Рождение гигантов - Николай Басов

Немного посочувствовав себе за эти выпадения памяти, он все равно решил, что теперь все не имеет значения. Он был в воде, но не чувствовал ни холода, ни явного тепла, он вообще не ощущал своего тела, он был заодно с касаткой, и хотя все-таки не успокоился после того, как от него так поспешно «избавились» в Одессе, еще раз решил не придавать этому значения. Вот в этой-то повторяемости своей неприятной во всех отношениях досады, а вовсе не в ее остроте и силе чувствования, кажется, проявилось новое для него восприятие мира людей. Прежде он бы быстро и активно перечувствовал и передумал это состояние, а потом забыл навечно, даже по желанию вернуться к нему не сумел бы. А теперь оно приходило и приходило вновь… Словно у него обычный, человеческий накал чувств перешел в тлеющую, размытую, но и куда более долговременную фазу, свойственную, может быть, всем гигантам. Или только морским?

Во время перехода в Одессу, чтобы поймать там Михайлова, пришлось настроиться на Фопа. И вот ведь какая штука, этот… дуралей то ли не признал в Левиафане Ростиково присутствие, то ли не захотел считаться с его состоянием, но стал его преследовать, как добычу. Прямая стычка, это было понятно, грозила нешуточной ссорой, к тому же «нахватать» каких-нибудь дурацких травм перед долгой и сложной дорогой не хотелось, поэтому пришлось обходить «думающий мускул» стороной, и даже с запасом.

Зато Ростику стало ясно, что Фоп довольно внимательно следит за появлением новых гигантов в «своих» водах. Из этого можно было сделать разные выводы, но главный был в том, что водорослевый мыслитель все-таки разрешал касаткам подходить к городу, который он по каким-то своим не слишком понятным причинам взялся охранять.

Это явление Рост с другими ребятами обдумывал, еще когда Фоп только появился и был самым непознанным фактором для человечества, но и теперь, по прошествии многих лет ни к чему очень внятному ни люди, ни аймихо не пришли. Разумеется, с Фопом удалось установить приемлемые дружески-нейтральные отношения, иногда даже удавалось передать что-нибудь через него викрамам, с которыми у Фопа существовали отнюдь не дружеские, но все-таки довольно тесные связи, и… Вот теперь, он присматривался к людям, которые оказались способны вторгнуться в его среду, «оснащенные» касатками. Именно присматривался, подумывая, а не остановить ли эти эксперименты людей прямым вмешательством, использованием своих весьма недюжинных сил.

И пришел, видимо, к выводу, что иногда демонстрировать, кто тут хозяин, будет совсем неплохо. Что и решил опробовать на Росте. Хотя и выбрал для этого, как оказалось, совсем не подходящий момент. А может, именно потому он и решился на подобное вмешательство, что Ростик как-то подставился под него своей злостью и всяческими переживаниями.

Сделав над собой немалое усилие, запомнив эту особенность Фопа, Рост постарался выбросить из головы все, что еще связывало его с людьми. И правильно сделал, потому что когда он отыскал Михайлова, тот пребывал в состоянии полной паники, еще бы немного, он бы, пожалуй, добрался до берега и попытался выбраться из своей касатки. Тогда Ростик, пробуя обуздать его, принялся с ним разговаривать:

– Михайлов, я тут, всего-то в десятке километров от тебя, мы можем переговариваться.

Молчание, долгое, натужное и даже тупое, словно Ростик бился о морское дно под собой.

– Михайлов, тебе все равно придется научиться разговаривать со мной, иначе наши действия окажутся плохо скоординированными.

Этого Ростик позволить своему напарнику не хотел, не собирался предоставлять ему такую возможность, поэтому приструнить его заранее показалось ему делом полезным.

– Ты не один, и я намерен вколотить это в твою башку, чтобы ты сдуру не подставил меня в какой-нибудь пиковой ситуации. Уразумел?

Михайлов представлялся ему далекой, теплой, почти родной точкой в море, которое и раньше казалось ему светлым пологом, пронзаемым его криками и хорошо ощутимым, когда эхо возвращалось к нему назад. Но все-таки что-то с этой вот точкой было не так… В существе, которым теперь являлся Михайлов, кипела какая-то борьба, билась некая немая двойственность, и потребовалось совсем немного времени, чтобы Ростик ее понял.

Михайлов был слишком слаб, слишком склонен к подчиненности, чтобы взять на себя ведущую роль над гигантом, тем более таким сильным и умным, каким являлась касатка. Он просто не подходил для этой роли. Но ведь и Табаск был не лыком шит, он не просто так кинулся именно к этому парню, не за здорово живешь выбрал его, имея кучу всяких других людей в поле своего обозрения…

– Сейчас ты выйдешь в море, подальше, и попробуешь раздобыть себе пищу. Я выгоню на тебя косяк рыбы.

Вдвоем они выплыли чуть не на середину залива, хотя и диковато было видеть, как Михайлов в своем отменном новом теле оглядывался назад, на Одессу. Потом они славно попировали до утра, выследив и на пару раздраконив несколько стаек рыбешек, похожих на не слишком крупную, азовскую кефаль. Рыба, следует признать, Михайлову и его касатке понравилась.

После этого все пошло легче, хотя и ненамного. Михайлов научился нырять, приучая свое восприятие к тому, чтобы выныривать вовремя, для следующего вдоха, гораздо позже, чем требовало его подсознание. Он даже научился некоторым кульбитам, например, стоял в воде всем своим телом, уперевшись носом в песок, как мальчишки иногда делают, когда в воде встают на руки, потому что это легко и вид болтающихся в воздухе ног веселит девчонок. Потом он попробовал плыть изо всех сил. Вот с этим он справился быстро, даже Ростик, при всем своем самомнении, был вынужден признать, что в скорости Михайлов ему не уступает, даже опережает, наверное, за счет возраста.

А потом он уснул. Сразу погрузившись в глубокую, сладкую расслабленность, необходимую человеку. Ростик, хотя и не спал две последние ночи, принялся обследовать сознание касатки и снова, уже вторично за те же самые двое суток, почувствовал раздражение. Касатка оказалась куда более сильной личностью, чем можно было подумать, или значительное сопротивление его, так сказать, изучающему вниманию создавало имеющееся между ними расстояние, тот простой факт, что они не были едины, как с Левиафаном, и потому все было сложно.

И все-таки медленно, иногда откровенными уговорами, Ростик понял, что научится общаться с касаткой Михайлова без посредничества ее наездника. Это было странное чувство, словно бы у тебя, помимо уже имеющихся двух сознаний, проступала, как отдаленный силуэт в тумане, третья картинка каких-то совсем особенных и иногда не совсем внятных ощущений. Но Ростик старался, и ему показалось, что у него начинает получаться. Правда, вымотался он так, что, несмотря на дыхательно-пищевой подвод к губам и носу, несколько раз зевнул, нахлебавшись обволакивающего его секрета касатки. По крайней мере, вкус этой жижи он определенно почувствовал в некий момент куда явственней, чем вкус воды вокруг их общего тела.