От Пушкина до Пушкинского дома: очерки исторической поэтики русского романа - Светлана Пискунова

6 Функция инверсии в повествовании Платонова тщательно исследована Е. Н. Проскуриной (см.: Проскурина Е. Н. Поэтика мистериальности в прозе Андрея Платонова конца 20-х – 30-х годов, Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001), отмечающей, что «мифологический прообраз инверсии как таковой – низвержение Сатаны с небес в преисподнюю» (43). Вместе с тем мы не можем принять последовательное кардинальное противопоставление исследовательницей мировоззрения Платонова – якобы «религиозного и „христоцентричного“ в своей основе» (42), мироощущению и жизненным установкам его героев. Тогда тот же «Котлован» (да и другие произведения Платонова) можно рассматривать как «художественное доказательство евангельского тезиса… на уровне минус-приема» (там же, 42–43). Не стоит говорить о том, что всякое «художественное доказательство» по своей сути антихудожественно. Можно лишь заметить, что «минус-прием» – не что иное, как инверсия, и тогда все творчество Платонова – чистейшее люциферианство? В плане оценки авторской позиции Платонова нам значительно ближе концепция Е. Толстой-Сегал (см. прим. 13 к наст. ст.) и взгляды Т. Сейфрида (см.: Seifrid T. Andrei Platonov: Uncertainties of Spirit. Cambridge, 2006).

7 Яблоков Е. На берегу неба (Роман А. Платонова «Чевенгур»). СПб.; Хельсинки, 2001. С. 313.

8 Ко всем многочисленным содержательным перекличкам «Чевенгура» и «Дон Кихота» Сервантеса, о которых писали М. Геллер (Геллер М. Андрей Платонов в поисках счастья, Paris: YMCA-Press, 1982), С. Пискунова (Piskunova S. Dentro – el Quijote // Insula. 1992. n. 292), Н. Арсентьева (Арсентьева Н. Н. Становление антиутопического жанра в русской литературе. Ч. 1–2. М., 1993), Е. Яблоков (Яблоков Е. Указ. соч.), В. Багно (Багно В. Е. «Заблудящие кавалеры» в романе Платонова // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 6. М.: ИМЛИ РАН, 2005), в качестве одного из важнейших необходимо добавить сходство эпизода с баком-звездой и истории с тазом-шлемом (baciyelmo – тазошлемом в пер. Н. М. Любимова).

9 См.: Добрякова А. Сравнительный анализ архетипических символов русского язычества и мировых традиций // Россия и гнозис: мат-лы конф. М.: ВГБИЛ, 1999.

10 Возникает вопрос: каким образом Платонов сам мог проникнуть в «тайну» Грааля? Здесь возможны разные гипотезы – от знакомства писателя с ходившими по России рукописями Р. Штейнера (о влиянии Штейнера на Платонова уже писал К. Баршдт – см.: Баршдт К. Указ. соч.) до его приобщения к западноевропейскому Средневековью за недолгое время обучения на историко-филологическом факультете Воронежского университета. Но есть и еще одна отнюдь не гипотетическая версия: «контуры» граалевского мифа не могли не возникнуть перед умственным взором Платонова в процессе чтения сделанного В. Нарбутом на базе перевода М. Ватсон великолепного пересказа романа Сервантеса (установлено Е. Яблоковым – см.: Яблоков Е. Указ. соч.), предназначенного для детского, то есть как бы до-литературного восприятия, сориентированного прежде всего на событийный и театрально-зрелищный аспект сервантесовского повествования. В. Нарбут не только претворил перевод М. Ватсон в образец прекрасной русской прозы, но и сохранил все ключевые эпизоды и темы романа Сервантеса, а также нашел точную амбивалентную интонацию повествования, включающую как комический, так и трагический регистр. Таким образом, граалевский сюжет был деконструирован, Платоновым на базе «Дон Кихота» Сервантеса, содержащего, как относительно недавно было установлено в сервантистике (см.: Dudley E. The Endless Text: Don Quijote and The Hermeneutics of Romance. Albany, 1997), мощный архетипический «кельтский слой».

11 См.: Аверинцев С. С. Грааль // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1987.

12 См.: Resina J. R. La bъsqueda del Grial. Barcelona, 1988.

13 «Характерно и то, что молодой Платонов дело преображения мира осеняет именем и образом Христа, – писала еще в 1989 году С. Семенова (см.: Семенова С. «Тайное тайных» Андрея Платонова (Эрос и пол) // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: ИМЛИ РАН, 1994. С. 77), одновременно уточняя: «…космическое толкование Благой вести Христа искривляется у Платонова энергиями разделения и ненависти, которыми был насыщен воздух эпохи» (там же). Другой первопроходец изучения Платонова – Е. Толстая-Сегал – писала о «редкой цельности мировоззрения Платонова» (Толстая-Сегал Е. Мир после конца. М.: РГГУ, 2002. С. 290), с одной стороны, и о неискоренимой двойственности многих его оценок, с другой. Эта двойственность выражается в «безотчетной религиозности» (Л. В. Карасев) Платонова, соседствующей с его человекобожескими (см.: Семенова С. Религиозно-философский контекст и подтекст «Чевенгура» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 6. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 34–45) и даже с богоборческими убеждениями. Впрочем, не «соседствующей», а пропитывающей, пронизывающей вычитанные из коммунистических брошюр головные идеи. Этот квази-христианский аспект «русского коммунизма», выявленный Н. А. Бердяевым в его классическом труде, у Платонова претворяется в глубоко-личностное, трагическое переживание «смерти Бога», «одинокого сиротства» людей на земле, человеческого существования как бытия-к-смерти. В любом случае, сегодня неплодотворно представлять Платонова ни последовательным материалистом, ни чуть ли не православным святым.

