Царевна Софья - Евгений Карнович

В дверях он столкнулся с капралом Григорьевым.

— Где господин полковник? — спросил капрал.

— Што твой надопна? — сказал Кравгоф.

Капрал, вытянувшись перед ним, доложил.

— Все солдаты нашего полка с капралами разбежались. Что прикажете делать, господин полковник?

— Какой кудой штук, какой кудой штук! — повторял Кравгоф. Бурмистров, поклонясь полковнику и офицерам, молча вышел, сел на лошадь и поскакал в Кремль.

— Вон бежит по улице солдат с ружьем! — сказал Лыков. — Так бы и приколол бездельника!

— Ге пешит? — спросил Кравгоф, подойдя к растворенному окну. — Гей, сольдат! Сольдат! Кута твой пешит?

— Молчи, немец, не твое дело! — бросил солдат, не останавливаясь.

— Косподины официр! — воскликнул Кравгоф. — Солдаты вспунтирофались! Што сделать с песдельники? Сольдат не хошет каварить с командир!

— А вот я его заставлю говорить, — проворчал Лыков, выбегая из комнаты. Нагнав солдата, он остановил его, отнял ружье и привел, держа за ворот, к полковнику. Приставив к груди его шпагу, капитан закричал:

— Говори, бездельник, куда ты бежал и зачем? Если солжешь, так я тебя разом приткну к стене.

— Виноват, батюшка! Помилуй! Скажу всю правду! Вчера ходил у нас по избам какой-то дворянин, раздал много денег и обещал еще, если мы заступимся за царевича Ивана Алексеевича. Он сказал, что все стрельцы на стороне царевича и что когда они войдут в Кремль, то он пришлет гонца за нами. Гонец приехал, мы и бросились в Кремль. Помилуйте; государи-батюшки, наше дело солдатское: что скажут — всему верит!

— Всему верит! — воскликнул Лыков. — Ах ты злодей, мошенник! Разве ты забыл присягу? Целовал ли ты крест, чтобы служить царю Петру Алексеевичу верой и правдой?

— Целовал, батюшка, целовал!

— А что же ты теперь делаешь? Дали алтына четыре, так и душу продал сатане! Беги, любезный, беги к ним, прямо к сатане в когти. Что ж ты стоишь? Я тебя не держу.

Солдат, пораженный словами капитана, заплакал и упал к ногам его.

— Приколи меня, батюшка! — говорил он, всхлипывая. — Погубил я свою душу! Приколи меня, окаянного! Отрекся я от Бога. Отцы мои родные, казните, расстреляйте меня.

— Ты еще не сделал греха, о котором я тебе говорил, а хотел сделать. И это согрешение велико, но если раскаешься, то Бог простит тебя!

— Отец мой! Научи, что мне делать, чтобы Бог простил меня!

— Беги вслед за своими товарищами и уговаривай, чтоб они не позорили себя изменой и не губили душ своих!

Солдат, обняв ноги капитана, вскочил.

— Побегу! — воскликнул он. — Стану уговаривать, убеждать. Не послушают, так один пойду против всех за Петра Алексеевича!

— Вот это дело, брат! — сказал Лыков. — И я побегу с тобой!

— И мы все! — закричали офицера, кроме Кравгофа и Биельке.

— Хорошо, хорошо! — восклицал Рейт, махая шпагою. — Смерть всем изменникам и бунтовщикам!.. Что за дьявольщина! — закричал он, отворив дверь и увидав несколько солдат, стоящих в сенях.

— Стой! — закричали солдаты, прицелясь из ружей в Рейта, — Не велено никого пускать отсюда! Вокруг дома целая рота! И червяк отсюда не проползет на улицу!

— Я уж как-нибудь пролезу! — закричал Лыков и бросился к двери, но Рейт удержал его за руку.

— Капитан, — сказал он, — тебя убьют, меня убьют и всех нас убьют. А какая выйдет из того польза? Целая рота вокруг дома! Слишком много для этих бездельников будет чести, если мы дадим им случай перестрелять нас.

— Правда, — сказал Лыков, — убьют нас без всякой пользы. Целую роту нам не одолеть. Мы со шпагами, а бездельники с ружьями. Делать нечего! Подождем, когда нас выпустят…

Между тем солдат, бывший с офицерами в комнате, взял ружье свое, поставленное Лыковым в угол, и вышел смело в сени.

— Ты как сюда попал, Федька? — спросил один из его товарищей.

— Мне велено было посмотреть, что здесь делается у полковника, а потом нагнать мою роту. Стерегите же их крепко-накрепко, а я побегу за ротой. Прощайте!

Выйдя на улицу, солдат побежал к Покровским воротам, остановил крестьянина с пустою телегою и велел себя довезти до Кремля. Увидев на площади толпу своих товарищей, бродящих вместе, со стрельцами, он перекрестился и побежал к ним. Когда в Москве восстановилось уже спокойствие, в полковом списке Бутырского полка против имени сего солдата отмечено было: «Пропал без вести».

