Творимая легенда - Федор Сологуб

Нахмурила брови. Альдонса робко ответила:

– Он не говорит мне своего имени.

– Отчего? – спросила Ортруда.

– Он не может еще открыться. Надо верить ему и ждать.

– Но неужели ты ничего не знаешь о нем? Из какой он семьи? Где живет? Что делает?

Простодушно улыбаясь, ответила Альдонса:

– Правда, я ничего о нем не знаю.

И видно было, что она ничего не скрывает.

Ортруда говорила:

– А разве ты не спрашиваешь? Как же ты не допыталась у него? Он, может быть, бандит.

– О, нет, – с живостью возразила Альдонса, – он – знатный сеньор. Это по всему видно. Но имени своего он не говорит.

Афра сказала холодно:

– Упросили бы.

– О, зачем же! – возразила Альдонса. – Я и так ему верю, – ведь я же его люблю. Он сам скажет, когда придет время. Сначала я приставала к нему, но он очень сердился. И теперь я даже боюсь его спрашивать.

«Какой-нибудь авантюрист!» – подумала Ортруда.

Ее Танкред никогда на нее не сердился.

Афра стояла у окна, спиною к свету, хмурая. Спросила:

– А вы как думаете, кто он?

– Я думаю, – сказала Альдонса, – что он – иностранец, русский революционер, которого ищет полиция. Но скоро там будут у власти социалисты, и тогда мой милый сможет открыть свое имя.

– Вам он и теперь мог бы его открыть, – сказала Афра.

– Нет, – возразила Альдонса, – мы, женщины, так болтливы. И я могла бы проболтаться. И дошло бы до тех, от кого он скрывается.

Ортруда весело смеялась. Глупая девочка, полюбила какого-то беглеца!

Знойно-смуглое лицо Афры было строго, и гордые губы ее не улыбались. Она догадалась, что возлюбленный Альдонсы, – Танкред. Сердце ее болело от жалости к Ортруде. Все в Пальме знают о любовных похождениях Танкреда. С кем он только не сходился! Не знает ничего только одна доверчивая Ортруда.

– Вот его подарок, – с восторгом говорила Альдонса. – Он недавно был у меня и оставил мне это. Скоро он опять придет.

Ортруда рассматривала золотую брошь. Что-то смутно припоминалось ей. Вспомнила. Видела на днях на столе у Танкреда футляр с брошью, такою же, как эта. Держала ее в руках. Подумала тогда спокойно, что это приготовленный подарок для дочери или жены кого-нибудь из слуг Танкреда, по случаю какого-нибудь их семейного праздника. Даже и не спросила тогда – забыла, и не было интересно. А теперь в душе ревнивое подозрение, – чего раньше никогда не бывало.

Ортруда всмотрелась в брошь, сделанную медальоном, нашла глазами пружину, – открыть бы! По влюбленным и испуганным глазам Альдонсы догадалась Ортруда, что там портрет ее милого. Стоит только нажать пружину, – только взглянуть, он или не он.

Вдруг она отстранила брошь. Нет, ей, королеве, неприлично так узнавать чужие тайны.

– Он ласков с тобою, Альдонса? – спросила она.

– О! – воскликнула Альдонса, – если бы вы видели, как он меня ласкает! Как он добр ко мне! Правда, иногда он меня дразнит до слез. А потом утешит.

Глава тридцать девятая

Ортруда вернулась домой, в старый королевский замок, задумчивая и опечаленная. Хотелось ей хоть не надолго остаться одной – и не удалось. Хотелось спросить о чем-то принца Танкреда. Но как спросить?

Наконец она рассказала ему о своей встрече с Альдонсой Жорис. Танкред слушал ее с любезною внимательностью, как всегда, смотрел спокойно, улыбался весело, шутил над таинственным женихом простодушной Альдонсы. Синие глаза его были так ясны, вся его высокая и стройная, хотя, уже начинающая немного полнеть фигура дышала такою спокойною уверенностью, и голос его был так обычно ровен и ласков, что темные, ревнивые подозрения Ортруды растаяли понемногу легкими облачками под лживыми улыбками высокого, надменно торжествующего Дракона. И как же иначе могло быть? Кто любит, тот верит вопреки всему до конца.

В тихий час обычной послеобеденной беседы принц Танкред опять принялся развивать перед Ортрудою свои великолепные планы, свои дерзкие замыслы. Уже не первый раз говорил он с нею об этом, каждый раз с новыми подробностями, с новыми аргументами.