14 Дмитровская М. А. Антропологическая доминанта в этике и гносеологии А. Платонова (конец 20-х – середина 30-х гг.) // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 2. М.: ИМЛИ РАН, 1995. С. 93–94.

15 Ср. карнавальное прочтение романа в трудах М. Бахтина и его последователя А. Редондо (Redondo A. La otra manera de leer el Quijote. Madrid, 1997).

16 См.: Пискунова С. И. «Дон Кихот»: поэтика всеединства. Указ. изд.

17 См.: Dudley E. Op. cit., Пискунова С. И. Путь зерна. «Дон Кихот» и жатвенный ритуал. Указ. изд.

18 О мотиве созревшего зерна у Платонова и его евангельских коннотациях см.: Дмитровская М. А. Архаическая семантика зерна (семени) у А. Платонова // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4, юбилейный. М.: ИМЛИ РАН, 2000. К сожалению, исследовательница не делает еще одного шага, чтобы связать этот мотив с евхаристией, сосредоточивая внимание на другом сюжетообразующем для прозы Платонова таинстве – крещении (Дмитровская М. А. «…Если кто не родится от воды и духа, не может войти в Царствие Божие» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 3. М.: ИМЛИ РАН, 1999).

19 См.: Толстая-Сегал Е. Указ. соч.

20 Именно этот «зад» разрушает идиллию вкушения чевенгурцами исключительно полевых трав, которые, в свою очередь, «питаются» солнечным светом.

21 См. также описание приемов пищи мастеровыми в «Котловане», в которых К. Баршдт справедливо усматривает отнюдь не травестийную аллюзию на таинство причастия.

22 Второй раз это вино появится в сцене вечерней трапезы в доме Софьи Александровны, на которую приглашен Симон Сербинов.

23 Но, быть может, самый выразительный пример травестии церковного таинства в романе – эпизод, в котором взявший власть в Чевенгуре Копенкин запирает Прокофия Дванова в церковном алтаре, используя крест в качестве засова и вручая арестанту кутью для прокорма (ср.: Есаулов И. Звезда и крест в романе «Чевенгур» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 6. М.: ИМЛИ РАН, 2005).

24 Позднее сам Чепурный будет жаловаться Саше Дванову, что в Чевенгуре совсем не осталось птиц.

25 Этот образ уже возникал в «Чевенгуре» – в момент, отмечающий окончательный уход Саши из дома Двановых, т. е. из природного круговорота смертей и рождений (вечно рожающая и хоронящая своих детей Мавра Фетисовна) – в мир машин и книг, историю и цивилизацию: «…Сирота еще никуда не ушел – он смотрел на маленький огонь на ветряной мельнице» (32). Чуть позднее образ-архетип «мельницы» трансформируется в «ветряной двигатель», который изобретает предгубисполкома Шумилин в надежде, что он «будет… пахать землю под хлеб» (70).

26 См.: Арсентьева Н. Н. Указ. соч. То, что не только Копенкин, но и другие персонажи «Чевенгура» – в первую очередь Дванов, но и Чепурный, и Пашинцев, и Достоевский, – имеют в себе что-то от Дон Кихота, писали С. Пискунова (Piskunova S. Op. cit.), В. Багно (Багно В. Е. Указ. соч.). Однако Платонов очень точно почувствовал, что героем Сервантеса является не один Дон Кихот, а «донкихотская пара» – Дон Кихот и Санчо Панса. Создатель «Чевенгура» распределил между героями «Чевенгура» роли «рыцаря» и «оруженосца» в зависимости от того, какую пару (а иногда и тройку!) персонажей-двойников или «тройников» они составляют в развитии сюжета. Так, Александр Дванов – как наиболее интеллектуально сформировавшаяся личность (границы, которые не перешла его интеллектуализация, чтобы превратиться в эгоцентризм, очерчивает один из его двойников – Симон Сербинов) – вполне трезво оценивает многие поступки и мысли своих спутников, тех же Копенкина или Чепурного, т. е. по-пансовски приземляет их устремления, одновременно… сам подчиняясь полетам их фантазий. Иногда же, напротив, Копенкин ведет себя рассудительнее, чем не только Чепурный, но и Дванов (коммунистический рай Чевенгура ему сразу же кажется поддельным). Со своей стороны, Прокофий Дванов, хотя и не обладает духовными достоинствами Санчо, фигурирует в сюжете как практическая, пансовская, корректива по отношению к своему брату-приемышу Саше.