Лицей 2022. Шестой выпуск - Михаил Турбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На самом деле Илья потерялся минут на десять. Ему же казалось, что он бродил по опостылевшему рынку несколько часов. Это впечатление усилилось, когда солнце ушло за тучи и рынок потемнел.
Завернув в ряд, где продавались в основном детские вещи, он увидел мать, одетую в сиреневый костюм с белыми ромбами. На плечах, будто погоны, у неё дрожали гигантские перья. Она вертелась у зеркала, а продавец, почёсывая влажную шею, обещал подобрать к платью туфли на танкетке.
— Тебе как, Илюх? Брать это или то, второе?
Будто тёплой пыли насыпали Илье в горло. Мать ждала ответа, но Илья отвернулся, точно оглох. Голова отсырела от сдержанных слёз; ему даже на миг показалось, что он не справится и заплачет, но нет, он вздохнул и успокоился.
Никто во всём мире не заметил, что Илья пропал, — теперь это ясно. Никто не был в этом виноват, никто не пытался его воспитывать — не заметили просто, и всё тут. Потом бы мать кинулась, конечно; полиция бы подключилась, и собаки бы взяли след. Но этого не случится, потому что Илья сам пропал и сам нашёлся.
Сначала ему было себя жалко, потом сделалось смешно, а потом заклокотало в желудке от голода. Он крикнул матери:
— Скоро? Я есть хочу!
Мать глянула на Илью так, как в тот раз, когда он впервые обрезал сам ногти, и сказала:
— Сейчас идём, сыночка. Переодеваюсь уже.
Выбравшееся из-за туч солнце обрушилось на Илью — он сощурился, отвернулся и до боли стал тереть ладонью веки. В этот самый момент он понял, что не испугается больше никогда.
Собачьи слёзы
Я очень боялся Наполеона. Мы с ним были почти ровесники, и так случилось, что в нашем совместном детстве не обошлось без конфликта. Виноват был я, и Наполеон заслуженно вцепился мне в горло пастью семимесячного сенбернара. Моей жизни ничего не угрожало, но перетрухал я серьёзно. Помню, что Наполеон был тяжёлым и из его тёплой пасти пахло сладким — кашей, наверное.
С тех пор я скрывал свой страх. Я гладил пса, кормил, даже пробовал дрессировать, но подспудно ощущал тревогу. Наполеон глядел на меня чёрными глазами и чувствовал, видимо, вину за мой испуг.
Шли годы. Я рос, а Наполеон старел. У собак, особенно у породистых, короткий век. Я напитывался силами, а Наполеон их терял, не доедая летом кашу.
В июне Наполеон заболел. Он вовсе отказывался от еды, много спал и как-то неловко, словно старик, ходил по вольеру. Было решено отвезти больного к ветеринару. Наполеон занял заднее место за водителем, а я уселся рядом с ним. Наполеон боялся поездки, а я — Наполеона. Чёрная пасть, всё время открытая, дрожала перед моим лицом, и опять был этот запах. Я смотрел на острые клыки и вспоминал детские слёзы, когда молодой ещё отец в порыве ярости избивал ногами Наполеона за домом, наказывая его за нападение на сына. Я плакал тогда не от боли, а от жалости к своему обидчику — удивительное чувство.
Ветеринар в зелёной растянутой олимпийке долго бродил вокруг Наполеона, щупал нос, трогал бока, а потом попросил затащить пса на высокий операционный стол. Было нелегко — Наполеон весил около пятидесяти кило, — но мы справились. Наполеон же, оказавшись на такой высоте, струсил, забыв о своей болезни. Он прижался к столу, скрестил гигантские мохнатые лапы и замер. На всякий случай я держал его за лапу и чувствовал, как где-то там, под густой рыжей шубой, стучит больное собачье сердце.
Ветеринар кривыми ножницами подстриг шкуру на передней лапе Наполеона, и я увидел нечто трогательное — собачью вену. Оказывается, у собак тоже бывают вены. Ветеринар, пошучивая, подключил к Наполеону капельницу и ушёл курить. А я сидел с псом и удивлялся происходящему.
— Клещи его одолели. Раньше обрабатывали деревья, а теперь никому нет дела, понял?
Я кивнул.
— Я его прокапал, к вечеру должен отойти.
— Значит, всё нормально? — спросил я.
— Да. Всё хорошо.
Ветеринар соврал, потому что Наполеон сдох к утру.
Вначале он, как и ожидалось, повеселел и даже, будто щенок, принял миску молока. Я успокоился и ушёл заниматься своими делами.
К вечеру Наполеон стал чудовищно выть. Так плачут дети на прививках. Непрекращающийся, душераздирающий собачий вой был слышен на весь сонный посёлок. Казалось, что этот плач отражается от звёзд и потому становится объёмнее и глубже. Не понимая, как уснуть, я вышел во двор, передвинул старое кресло к вольеру Наполеона и обосновался там. При мне пёс выл тише. Стеснялся, видимо.
Я сидел возле Наполеона всю ночь. Бдел. Вспоминал детство, думал о будущем. Представлял всякое. Наполеон иногда замолкал, и я думал, что уже конец, но вскоре он вновь заводил свою траурную мелодию. Ругая самого себя за сентиментальность, я терпеливо ждал не то утра, не то последнего вздоха гигантской, но парализованной собаки.
С рассветом, мужественно пережив двухчасовую агонию, Наполеон испустил дух. Надрываясь, я погрузил собачий труп в гнилую тачку, отвёз его в лес. В тачке Наполеон лежал как избитый хулиганами пьянчуга, и его пушистый рыжий хвост попадал под резиновое колёсико тачки. Я закопал его под дубом, очень глубоко, чтобы лисы не смогли растащить его мясо по всей округе.
С тех пор я совсем не боюсь собак. Что они могут? Прокусить кожу и мясо — всего лишь. Гораздо страшнее самому превратиться в глупого пса, ожидающего смерти в пустом вольере. Чувство вины, заискивающее виляние хвостом, клещи под шкурой, каша и собачьи слёзы. Мерзость, и только.
Белгород — Харьков
Отец сказал, что так дешевле. Я спорить не стал. Я боюсь его немного, он такой угрюмый, задумчивый. В себе всё время, будто читает бесконечный стих. Остановится, замрёт, а потом головой дёрнет и дальше живёт.
Я смыл грязь с номеров жёсткой щёткой, прошёлся тряпкой по лобовому стеклу и вытряхнул резиновые коврики. Всё это время мама была в машине на заднем сиденье, а отец сначала таскал вещи из хостела, а потом проверял документы, говорил тихонько вслух:
— Паспорт, свидетельство о браке, свидетельство о рождении, мой паспорт, справка…
Всё утро мы с ним обменивались только служебными