Влюбленная Ортруда слушала его хитро построенные речи. Порою казалось, что доказательства его неотразимо убедительны и что мысли Танкреда совершенно совпадают с ее собственными мыслями. Порою просыпалась в ней опять благоразумная осторожность конституционной государыни и шептала ей, что рискованные предприятия, к которым так настойчиво склонял ее Танкред, могут привести небольшое и несильное государство Островов к чувствительным поражениям и потерям, к внутренней смуте и даже к совершенной погибели. Тогда вдруг просыпалась в ней наследственная гордость, и душа ее горела негодованием и стыдом при мысли о том, что ее государство превратится в испанскую или итальянскую провинцию, что из ее старого замка сделают музей для хранения древностей, статуй и картин и что ей самой придется доживать свой век в холодном, сером, шумном, буржуазном Париже, скучая по лазури волн и небес, по знойно томительным благоуханиям, по роскошно звездным тьмам, по яростным блистаниям молний в ее милой Пальме.

Она сказала Танкреду:

– Твои планы очаровательны, милый Танкред, но мои Острова так бедны и слабы! К чему нам гнаться за великими державами и заводить большой флот? Для нас это, право, совсем лишняя роскошь.

Танкред воскликнул так страстно, что синие глаза его потемнели:

– О, ты спрашиваешь, зачем нам большой флот! Я знаю зачем! Будь у нас большой флот, я создал бы для тебя, Ортруда, могучую касту твоих рыцарей и воинов, я завоевал бы тебе Корсику и половину Африки, мечом или золотом я приобрел бы для тебя, Ортруда, все латинские республики в южной и средней Америке, я освободил бы Рим, вечный Рим, и в соборе святого Петра папа возложил бы на твою голову, на твои смоляно-черные кудри прекраснейшую из земных корон, венец вечной Римской империи. Под твоею державою я объединил бы все латинские страны Старого и Нового света. Пусть тогда мужики во фраках и в цилиндрах, захватившие власть на берегах угрюмой Сены, продолжали бы именовать свое чиновническое государство республикою, – общий восторг латинских рас, возрожденных к новой славной жизни, заставил бы их чеканить на золоте их монет твой профиль и твое сладкое и надменное имя, Ортруда Первая, императрица вечного Рима. И были бы столицами твоими, Ортруда, Рим, Париж, Мадрид, Рио-Жанейра и наша Пальма. О, я знаю, зачем нам, таким же островитянам, как англичане и японцы, нужен сильный флот.

Ортруда недоверчиво покачала головою.

– Англия, Япония, – сказала она, – великаны сравнительно с нами. И своего великодержавного положения они достигли только очень медленно.

Танкред возразил:

– Потому мы и должны вступить в союз с Англиею. С ее помощью мы достигнем многого. И скоро. На что прежде нужны были века, то теперь в наш торопливый и предприимчивый век достигается годами напряженного труда.

– Англии не нужен наш союз, – сказала Ортруда.

– Чтобы Англия имела основание ценить наш союз, – возразил Танкред, – мы опять-таки должны иметь могущественный флот.

– И воевать? – спросила Ортруда укоризненно.

– Да, если понадобится, – отвечал Танкред улыбаясь.

По его слегка при этом покрасневшему лицу и радостно заблестевшим глазам было видно, что думать о войне для него приятно.

– Воевать! – повторила Ортруда. – Зачем? Как это странно! О, милый Танкред, наш дворец стоит слишком близко к морю, и я боюсь, что снаряды с неприятельских броненосцев разрушат его древние стены и башни.

– Ну, что ж! – сказал Танкред. – Этот дворец уже давно следовало бы перестроить, а еще лучше построить бы другой в более удобном месте, где ничьи бомбы не достигли бы его.

– Ни за что! – воскликнула Ортруда. – Как можно трогать этот замок, с которым связано так много исторических воспоминаний!

– Милая Ортруда, – убеждающим голосом говорил Танкред, – неужели мрачный вид этого средневекового замка не наводит на твою нежную, впечатлительную душу тягостного уныния? Эти бесконечные коридоры под низкими сводами, эти узкие винтовые лестницы, неожиданные тайники, извилистые переходы то вверх, то вниз, эти окна в слишком толстых стенах, то чрезмерно узкие, то непомерно высоко пробитые, круглые, как совиные очи, эти балконы и выступы башен над морскою бездною, в полу которых скользкие плиты, кажется, раздвигались когда-то, чтобы сбросить в волны окровавленное тело, – все это, по-моему, слишком романтично для нашего расчетливого, практического и элегантного века. Это хорошо для музея или чтобы показывать праздным туристам, – но жить здесь постоянно, право же, невесело!

– Я люблю его, этот старый замок, – спокойно сказала Ортруда, – я ни за что не решусь согласиться на какие-нибудь переделки в нем. Я в нем родилась. Он слишком мой для того, чтобы я могла с ним расстаться.