Убежать от себя - Анатолий Голубев

– Я не представляю себе, чтобы не знал парня, играющего в моем клубе…– Рябов пожал плечами.

Бобби не удивился:

– В профессиональной команде среди новичков зачастую такая чехарда, что не только имени игрока не знаешь, но и имени тренера запомнить не успеваешь. Неудача -и вышвырнули… У клуба десятки владельцев-акционеров, но власть шефа безгранична. Для него тренер такой же работник, как и игрок. Мне повезло, – сказал Бобби, тряхнув головой, – у нас в клубе особая обстановка. В других клубах между игроками и владельцами стоит стена. Здесь нет. У людей есть деньги, и они не боятся потратить их на нас. Интересуются нами не только как хоккеистами, но и как людьми. Хотят знать, как мы себя чувствуем, что думаем, каковы у нас проблемы… В спорте ты всегда должен работать на сто процентов. И часто это тяжело. То травма, то болен, то устал… Думаешь, что сегодня ничего не сможешь сделать особенного. Но потом вспоминаешь, что тебе платят большие деньги, и говоришь себе: «Я сделаю все, даже если это будет выше моих сил».

– Бобби, у вас не было мысли, что одного хоккея в жизни для вас маловато?

– А мне и впрямь мало. У меня дело. Три фабрики, ферма… Но и сейчас со мной, кроме моих бухгалтеров, никто не хочет ни о чем говорить, кроме хоккея. Где бы я ни был – в спортивном зале или в соседнем магазине…

– Вы сразу же стали в центре тройки или пришлось покочевать?

– Сразу. Так уж получилось. Хотя носил майку с номером девять. И теперь ношу ее же. Я люблю свой номер. Однажды тренер сказал, что уходит ветеран и я могу взять его седьмой номер. Это не бог весть какое достижение, но седьмому номеру полагается нижняя полка в поезде. Я предпочел еще несколько лет трястись наверху, но номера не сменил. Правда, теперь, – Бобби улыбнулся озорно, – нижняя полка полагается номеру девятому.

Рябов опять как бы увидел Бобби в раздевалке. Он никак не мог абстрагироваться от того, хоккейного Бобби, хотя перед ним сидел парень в обычном костюме. Сидел гостеприимный, разговорчивый хозяин, который нравился гостю. Но в памяти стоял другой, в форме. Он стоял в перерыве, одевшись, в самом центре раздевалки и, опершись на клюшку, как новичок, внимательно слушал тренера.

Этакий сорокапятилетний старичок с телом двадцатипятилетнего молодого парня. На его правой скуле горел синяк – ушиб от удара шайбой.

Голос Бобби вернул Рябова в уютный просторный дом из пахшей потом и растирками раздевалки:

– Особенно люблю те первые годы в профессиональном клубе. Осталось отличное чувство, что все дозволено. К тому же, помню, сэкономил тысячу восемьсот долларов из первых заплаченных мне двух с половиной тысяч. Теперь же парни бывают счастливы, если им удается сберечь хотя бы пятьсот долларов. Слишком велико желание жить на широкую ногу. А для этого мало хоккейных денег. В клубе ведь не так много великих игроков.

Бобби умолк, и Рябов подумал, что тот высказал главную мысль: «Он – Великий игрок!».

«Бремя славы, как тяжелый каток, на материале любой прочности оставит свой след. А слабого подомнет, скрутит и трижды прокатает по-своему. И уже трудно за этим раскатанным блином, уродливо сформованным, рассмотреть настоящего человека».

– Бобби, – спросил Рябов, чтобы перевести разговор с темы, которая его меньше всего волновала.– Я хотел бы задать не тренерский вопрос, а, скорее, репортерский: что думаете вы, когда выходите на лед?

Бобби улыбнулся и налил Рябову еще рюмку коньяка– массивный стакан с толстым стеклянным дном, который, если нагреть его в руке, долго сохраняет живое тепло коньяка и заставляет его пахнуть сильнее.

– Меня часто спрашивали об этом. Иногда даже просили извинить за необычность вопроса. А для меня он вполне закономерен. Когда-то, в начале профессиональной карьеры, я и сам нередко пытался установить, о чем думаю на льду. Но хоккей не та игра, которую можно уложить в определенные рамки – от и до! Ситуация на льду, игровая и эмоциональная, меняется слишком стремительно и слишком часто. Не помню ни одного матча, чтобы у нас был точный, заранее заготовленный план и мы его выдержали от начала до конца. Так, общие наметки. Я лично выкатываюсь на лед и смотрю, что надо делать. План сиюминутный рождается мгновенно. Исходя из ситуации. Если защита растянулась слишком широко, стараюсь проскочить сквозь нее. Если защитник прижал меня слишком плотно, отдаю шайбу. Но никогда не знаю, что делать, пока не начал действовать. Да, пожалуй, не знаю…

«Представляю, – подумал Рябов, – как туго приходится защитнику, если Бобби за один выход на лед двадцать раз меняет и план игры, и манеру! А насчет плана– тут истина спорная. Но следует запомнить, что конкретного плана они не имеют. Прекрасная возможность стихийность их выхода подчинить железной логике своей игры. Так и только так! Когда знаешь, что надо делать, – это уже шанс!»

