Гадание на кофейной гуще - Александра Авророва

Но одно убийство повлекло за собой второе. Я, снова я навела на мысль бедную Вику. Результат известен. Ужасно, просто ужасно! В секторе никого не было, все куда-то разбежались, я одна сидела, подперев руками голову, и думала. Сегодня я пойду в милицию и расскажу, что знаю. А что я знаю? Ничего. Моя уверенность для них пустой звук, а доказательств нет. Только я все равно расскажу, потому что должна. И даже если Зубкова не арестуют, карьера его будет загублена. Марченко мне поверит, для Марченко моих доказательств хватит. Да, он утратил сегодня часть власти, однако его связей достаточно, чтобы в подобных обстоятельствах свалить новоявленного врага. Предателей ведь никто не любит, им боятся доверять. В моей душе разлилось злорадство. Зубков не получит того, ради чего убил двоих, не получит в любом случае! И тогда… я вздрогнула… тогда единственным кандидатом на вожделенное место останется Юрий Владимирович. Если он не совершит чего-то вызывающего, что настроит комиссию против, блестящий взлет ему обеспечен. А если совершит…

— Танечка, — послышался радостный голос у меня над ухом, — мы все пьем чай с тортом в честь приезда комиссии, а вы, оказывается, тут. Идемте!

Пальцы Николая Андреевича легли мне на руку, как раз на то место, которое накануне целовал Германн. Я почувствовала боль и в ужасе отскочила. Моя кожа, избалованная касанием губ любимого человека, не в силах была выдержать прикосновения убийцы. Видимо, я смотрела с диким, нескрываемым ужасом.

— Вы что? — изумился Зубков и тоном ниже неохотно добавил:

— А, понятно. Значит, так?

— Зачем вы убили Вику? — в отчаянье спросила я. — От нее было бы так легко откупиться! И кинули сверху этот камень, прямо на нее… как вы могли?

— Она дура, она не смогла бы держать язык за зубами, — мрачно ответил он.

— А я не стану, — предупредила я.

Он задумчиво возразил:

— Станешь, — и, вдруг вцепившись в мои плечи, потащил меня к окну.

Лишь тут я поняла, как глупа и насколько прав был Германн.

— Если вы меня сейчас убьете, — сказала я, — все ведь поймут, что это сделали вы.

— Это сделала ты сама, — возразил он, — из раскаянья. Ты убила тех двоих ради своей подруги и теперь не выдержала.

Мне следовало закричать, а голоса не было. Впрочем, Зубков, подтащив меня к открытому окну, медлил. Ему не хотелось убивать меня, но он полагал, что я не оставляю ему выхода. Я почти читала его мысли. Лишь когда он стал валить меня на подоконник, я очнулась. Я вырывалась, и кричала, и впала в какое-то неистовство, пытаясь задушить этого человека, внушавшего мне такое непреодолимое отвращение, что не было даже страха. Только он был сильнее, и он побеждал, но тут вбежал Владимир Владимирович Середа, а за ним Андрей Глуховских, а потом я ничего не помню, очнувшись лишь у дверей своей квартиры. Владимир Владимирович осторожно меня поддерживал.

— Дома-то есть кто? — поинтересовался он. — А то могу отвезти тебя к себе. К моей маме. Она хорошая.

— Нет, спасибо. Папа должен быть дома.

— Валерианки надо.

— Со мной все в порядке.

Середа пожал плечами:

— Кто б мог подумать, что он такой мерзавец? Ладно, ты пока не бери в голову. Отдохни. Допрашивать тебя будут завтра, сегодня я им не разрешил. Так что набирайся пока сил. Слава богу, хоть жива!

Дома я коротко обрисовала ситуацию папе. Он ужаснулся, но я попросила его немного потерпеть. Я хотела побыть одна, а ему все объяснить потом. Привыкнув, что я часто лечу беды уединением, он, разумеется, не возражал.

Не знаю, сколько прошло времени, когда раздался телефонный звонок. Я с замиранием сердца сняла трубку. Мне казалось, Юрий Владимирович должен мне позвонить. Нет, не должен, а просто позвонит, если ему захочется. У меня ведь сегодня был тяжелый день, и он это знает, правда?

— Таня? — спросил красивый, хорошо модулированный женский голос.

— Да.

— Это говорит жена Юрия Владимировича. Нам с вами необходимо встретиться. У моего мужа оказалась одна ваша вещь, и я хочу ее вам вернуть. Вы не выйдите во двор?

— Хорошо, — ответила я. — Сейчас.

Наверное, не следовало этого делать, но отказаться я не могла. Она — его жена. Она имеет право. Не следует уходить от проблем, следует их решать — так, кажется, учил он когда-то?

На негнущихся ногах я спустилась вниз и огляделась.

— Вы — Татьяна Дмитриевна?

Я вздрогнула. Передо мной стояли дети. Вернее, девочка лет пятнадцати и мальчик лет восьми. Увидев девочку, я впервые поверила словам Гали, что Юрий Владимирович некрасив. Дочь была необычайно на него похожа и совершенно собой не хороша. Зато сын — чудо природы. Ресницы длинные и загнутые на концах, овал лица и очерк губ безупречны и индивидуальны. Удивительно обаятельный ребенок.

— Мама скоро подойдет, — деревянным голосом сообщила Света. — Она просила подождать.

Она смотрела на меня немигающим, ненавидящим взглядом, потом сухо осведомилась:

— Сколько вам лет?

— Двадцать три, Света.

— Вы выглядите намного младше.

— Ну, куда уж младше, — вздохнула я.

— А у вас синяк под глазом, — светским тоном добавила она.

Я согласилась:

— Я знаю.

— Вы дрались? — с уважением поинтересовался Павлик.

— Точно, — кивнула я. — Такой у меня характер, драчливый. Но не просто так, а только за справедливость. Так ведь и надо, да?

— Точно, — улыбнулся он. — Это вас папа научил?

Я опешила:

— Папа?

— Ну, да! Это правда, что вы у него работаете?

— Правда.

— Вот вам повезло, так повезло. Я, когда вырасту, тоже буду у него работать. Он тогда будет большим-пребольшим начальником. Я никому подчиняться не стану, а ему стану. Потому что я тоже драчливый и не люблю, когда мною командуют. А папе можно. Папа такой. Он всегда говорит правильно и не цепляется. Правда?

— Правда.

— Другие все цепляются. И мама цепляется. Поэтому я их не люблю слушаться. А если папа велит, всегда делаю. Вот такой у меня папа. А у вас есть папа?

— Да.

— Но он не такой мировой? — с надеждой уточнил Павлик.

— Ну, это вопрос спорный.

— Не знаю. Я вот своего так люблю, так люблю, что вашему и не снилось.

— Да?

— Ну, да. Мне все мальчишки завидуют, потому что у них такого нет.

Каждое его слово забивало следующий гвоздь в крышку моего гроба, и мне становилось все труднее дышать.

— А мама наша красивая, — отчеканивая каждое слово, вмешалась Света. — А вы нет.

— Я знаю, — кивнула я.

Она вскинула на меня удивленные глаза, и я сказала:

— Простите.

— И у вас жилья нет, — отчаянно добавила она. — Вообще ничего нет. Вы нищая. Вы ничего не можете дать мужчине. Вы только можете испортить человеку жизнь. А мама может все, что угодно.