III

На другой день, шестнадцатого мая, рано утром шел отряд стрельцов по одной из главных улиц Белого города. Поровнявшись с домом князя Юрия Алексеевича Долгорукого, отца начальника стрельцов, убитого ими накануне, они остановились и начали стучаться в ворота.

Малорослый слуга отворил калитку и едва устоял на ногах от ужаса, увидев пришедших гостей.

— Дома ли боярин? — спросил один из них.

— Как не быть дома! Дома, отец мой! — отвечал слуга, заикаясь.

— Скажи боярину, чтоб он вышел на крыльцо: у нас к нему дело.

— Слушаю! — сказал слуга и побежал на лестницу.

Через некоторое время появился на крыльце восьмидесятилетний князь. Он был без шапки, и ветер развевал его седые волосы. Лицо старца выражало глубокую скорбь.

— Мы пришли к тебе, боярин, просить прощения, — сказал стрелец, стоявший впереди своих товарищей. — Погорячились мы вчера и убили твоего сына!

— Бог вас простит! Я не стану укорять вас — это не воскресит мне сына!

— Спасибо тебе, боярин, что зла не помнишь, — сказал стрелец.

— Спасибо! — закричала вся толпа.

— Вели же дать нам выпить за твое здоровье и за упокой души твоего сына! — продолжал стоявший впереди стрелец. — У тебя, я чаю, погреб-то, как полная чаша!

Князь, не ответив ни слова, вошел в свою спальню, сел у окна и приказал слуге отпереть для стрельцов свой погреб. Выкатив оттуда бочку, незваные гости расположились на дворе, потребовали несколько кружек и начали пить. Малорослый слуга, отворивший калитку, наливал им и низко кланялся.

— Скажи-ка ты, холоп, старик-то вопил вчера по сыну? — спросил один из стрельцов.

— Да так, не особо, — уклончиво ответил слуга.

— Врешь, холоп! Скажи всю правду, не то хвачу по виску кружкой, так и ноги протянешь!

— Виноват, отец мой, не гневайся, скажу всю правду! — сказал дрожащим голосом слуга.

— Грозился ли на нас боярин?

— Грозился, отец мой.

— Ага, видно, щука умерла, а зубы целы остались! Что же говорил старый хрен?

— Говорил, отец мой, говорил!.

— Тьфу ты дубина! Я спрашиваю: что говорил?

— Щука умерла, а зубы целы остались.

— Вот что! Ах, он злое зелье! Чай, рад бы всех нас перевешать! Что он еще говорил? — закричал стрелец, схватив слугу за шею.

— Взмилуйся, отец мой, совсем задавил! Отпусти душу на покаяние!

— Задавлю, коли не скажешь всей правды!

— Скажу, кормилец мой, скажу! Боярин говорил, что сколько на кремлевских стенах зубцов, столько вас повесят стрельцов!

— Слышите, братцы, что старый хрен-то лаял? Постой ты, собака!

С этими словами опьяневший уже стрелец вскочил и бросился на крыльцо. За ним побежало несколько его товарищей. Схватив старца за седые волосы и вытащив за ворота, злодеи изрубили его и, остановив крестьянина, который вез белугу на рынок, закололи его лошадь, отняли у него рыбу и бросили ее на труп князя.

— Вот тебе и обед! — закричали они с хохотом и побежали в Кремль.

В находившейся близ спальни царицы Натальи Кирилловны небольшой комнате, в которую вела потаенная дверь, родитель царицы Кирилл Полуектович и брат ее, Иван Кириллович, скрывшиеся туда накануне, придумывали, как им выйти из дворца и тайно выехать из города; убежище свое, указанное им царицею, но многим из придворных известное, они не считали верным. Вскоре после рассвета пошли они в спальню Натальи Кирилловны, которая всю ночь провела в молитве. Иногда, переставая молиться, подходила она к стоявшей у стены скамье, обитой бархатом, и, проливая слезы, благословляла сына своего. Одетый в парчовое полукафтанье, он спал. Трепеща за жизнь сына, мать решилась уложить его в своей спальне и всю ночь охраняла его. Видя ее беспокойство, отец и брат остались в спальне почти до полудня, стараясь успокоить ее советами и утешениями. Между тем проснулся Петр Алексеевич, встал, помолился и начал также утешать свою мать.

— Стрелецкий пятисотенный Бурмистров просит дозволения предстать пред твои светлые очи, государыня! — сказала постельница царицы, войдя в спальню.

— Бурмистров? Я сейчас выйду к нему, — сказала царица. — А вы, батюшка и братец, удалитесь в вашу комнату! Бурмистров до сих пор был предан моему сыну, но в нынешнее время на кого можно положиться?

Когда отец и брат царицы удалились, она вышла к Бурмистрову.