– Бобби, вы не боитесь, что рассказанное вами босс номер один советского хоккея использует против вас в будущих играх?

– Не боюсь, – Бобби покрутил головой.– Не будет этих игр – они не рентабельны! Я бизнесмен. И профессиональный хоккей – бизнес. Чтобы начать дело, надо вложить в него немалые деньги. Соломоны, владельцы нашего «Блюза», вложили два миллиона долларов в клуб и «Арену». И продолжают вкладывать…

«А Бобби повезло… Одному из миллиона тех, кого перемалывает профессиональный спорт. Да и хоккеистом, его уже назвать просто так нельзя – настоящий бизнесмен, процветающий не за счет своей игры, а за счет доходов со своих фабрик, – подумал Рябов.– А сколько парней, которые никогда не поднимутся до высот Бобби! И пусть даже им пока не грозит нищета, но они каждый день должны бороться не только за победу, но и за право выжить. Достаточно одного неудачного шага в этом жестоком мире, называемом профессиональным хоккеем, как все кончается мгновенно: и слава, и деньги, и даже желание жить…»

– «Конечно, тренеру, – критикуют нас, – можно работать в таких условиях», – продолжал Бобби.– Но с точки зрения общего руководства Лиги – это не здорово. Другие клубы оказываются в положении состязающихся не на равных условиях.

Ну, скажем, тренер «Монреаля» не может, собрав своих игроков, сказать, что в случае победы они получат пять тысяч долларов и могут разделить их между собой. Это запрещено правилами Лиги. Наши владельцы близки к тому, чтобы нарушить запрет, но только близки.

Когда парень забил шесть голов и спрашивает, где моя машина, а тренер отвечает, что не может ее дать, парень говорит: «Продайте меня в „Сан-Луи Блюз“. Наши владельцы смеются над критиками. „Мы никого не учим, как вести дела чужих клубов“. Мы заплатили два миллиона долларов и будем возвращать их, как хотим, не нарушая, естественно, правил. Хоккей есть бизнес. Но матчи с вами?! Какой смысл тратить деньги, когда отдача от предприятия сомнительна? Я видел игру ваших клубных команд… Честно, мне показалось, что вы играете в детский хоккей.

– Мало столкновений, жесткости?

– И это… Индивидуальный технический уровень ваших хоккеистов очень низок. Много лишних пасов. В суете ненужных ходов ваши парни совсем забывают о главном – надо забрасывать шайбу в сетку! И потом характер… Вы на меня не обидитесь?

– Что вы, Бобби! Я ведь не барышня. И не первый десяток лет живу на свете. Если бы меня не интересовала ваша искренняя точка зрения, я бы не спрашивал…

– Современный хоккеист, на мой взгляд, должен руководствоваться тремя чувствами: ненавистью, жадностью и завистью. Должен ненавидеть соперника, против которого играет. Быть жадным до шайбы всегда и везде – на тренировке или в ответственном матче. И питать животное чувство зависти к команде противника, если собственная команда проигрывает. Согласен, что это не самые благородные качества человеческого характера, но без них не может быть настоящего бойца: такому игроку не продержаться долго в нашем хоккее.

Рябову показалось, что Бобби шутит, так легко и просто он говорил об этом, но, заглянув в глаза своему собеседнику, даже поерзал в кресле – убежденность Бобби в непогрешимости того, о чем говорил, испугала. Впрочем…

Когда ты не первый год стоишь на льду, у тебя вырабатывается особое ощущение опасности. Нет, не проигрыша, не удара в борьбе, а возможности потерять свое место в команде. Когда тренер входит в раздевалку и говорит: «Если ты не будешь играть; сядешь на скамейку», ты хорошо знаешь, когда это серьезная угроза, а когда сказано так, для создания игрового настроения…

Рябов согласно кивнул:

– Я тоже иногда говорю своим такие слова…

– Многое может сказать тренер своей плохо играющей команде. Но ведь и ты кое-что знаешь! Скажем, у него нет другого игрока, который смог бы тебя заменить. Но если он все-таки это сделал, то, значит, ты и впрямь из рук вон плох. И есть только один способ утвердить себя вновь – заиграть в полную силу.

Они еще долго говорили о разном. Рябов спохватился, когда часы, упрятанные в стену – только узорные цифры и стрелки золотились на темной дубовой панели, – начали бить полночь.