасна оказалась и та дeйствительность, которая раскрылась перед глазами лозаннскаго суда: судили — во всяком случаe судьи — не «политическую тяжбу контр-революцiи и революцiи», а большевицкую дeйствительность[395] «Человeческая совeсть», заключенная в юридическiя формы, может быть, только впервые вынесла гласно свое осужденiе большевицкому террору. И это оправданiе должно служить memento mori для тeх, кто еще продолжает творить свое насилiе.

Оставим лучше в сторонe столь любимыя нeкоторыми ссылки на глас «многомиллiонных трудовых масс». Кто только на них не ссылается! Это — спекуляцiя на народное мнeнiе, как когда-то сказал Луи Блан.

Возможно, что лично я и плохой «демократ» и плохой «соцiалист», ибо по мнeнiю г. Дана,[396] всякiй демократ должен был приложить всe усилiя к тому, чтобы «именно контр-революцiя была посажена на скамью подсудимых и пригвождена к позорному столбу» — но для меня органически непонятна эта «демократическая» позицiя, и я не боюсь в таком случаe отказаться от «демократических» и «соцiалистических» предразсудков.

Я вспоминаю слова французской писательницы Odette Keun, почти коммунистки, закончившей недавно свою книгу о Россiи знаменательными строками: «я убeждаю европейскiя правительства во имя еще живущих среди этих ужасов в Россiи, при переговорах с совeтской Россiей поставить предварительное требованiе ослабить существующей режим, воплощающiй и даже превышающiй ад средневeковья». Перед моими глазами в данный момент проходит только эта дeйствительность, а не проклятое, быть может, прошлое и загадочное, скорeе сумрачное будущее.

«В такой момент молчать — заканчивается процитированное выше обращенiе к соцiалистам Европы — значит, быть может, стать попустителем новых жестокостей, новых преступленiй. Пусть же властный голос мiровой общечеловeческой совeсти остановит — пока не поздно — руку палачей, уже начавших злобно играть веревкой над головами давно и хладнокровно обреченных им жертв».

В такой момент гипноз «фашизма» может лишь ослабить наши призывы к «мiровой общечеловeческой совeсти».

Почему?

(По поводу воззванiя Мартова против смертной казни.)

«Какое счастье — говорил Мирабо 27 iюня 1789 года, — что великая революцiя обойдется без злодeянiй и без слез. Исторiя слишком часто повeствовала о дeянiях хищных звeрей. Мы можем надeяться, что начнем исторiю людей».

Как ошибался Мирабо. Как ошибался Жорес, писавшiй, что слова «великаго трибуна» должны сдeлаться гуманным лозунгом для грядущей пролетарской революцiи. «Пролетарiи, помните», добавлял Жорес по другому поводу, вспоминая слова Баб?фа, «что жестокость — остаток рабства, потому что она свидeтельствует о присутствiи в нас самих варварства, присущаго угнетающему режиму!»…