Плачь, Маргарита - Елена Съянова

— Хорошо, — кивнул он. — Я к тебе еще зайду, попозже.

Когда он вышел, Гели выглянула снова.

— Мы идем? — робко спросила она.

— Да. Я только оденусь.

Грета надела шубку и искала перчатки. Гели нашла их и подала ей.

Они сбежали по лестнице и вышли на заснеженное крыльцо. Сумерки сделались фиолетовыми; ударил морозец, и скрип снега под ногами охранников перестал быть слышен — эта часть парка была окружена глухим забором, и девушки желали гулять здесь одни, без соглядатаев. Их желание уважили.

Два дня назад, когда они, тоже в сумерках, забрели сюда впервые, Ангелика внезапно увидела, что между кустами и забором крадется человек и, вытянув шею, как будто их разглядывает. Гели тотчас нащупала свой браунинг, с которым теперь не расставалась, и окликнула задумчивую Грету, указав на незнакомца. Обе были не робкого десятка и даже не подумали позвать охрану, а спокойно дожидались, когда незнакомец приблизится. Но через несколько секунд они все же едва не вскрикнули, потому что узнали ею. Это был Вальтер. Вальтер Гейм, тот самый художник, с которым они случайно познакомились в театре.

Гели почему-то так обрадовалась, что сама подбежала к нему, точно они были знакомы уже много лет. И он, просияв, бросился к ней, увязнув в снегу и не веря своему счастью.

— Как же вы нас нашли?

Он нашел ее, потому что хотел найти, хотел так страстно, что нашел бы, если даже пришлось бы для этого перевернуть весь мир!

Ему с самого начала сопутствовала удача. Точно по наитию явившись на один из шумных митингов, где выступал Геббельс, Вальтер Гейм узнал двоих из тех парней «в костюмчиках», что показались ему подозрительными в переполненном студентами фойе. Понять остальное не составило труда. Он шел по следу, как опытная ищейка, и, увидав особняк адвоката Кренца, сказал себе — здесь. Потом были тайные засады, ночные бдения, штурм трехметрового забора, ловкость, терпение и надежда на чудо, которое в результате и произошло.

Сегодня Вальтер уже ждал Ангелику в условленном месте, в том же глухом уголке парка. Маргарита всегда сопровождала подругу, чтобы не вызвать подозрений, а после их встречи гуляла одна, в сторонке, стараясь им не мешать. Эти свидания длились недолго — полчаса. Гели смертельно боялась, что Вальтера увидит кто-нибудь и доложит дяде. Она теперь часто просыпалась по ночам от ужаса, что Борман расскажет о них с Вальтером Адольфу, но потом вспоминала, что Бормана во Франкфурте нет. Вальтер тоже испытывал страх. Не за себя, конечно. Когда он видел Гели, он был так счастлив, что забывал обо всем, но в остальное время ему постоянно чудилось что-то тяжелое, нехорошее, что, может быть, уже совершается с нею в стенах, окруженных трехметровым забором и цепью рослых парней с лицами манекенов.

Вальтер сначала догадывался, а теперь точно знал, к какому кругу принадлежит Ангелика. Роберта Лея, бывшего тогда с нею в театре, он узнал по фотографиям в газетах; узнал Геббельса и других, когда наблюдал из засады.

Сегодня Гели с грустью сказала ему, что они, должно быть, скоро уедут из Франкфурта, и он решился задать прямой вопрос, хотя три коротенькие встречи едва ли давали ему право рассчитывать на ее искренность.

Вальтер Гейм был человеком по натуре решительным: товарищи по ремеслу даже дали ему прозвище Штурм. Поняв, как сильно и бесповоротно он влюбился, Вальтер не растерялся и не утратил своих бойцовских качеств. Он понимал, что за эту девушку ему определенно предстоит сразиться с морем бед, и потому он должен хотя бы знать ее имя.

…Она шла рядом, ведя палочкой по изломанной поверхности каменного забора, покрытого инеем, и стараясь разглядеть оставляемую линию. Он отобрал эту палочку и кончиками пальцев, онемевших от холода, прикоснулся к ее плечу, чтобы повернуть к себе.

— Гели, раз ты уезжаешь, я должен знать куда, как тебя найти, как сделать так, чтоб мы виделись. Я без этого не могу.

Я тоже, — шепнула она. Он закрыл глаза на мгновенье, сдерживая свой порыв и боясь спугнуть чудо.

— Гели, я люблю тебя! Я люблю тебя так, что ты ничего и никого не должна бояться! Скажи мне, кто твои отец, мать, братья, друзья. Я должен все знать о тебе.

— Мой отец умер. Мама в Дрездене с моей сестрой. А брат живет в Вене.

— С кем же ты здесь?

— С дядей.

— Это он был с вами в театре?

— Нет, это был его друг.

— Кто твой дядя? Как его зовут?

— Он советник юстиции, председатель партии национал-социалистов.

— Гитлер?

— Да.

— Понятно.

Нечто подобное Вальтер и предполагал. Перебирая имена знаменитых нацистов, он сильнее всего морщился от Геббельса, меньше всего — от Лея, втайне надеясь, что Гели может оказаться именно его родственницей, по возрасту, скорей всего, младшей сестрой. Гитлер на этой шкале был где-то посередине. Вальтер пару раз слышал его выступления в Берлине и нашел их эффектными, хотя пустыми по существу. Он вообще всегда поражался тому, что столько немцев поддерживает эту драчливую партию, идеи которой его совсем не прельщали — ему лично не хотелось бить ни евреев, ни славян, ни вообще кого бы то ни было. Придя к власти, эти люди обещают очень скоро превратить Германию из культурной страны в агрессивного пса, грызущегося с соседскими кобелями за гнилую кость или дохлую крысу. Почему? Зачем? Столкнувшись с реальностью НСДАП поближе, он увидел, как все здесь четко организовано, какова дисциплина и субординация, а также секретность, чтобы не сказать — таинственность. «Нешуточные ребята», — вынужденно признался он себе. Однако единственный из нацистов, с кем художнику выпало напрямую побеседовать, Роберт Лей, ему понравился, поскольку в нем не было и тени того, что Гейм не выносил в людях — фальши. Вальтер никак не мог совместить немного утомленного (возможно, собственным скепсисом), но дружелюбного и симпатичного человека с газетным образом руководителя Рейнского отделения НСДАП, антисемита, болтуна и жесткого практика. Что же до самого вождя…

«Если нужно, познакомлюсь и с ним!» — спокойно сказал себе Вальтер и крепче стиснул озябшими пальцами податливые пальчики милой девушки, внезапно и властно ворвавшейся в его мир.

Чувство Ангелики разгоралось вне зависимости от всего, что происходило вокруг. Она думала о Вальтере с той ночи постоянно, неотступно и с удивлением ловила себя на том, что от этих мыслей голова идет кругом. Она сделалась рассеянна, часто пропускала обращенные к ней вопросы, и фрау Кренц не раз справлялась о ее самочувствии. С дядей они, к счастью, почти не виделись. Он все эти дни отсутствовал допоздна, и в спальне у него хватало сил лишь на то, чтобы раздеться. Себе она не могла объяснить того, что происходит с ней, но в письмах к Эльзе проступала задумчивость и необычная отстраненность от ежедневного быта.

Когда Вальтер Гейм внезапно возник перед нею из-за заснеженного куста, все тени вдруг обрели плоть, и полутона заиграли сочными красками. Ей захотелось танцевать, прыгать, хохотать и петь. Она ощутила себя равной Маргарите с ее восхитительной страстью к Роберту, Эльзе с ее преданной любовью к Рудольфу — и всем тем настоящим, прекрасным женщинам, о которых она узнавала теперь из великих книг. И это ощущение дал ей он, Вальтер!

— Почему мы должны встречаться тайком? Что твоя мама может иметь против меня? — принялся он допытываться, чувствуя ее податливость.

— Мама? Ничего. — А твой дядя? Ему не понравится то, что я художник?

— Он сам художник Он до войны писал пейзажи и портреты и так же, как ты, рисовал открытки и что-то еще для рекламы.

— Серьезно? — поразился Вальтер. — Надо же!

— Не спрашивай меня больше ни о чем, — попросила она. — Сейчас не спрашивай.

— Ты, может быть, думаешь, что я еврей? Мне, собственно говоря, всегда было наплевать на свою национальность, но теперь я даже рад, что и этого препятствия не существует. Я немец, протестант.

— Я и не думала, что ты еврей. Я не о том думала… Вальтер, пожалуйста, обещай мне, что все останется как есть. Еще некоторое время.

— Лазать через забор? Вздрагивать от скрипа снега? Опасаться неизвестно чего? Ну хорошо, хорошо, — кивал он, утопая в ее глазах, — я обещаю тебе.

В тот вечер она впервые поцеловала его, и если бы он мог изобразить это прикосновение, то написал бы лиловую, искрящуюся бесконечность.

— Как ты думаешь, сколько мы еще здесь пробудем? — спросила она Грету, когда обе, уже раздевшись, грелись у камина.

Маргарита покачала головой. Она бы тоже хотела это знать. Она чувствовала, что приезд Рудольфа должен ускорить что-то, и это что-то должно стать решающим не только для нее.

— Давай сразу и напрямую, — предложил Роберт, когда Гесс только показался на пороге. — Я просил тебя приехать, потому что нельзя продолжать мучить Грету, ваших родителей, тебя, наконец.

— Разве это я всех мучаю? — сдержанно спросил Рудольф.